Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Среди этих "конфликтных" вопросов первым стоял тот "10-мил-ліонный фонд", который выдвинул в своем текстѣ Милюков, и который никакого, в сущности, принципіальнаго значенія не имѣл, так как отказ в ассигновкѣ офиціально мотивирован был "недостатком средств". Отказ волновал Исполнительный Комитет, и там сознавали, что это "простая отговорка" — не дали денег "как противникам". Так формулировал в засѣданіи 5-го меньшевик Богданов — сторонник того, чтобы "добиваться 10-милліоннаго фонда", но высказавшійся, однако, против того, чтобы "на этом вопросѣ принимать бой". Требовать 10 милліонов от Правительства постановили еще 15 марта (и даже раньше — протокол 15 марта говорит: "подтвердить прежнее рѣшеніе" и приступить к "немедленной выработкѣ текста требованія"). Упорство, проявленное Правительством, не совсѣм понятно, так как форму субсидіи можно было приспособить к бытовым условіям времени и устранить внѣшнее узаконеніе "двоевластія", котораго стремились избѣжать. Между тѣм по положенію, которое заняли Совѣты в первое время, они безспорно выполняли и функціи общегосударственнаго значенія — напримѣр, в области продовольствія (в распоряженіе совѣтской продовольственной комиссіи Главным Интендантством было передано нѣсколько складов). Продолжавшееся бытовое двоевластіе на мѣстах вызывало не только требованія от центра ассигновок из "государственных средств", но и угрозы воспользоваться средствами мѣстнаго казначейства, в случаѣ неоткрытая кредита в кратчайшее время, как то иркутскій исполком телеграфировал 25 апрѣля Чхеидзе. Едва ли приходится сомнѣваться, что эти угрозы, в случаѣ отказа, приводились в исполненіе. Не будет преувеличеніем сказать, что в провинціи совѣты повсюду пользовались правительственными ассигновками. Когда в началѣ октября в Правительствѣ был поднят вопрос о назначеніи ревизіи общественных и демократических организацій (в том числѣ совѣтов) в выданных им государственных ассигнованіях, "Извѣстія" писали, что петроградскій Совѣт — "никогда никаких сумм из казны не получал". И это представляется очень сомнительным, посколько рѣчь идет о первом времени. Попытка прослѣдить ручьи, по которым притекали косвенно или в полузамаскированном видѣ ассигновки из Государственнаго Казначейства, отвлекла бы изложеніе слишком уже в сторону[529]. Без риска отойти от дѣйствительности, можно утверждать, что Совѣт не мог бы выполнять своих многообразных функцій, вплоть до сношеній с внѣшним міром, если бы жил только на доброхотныя пожертвованія, притекавшія в Совѣт, конечно, не в таких размѣрах, как во Временный Комитет: вмѣсто милліонов здѣсь были десятки тысяч — на 13 марта их было примѣрно 123 тыс. по офиціальному докладу завѣдовавшаго совѣтскими финансами Брамсона. Система совѣтских доходов в видѣ самообложенія рабочих, раскладки по ротам, отчисленій от митингов и "общественных кинематографов" была разработана лишь в концѣ мая[530]. В итогѣ отказом в "10-милліонном фондѣ" — отказом, демонстративное значеніе котораго анулировалось офиціальной мотивировкой — Правительство лишалось возможности регулировать анархію на мѣстах, что неизбѣжно было бы при офиціальной ассигновкѣ, подлежащей общегосударственному контролю.

Вторым "конфликтным" вопросом явился вопрос о присягѣ в арміи. Он имѣл уже свою длительную исторію. Формула присяги была установлена Правительством 7 марта, Она гласила для лиц "христіанскаго вѣроисповѣданія": "Клянусь честью солдата и гражданина и обѣщаюсь перед Богом и своею совѣстью быть вѣрным... Россійскому Государству, как своему отечеству... Обязуюсь повиноваться Временному Правительству... впредь до установленія образа правленія волей народа при посредствѣ Учредительнаго Собранія... В заключеніе данной мною клятвы, осѣняю себя крестным знаменем и ниже подписываюсь..." Эта формула присяги и вызвала протест Исполнительнаго Комитета, обсуждавшійся в Совѣтѣ 12 марта. "Крупным недочетом" опубликованнаго текста было признано, с одной стороны, умолчаніе о "защитѣ революціи" и "свободы", а с другой, нарушеніе "свободы вѣроисповѣданія"... Правительству было предложено переработать непріемлемую форму присяги, а до выработки ея к "присягѣ не приводить, а гдѣ это сдѣлано, считать присягу недѣйствительной". В собраніи предсѣдателем было подчеркнуто, однако, что отклоненіе присяги не означает призыв к неповиновенію Правительству — напротив, "необходимо согласованно дѣйствовать для упроченія новаго строя". 16-го в Исполнительном Комитетѣ было доложено, что Правительство "признало ошибочным изданный приказ о присягѣ без вѣдома Исполнительнаго Комитета" и согласилось до Учредительнаго Собранія не приводить к присягѣ тѣ части войск, которыя не присягали. Рѣшеніе болѣе, чѣм странное — вѣдь исправить текст присяги в духѣ, желательном для Совѣта, было бы вполнѣ возможно. Если сообщеніе, сдѣланное в Исполнительном Комитетѣ, соотвѣтствовало дѣйствительности, то вопрос по отношенію к Правительству казался бы исчерпанным. И тѣм не менѣе он вновь выплыл в апрѣлѣ в силу того, что "соглашеніе" было нарушено на фронтѣ и в Петербургѣ — как говорилось в Исполнительном Комитетѣ, командующим войсками ген. Корниловым. ("Генерал старой закваски, который хочет закончить революцію" — так характеризовали Корнилова в болѣе раннем мартовском засѣданіи). На указаніе Контактной Комиссіи о нарушеніи "Соглашенія" Правительство отвѣтило, как указывал Стеклов в докладѣ, что "оно об этом слышит в первый раз". Стеклов дѣлал знаменательную оговорку, он допускал, что "к присягѣ приводятся полки по их собственному желанію ". В этой оговоркѣ и лежит ключ к неожиданной уступчивости, проявленной Исполнительным Комитетом в лицѣ Стеклова: "Мы указали — докладывал представитель Контактной Комиссіи — на тяжелое положеніе революціонных войск, не принявших присяги, и предложили, чтобы всѣ были приведены к присягѣ по старой формулѣ , но чтобы Правительство выпустило спеціальное разъясненіе в духѣ нашей поправки к тексту". "Опредѣленнаго отвѣта — заключил докладчик — мы не получили". В невыгодном положеніи оказался Совѣт, и Богданов резюмировал 5-го пренія указаніем, что Совѣт "потерпѣл пораженіе" и нужно "найти почетный выход". Мемуаристы субъективны, и Шляпников говорит, что конфликт на почвѣ присяги принял для Правительства "скандальный характер'. Вывод историка, минуя оцѣнку цѣлесообразности разыгравшагося конфликта и поведенія обѣих сторон, пожалуй, должен будет присоединиться к замѣчанію в дневникѣ ген. Болдырева касательно отмѣны присяги: "новая охапка горящей пакли", брошенной в армію и приводившей на мѣстах к столкновенію присягавших с неприсягавшими.

Третьим "конфликтным" вопросом являлся "проѣзд группы эмигрантов через Германію", т. е., прославленный "пломбированный вагон", в котором прибыл в Россію Ленин, и связанный с ним проект обмѣна пріѣхавших революціонеров на группу нѣмецких военноплѣнных. Правительство не считало себя связанным "обязательствами, данными без его вѣдома и согласія" и заявило, что "ни о каком обмѣнѣ рѣчи быть не может". Здѣсь позиція "интернаціоналистов" была довольно безнадежна[531], ибо в средѣ самого Исполнительнаго Комитета весьма многіе отрицательно относились к той "несомнѣнно недопустимой, по меньшей мѣрѣ, политической ошибкѣ", которую совершили "Ленин и его группа", не «читаясь "с интересами русской революціи" (слова Богданова). При таких условіях Контактная Комиссія должна была потерпѣть "пораженіе" в конфликтном вопросѣ[532]. Нельзя не согласиться с мнѣніем, выраженным Богдановым на засѣданіи 5 апрѣля, что демократія сама дѣлала многое, чтобы "ослабить себя" и "терпѣла пораженія на тѣх вопросах, на которых давать бой ей было "невыгодно".

Перечисленными вопросами исчерпывался обвинительный акт против Правительства посколько он нашел себѣ отраженіе в протоколѣ 5 апрѣля. Ни в протоколах Исполнительнаго Комитета, ни в воспоминаніях о работах Контактной Комиссіи нѣт матеріала для сужденія о вопросѣ, который должен был явиться предметом обмѣна мнѣніями и разногласій между членами Правительства и представителями Совѣта, — вопроса, вызвавшаго нѣсколько взволнованных страниц в воспоминаніях Набокова и агитаціонные нападки в послѣднюю декаду существованія Временнаго Правительства перваго состава со стороны нѣкоторых тогдашних органов соціалистической печати. Как надлежало рѣшить вопрос о судьбѣ членов ликвидируемых революціей старых правительственных учрежденій? Мы не располагаем данными для характеристики мѣр, принятых Правительством в этом отношеніи. Очевидно, вопрос разрѣшался просто в том бытовом порядкѣ, при котором чины Охранных Отдѣленій и аналогичных институтов департамента полиціи не могли естественно думать о полученіи от государства пенсій за прежнюю вѣрную службу. Общій вопрос мог быть разрѣшен, конечно, только законодательством о соціальном страхованіи старости. Но не в этой плоскости поставлен вопрос в воспоминаніях Набокова и не в этой плоскости правительственныя распоряженія вызывали "негодованіе" в "совѣтских кругах", отражавшееся и в прессѣ и на митингах. Дѣло шло о сановниках — о тѣх "высших чиновниках", которые добровольно или вынуждено ушли в отставку и о членах бездѣйствующаго Государственнаго Совѣта. В первый революціонный мѣсяц этот вопрос сам по себѣ не вызывал никакого отклика ни в прессѣ, ни в Совѣтѣ. Он случайно поднялся в Исполнительном Комитетѣ 19 марта в связи с появленіем делегаціи от кронштадтскаго Совѣта, протестовавшей против уплаты жалованія арестованным в Кронштадтѣ офицерам. Совѣту приходилось играть активную роль в умиротвореніи буйных кронштадтцев и в силу этого, может быть, Исполнительный Комитет тактически даже вынужден был вынести постановленіе о задержкѣ уплаты жалованья арестованным впредь то окончанія слѣдствія, и выясненія их виновности. Акт бытового двоевластія получил, однако, расширенное толкованіе и о состоявшемся рѣшеніи, "имѣющем распространительный характер, как в отношеніи чиновников всѣх вѣдомств, так и членов бывшей династіи Романовых" постановлено было "сообщить предсѣдателю Совѣта министров" (формулировка, взята из записи протокола). Как реагировало Правительство? Надо думать, что оно согласилось с такой постановкой, ибо вскорѣ министром юстиціи было отдано аналогичное распоряженіе в отношеніи всѣх лиц, слѣдственное производство о которых шло в Чрезвычайной Слѣдственной Комиссіи. А всѣ остальные? Временное Правительство не внесло здѣсь никакой ясности и опредѣленности и выбрало наихудшій путь сепаратных рѣшеній, вызывавших протест и дававших пищу для всякаго рода демагогических выпадов: производится де растрата народных денег на многотысячныя пенсіи бывшим царским слугам. Не имѣя в своем распоряженіи протоколов засѣданій Врем. Правит., трудно провѣрить правильность утвержденій Суханова о постановленіи Правительства 12 апрѣля выдать пенсіи "бывшим министрам" в размѣрѣ 7 тыс. руб.. что и привело в негодованіе совѣтскіе круги. Повидимому, рѣчь шла об указанных выше отдѣльных постановленіях, о которых упоминает Набоков: "в самом началѣ (вѣроятно, в апрѣлѣ) Временное Правительство в двух случаях назначило пенсіи в размѣрѣ 7-10 тыс. (кажется, дѣло шло о Коковцевѣ и Танѣевѣ)". Ни тот, ни другой не принадлежали, к числу тѣх матеріально необезпеченных людей, которых революція жестоко вернула в "первобытное бытіе" и судьба которых волновала с моральной стороны Набокова. Почему в число избранных попал отец знаменитой Вырубовой, имя которой в этот момент было крайне одіозно? Политическая безтактность часто бывает чревата послѣдствіями. Особо в дѣлѣ о "сановниках" стоял вопрос о членах Государственнаго Совѣта "по назначенію", обреченных на "совершенную праздность послѣ переворота", хотя формально Государственный Совѣт, как учрежденіе, не был упразднен. По словам Поливанова, это почтенное учрежденіе и среди бюрократіи принято было называть "Ново-Дѣвичьим монастырем". "Наиболѣе добросовѣстные и тактичные члены Государственнаго Совѣта — вспоминает Набоков — почувствовали неловкость своего положенія и нравственную невозможность получать крупное содержаніе, не дѣлая ничего, и возбудили вопрос об умѣстности подачи в отставку". По поводу того, что члены Государственнаго Совѣта продолжают получать содержаніе, и "завопили" на митингах и в печати. "Весь этот шум — утверждает управляющій дѣлами Правительства — произвел на Правительство "большое впечатлѣніе". "И тогда, наконец, пришлось поставить во всем объемѣ вопрос о членах Государственнаго Совѣта... Правительство потратило цѣлых два засѣданія на обсужденіе его — и не могло придти ни к какому опредѣленному рѣшенію. Так вопрос и остался "неразрѣшенным". Правительство не вышло из свойственной ему, столь характерной неопредѣленности потому, что "шум", поднятый вокруг этого вопроса (о том, что "посыпались протестующія резолюціи рабочих и солдатских собраній", говорят составители Хроники февральской революціи)- не был так велик, как изображают мемуаристы, — иначе его резонансы не могли бы не отразиться в общей печати и в дошедших до нас отрывочных протоколах Исполнительнаго Комитета...[533].