Дорога неровная - Евгения Изюмова

Но про того, кого ей хотелось бы видеть, она не могла думать спокойно: при воспоминании о нем лицо занималось настоящим пламенем.

Антон Букаров после школы поступил в военном училище, и однажды подружки передали Шуре его просьбу написать, и дали адрес. Шура удивилась, однако написала коротенькое письмо. Антон ответил. Они обменивались письмами полгода, и вдруг Антон замолчал.

Три месяца от Букарова не было писем, и тут в Шуре взыграли агалаковские буйные гены. А может быть, прадеда Ефима Буркова? Или прабабки Ларисы? Павла Федоровна как-то рассказывала, что прабабка однажды избила в гневе бабушку Валю до синяков лишь за то, что дочь через прясло улыбнулась парню с их деревни. Да и сама бабушка быстро вспыхивала, хваталась за полотенце и «охаживала» им по ее с Володькой Насекиным тощим задам - это уж Шурка и сама помнила. Бабушка такие вспышки называла дурной злостью, вот именно такая дурная злость ударила в голову и Шуре, и она отправила Антону гневное письмо с обвинениями, что, вероятно, он смеется над тем, что девушка первой написала ему и теперь, наверное, «звонит» о том всем своим приятелям. Антон тоже оказался не из хладнокровных. Через три дня Шурка получила письмо, в котором Антон писал, что у него нет привычки рассказывать всем подряд про любимых девушек, но, видимо, тут же яростно зачеркнул эти слова и написал, что ему некогда болтать: военное училище - не школа, и прошедшие три месяца он был со своей ротой на учениях. На покаянное Шурино письмо Антон не ответил. Так и завершился их эпистолярный роман.

И сейчас, вспоминая сюжет фильма, Шурка ругала себя за «дурную злость». Промчавшись рысцой по мосту через железнодорожные пути и пустырь, отделявший улицу от станции, девушка пошла медленнее: домой возвращаться не хотелось. Там опять пьяный с утра отец, и хотя он последнее время не дебоширил, однако видеть его не хотелось в таком виде.

Над городом лежала ночь, под ногами хрустел первый октябрьский снежок, а над головой - бескрайнее черное небо. Шура закинула голову, выискивая знакомые созвездия, и вдруг из проулка вылетела стайка привидений. Заулюлюкала, засвистела, заскакала вокруг Шуры. Она и сама проделывала такое, когда училась в местной начальной школе, да и выучка сталинской улицы давала о себе знать, поэтому не растерялась Шура.

- Ах вы… - девушка одной рукой схватила ближайшее «привидение», а другой отвесила затрещину. Привидение возмущенно заорало:

- Оуа! Больно же!

Шура сдернула с пленника привиденческое одеяние из простыни, и перед ней предстал Андрюшка, мальчишка с соседней улицы. Пока усмиренное «привидение» хлопало глазами, Шура поймала еще одно и точно так же хлопнула по загривку, а затем сдернула с мальчишки простынь, обнаружив под ней пионера из своего отряда. Остальные «привидения» сыпанули в разные стороны…

Исподволь Шура узнавала характеры своих подопечных. Усов, невысокий щупленький парнишечка, в школе - первый хулиган, а вот похвалила его Шура однажды, и он засиял щербатой улыбкой. Шура поняла, что Усов просто привык к ругани взрослых, а похвала для него вроде конфеты - сладка и желанна. С тех пор Шура не упускала случая нахваливать мальчишку, и тот стал ее верным адъютантом. Наладился контакт и с Игорем Бежиным, который жил на Лесной. Мальчишка пожаловался как-то, что у него сломался фильмоскоп, заменявший в то время ребятам и телевизор, и видео, да и то не во всякой семье был этот немудрящий аппарат. Шура решила «тряхнуть стариной», в один из вечеров зашла к Бежиным и вместе с Игорем починила фильмоскоп. Так у нее появился второй адъютант. И когда надо было к очередному сбору выучить стихи, то Усов и Бежин охотно согласились это сделать, причем Игорь читал стихи даже лучше девчонок. Ну а в завершение всего на сборе смотрели диафильмы с помощью фильмоскопа Игоря

Возвращались они после пионерского сбора домой дружной толпой, и Шура не успевала отвечать на вопросы своих «пионериков» - так им понравился сбор и диафильмы, титры которых читала сама Шура, и песни, которые они пели на сборе. Ребята наперебой вспоминали смешные оплошности друг друга, девчонки пытались уцепиться за руку своей вожатой, однако по бокам шли ее «адьютанты» и никого не подпускали к вожатой даже на шаг.

Шура не знала, насколько удалось ей освободить ребят от влияния Колесова, однако больше никто ей не устраивал привиденческих проверок, да и в компании Колесова она больше своих «пионериков» не видела.

В том году вся молодежь страны отмечала пятидесятилетие комсомола, и Шура была избрана от комсомольцев отдела культуры на торжественное городское собрание. Со сцены говорились торжественные речи, назывались имена лучших организаций, но почему-то награды были вручены работникам горкома партии, исполкома, поощрили даже… заместителя директора банка за отлично организованную работу с молодежью.

Шура смотрела на тех, кто принимал почетные грамоты, и думала: «А как же рядовые комсомольцы? Ведь это они работали, они приносили славу организации, а награды почему-то получили руководители? Неужели опять началось деление на простолюдинов и знать? Неужели все решает должность, а не талант, деловые качества людей?»

Шура постаралась отогнать от себя эту вредную мысль, однако вскоре по письмам друзей-«орлят» поняла, что и они задумываются: в стране что-то не так… И росла неудовлетворенность от этого неуловимого «не так».

«Моя работа меня не удовлетворяет, - писала Галка Лаврова, ее главная подружка по «Орленку», - и виновата в том не только я. Ты же знаешь, я работаю вожатой в школе, и моя работа совершенно никого не интересует. Я могу быть занята работой с утра до вечера, а могу проболтаться без дела весь день, и никто не поинтересуется, почему я праздно шатаюсь по школе. Вот такое у нас отношение к пионерской работе. Я даже и работой это назвать не могу - занятие. Некоторые мне говорят: «Что ты так беспокоишься? Тебе больше всех надо? Плюнь на все и живи спокойно, получай свои шестьдесят рублей. А меня тошнит от этого спокойствия. И решимости сломить это равнодушие не хватает… Жизнь в «Орленке» была для меня праздником, сейчас мне кажется, что все это было во сне - та яркая кипучая жизнь среди единомышленников, людей неравнодушных. Конечно, и среди нас были случайные люди, приехавшие просто отдохнуть, потому что родители приобрели по блату путевку. И все-таки хочется вернуться назад, в «Орленок», хоть на один денечек…»

И тогда Шура поняла причину этого «не так»: их воспитание в школе шло вразрез с реальной жизнью. Взрослые учили: надо делать так, а за спиной детей часто поступали иначе. Ее поколение все-таки старались оградить от лжи и лицемерия, но уже стали появляться в школе учителя, которым было и в самом деле безразлично будущее их учеников, страны, они словно повинность отбывали в школе, и этот вирус безразличия постепенно распространялся все дальше по цепочке - равнодушными ко всему становились и ученики. И вот окончил ученик школу, поступил в первый попавший институт, окончил его через пень-колоду, поехал по распределению работать, отработал без всякого желания и вернулся домой. Но большая часть все-таки поступала в ВУЗы по призванию, стремилась быть полезной обществу. И когда в стране наступило время перемен, у власти оказались по какой-то странной иронии именно самые равнодушные ко всему, кроме собственной персоны. И поколение Шуры, самая лучшая ее часть, оказалось в положении человека, который стоял над пропастью: ноги его упирались в осыпавшиеся края, и никак не мог он шагнуть ни вправо, ни влево без риска упасть вниз. Кто-то умудрялся качнуться вправо и, приспособившись к новым жизненным канонам, шел вперед, кто-то останавливался перед пропастью, не в силах ее преодолеть. А кто-то и срывался вниз, сраженный жизненной безысходностью от неумения ни выжидать, как те, кто остался перед пропастью, ни выбросить из души те принципы, которым следовали раньше, как сумели сделать перешагнувшие пропасть. И никому было невдомек, что человек не пропасть перешагнул, а перешагнул через самого себя, тот рубикон, который называется совестью.

Но это было потом…

А пока шел 1968 год.

Уже четыре года во главе страны Советов был Леонид Ильич Брежнев: в октябре 1964 года Хрущева отстранили от руководства Коммунистической партии и страной. Сразу же были отменены талоны на продукты, полки магазинов наполнились, свободно можно было купить сгущенное молоко, тушенку, различные рыбные консервы, сахар, макароны. Не подрывая веры в коммунизм, Брежнев не давал, как Хрущев, опрометчивых обещаний построить его, например, в 2000 году. При нем перестали говорить о культе личности Сталина, который, хоть и был грузином, но главенствующую роль в развитии страны отводил русскому народу. А Брежнев на торжественном собрании, посвященном пятидесятилетию Октябрьской революции, провозгласил о построении в СССР «развитого социалистического общества», о том, что отныне существует однородное общество - советский народ, в котором нет национальных разногласий: все национальности равны и полноправны. В последствии такая концепция равноправия народов, больших и малых, привела к тому, что приоритет отдавался малым народностям и гражданам республик, а русский народ все больше оказывался в тени, и никто даже не задумывался, что, чем больше нация, тем больше ее вклад в развитие страны. И в то время, когда каждая республика взращивала национальную гордость в своих гражданах, русский народ, воспитанный в духе интернационализма, не придавал этому значения - вот почему русские ребята никогда не обращали внимания на принадлежность своих одноклассников к другой нации и дружили со всеми.