Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Но 18 июня умер Горький. Шолохов, как мы помним, никогда не ходил у него в любимцах. Едва ли они хоть раз в жизни более минуты проговорили с глазу на глаз. Однако смерть Горького вдруг всех словно бы высветила в новом свете. Заставила осмотреться вокруг: кто остался, кому следует протянуть руку.

В июле Шолохов отправил к Островскому послом свояченицу Лидию. К августу та вернулась, полная разнообразных впечатлений.

Зачисленный в политуправление Красной армии в звании бригадного комиссара – то есть полковника, – Островский к приезду гостей просил переодевать его в комиссарский мундир. Так его и фотографировали, так он выступал по радио, так встретил и Лидию Громославскую.

В письме от 14 августа Шолохов писал Островскому: «В Сочи непременно приеду, как только разделаюсь с окаянной книгой. Сейчас, не глядя на жару, начал работать. Сижу, обливаюсь горьким потом и с вожделением поглядываю на Дон. По совести говоря, – работать в такую дикую погоду нет ни малейшего желания, хочется улизнуть куда-нибудь на простор, чтобы ветром обдувало, но… побаиваюсь, как бы жена не стала привязывать за ногу к письменному столу. История литературы знает такие примеры гнусной эксплуатации нашего брата.

Свояченица Лидия – со свойственным всем девушкам легкомыслием – целыми днями трещит о тебе, рассказывает без конца и краю. Приходит и вместо “здравствуй” начинает: “А вот Николай Алексеевич” и т. д. и пошла, как из максима поливать, да длинными очередями, да часа на два. Ужас, что творится в нашем тихом доме! Должен вам сказать, товарищ бригадный комиссар, что вы и лёжа на постели разите беззащитных девушек, неудобно это, и я не я буду, если не шепну вашей жене при встрече кое-что!»

Шолохов не мог не заметить в романе Островского скрытой печали того по упущенным в борьбе любовям – и с замечательной тактичностью как мог поддерживал человека.

Тот – оценил.

Больше ни с кем из писателей Островский в переписку не вступил: Ставский и, пожалуй, даже Фадеев не в счёт – им он слал телеграммы, как писательскому начальству.

21 августа 1936-го он сообщил в Вёшенскую об окончании первой части романа «Рождённые бурей»: «Сегодня кончил свою окаянную. Отдохну маленько, напишу. До скорого свидания. Привет товарищам Лидии, Марии».

28-го, как обещал, Островский пишет подробное письмо: «Первое, что я хочу спросить у тебя, это когда ты приедешь со своим коллективом к нам в Сочи? Ведь лето уходит! Неприветливая осень уже нахально ворвалась к нам, и сразу стало холодно и сыро. Конечно, эта старая дева уберётся на месяц-два к себе обратно, но ты не жди, когда это время настанет, а приезжай как можно скорее. Помни, Миша, что я ненадёжный насчёт многолетней жизни парень. И если ты хочешь пожать мне руку, то приезжай, не откладывая на будущий год.

Конечно, я человек упрямый, как истинный “хохол”, и буду держаться до последнего, но всё же ты на меня не надейся очень. По честности предупреждаю, чтобы не сказал: “Вот Николай – взял да и подвёл!”

На предисловии точка.

Теперь давай поговорим по-семейному. Насчёт “беззащитных девушек” ты это весьма несправедливо. Поскольку мне известно из “достоверных источников”, эта твоя “беззащитная девушка” отчаянно царапается, и одному здоровенному дяде от неё не поздоровилось. Как видишь, о беззащитности нельзя говорить. Сам знаешь, казачки – народ опасный и далеко неспокойный.

Тебе ли, знающему их сердца, говорить о беззащитности? Тут дай бог самому унести ноги.

Я хочу прислать тебе рукопись первого тома “Рождённые бурей”, но только с одним условием, чтобы ты прочёл и сказал то, что думаешь о сём сочинении. Только по честности, если не нравится, так и крой! “Кисель, дескать, не сладкий и не горький”. Одним словом, как говорили в 20-м году, “мура”.

Знаешь, Миша, ищу честного товарища, который бы покрыл прямо в лицо. Наша братия, писатели, разучились говорить по душам, а друзья боятся “обидеть”. И это нехорошо. Хвалить – это только портить человека. Даже крепкую натуру можно сбить с пути истинного, захваливая до бесчувствия. Настоящие друзья должны говорить правду, как бы ни была остра и писать надо больше о недостатках, чем о хорошем, – за хорошее народ ругать не будет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вот, Миша, ты и возьми рукопись в переплёт.

Помни, Миша, что я штатный кочегар и насчёт заправки котлов был неплохой мастер. Ну, а литератор из меня “хужее”. Сие ремесло требует большого таланта. А “чего с горы не дано, того и в аптеке не купишь”, – говорит старая чешская пословица.

Так-то, медвежонок наш вёшенский!

Теперь посоветуй мне, как вытащить тебя из Вёшек? Без помощи товарищей Марии и Лиды, я вижу, тебя не сдвинешь с места.

25 октября я уезжаю в Москву на всю зиму.

Тряхни стариной, Мишенька, и прикатывай! А если не приедешь, то напиши прямо.

Крепко жму твою лапу.

Привет товарищу Марии и Лиде, а доченьку нежно обнимаю».

Островский знал, что осталось ему недолго, и о встрече с Шолоховым – мечтал. Хотел увидеть на этом свете человека, поразившего его навсегда; тем более что в тот свет он, пожалуй, не верил.

* * *

15 августа 1936 года Генеральная прокуратура объявила в печати о предстоящем суде над «Антисоветским объединённым троцкистско-зиновьевским центром».

19 августа в СССР начался громкий публичный процесс. Дело слушалось в Военной коллегии Верховного суда в течение шести дней. Основными обвиняемыми были старые большевики Григорий Зиновьев и Лев Каменев. Помимо них, под суд попал ряд партийных деятелей, бывших в антисталинской оппозиции. Шолохов ни с кем из них никогда не встречался.

Они обвинялись в том, что по приказу Троцкого организовали объединённый террористический центр для совершения убийства руководителей партии и 1 декабря 1934 года смогли убить Кирова. Далее, как утверждалось, планировались убийства Сталина, Ворошилова, Жданова, Кагановича, Орджоникидзе, Косиора, Постышева.

20 августа «Литературная газета» вышла с редакционной статьёй «Раздавить гадину!»: «Гнусные выродки, готовившие покушение на вождей народа, на того, чьё имя с величайшей любовью, надеждой и преданностью произносят сотни миллионов трудящихся нашей страны…» Ничьих подписей под статьёй не было, однако в этом номере был размещён ряд авторских статей предельно жёсткого содержания.

«Очистить советскую землю от шайки подлых убийц», – требовала писатель Анна Караваева.

«Пусть же гнев народа истребит гнездо убийц и поджигателей», – вторил Иван Катаев.

«Мы сами должны сметать всё, что революции сопротивляется и мешает», – писал Виктор Финк.

«Никакие происки врагов пролетарской революции не остановят победного шествия социализма», – утверждал Артём Весёлый.

На следующий день, 21 августа, в «Правде» вышло коллективное письмо «Стереть с лица земли!», подписанное 16 известными писателями. Подсудимых, заметим, тоже было 16. «Пуля, метившая в Сталина, летела в наши сердца. Она должна была пройти миллионы сердец, – гласило письмо. – Мы обращаемся с требованием к суду во имя блага человечества применить к врагам народа высшую меру социальной защиты».

Письмо подписали генеральный секретарь Союза писателей Владимир Ставский и далее, в следующей последовательности: Константин Федин, Пётр Павленко, Всеволод Вишневский, Владимир Киршон, Александр Афиногенов, Борис Пастернак, Лидия Сейфуллина, Иван Жига, Валерий Кирпотин, Владимир Зазубрин, Николай Погодин, Владимир Бахметьев, Анна Караваева, Фёдор Панфёров, Леонид Леонов. На следующей странице было опубликовано стихотворение Демьяна Бедного «Пощады нет!».

Предъявленные обвинения признали почти все подсудимые. 24 августа всех 16 человек приговорили к высшей мере наказания и на следующий день расстреляли. 27 августа в «Литературной газете» вышло коллективное письмо «Решение пролетарского суда есть наше решение», подписанное «по поручению президиума Союза советских писателей» Константином Тренёвым, Леоновым, Погодиным, Лахути и Ставским. На следующих полосах были опубликованы статьи «Гады растоптаны» Агнии Барто, «Гнев народный» Вишневского, «Чёрные люди» Сейфуллиной, «Вы просчитались, господа» Киршона.