Дорога неровная - Евгения Изюмова

Семен терпеть не мог Геннадия, потому что как-то Геннадий вступился за сестру, но ему и самому пришлось защищаться от пьяного Семена, и он попавшим под руку ножом и ранил его в бок. Еле уговорила Лида обозленного Семена простить брата, даже согласилась вообще уехать из Тавды. Семен, казалось, простил Геннадия, но неприязнь осталась навсегда. Вот в то время и уехали Дольцевы в режимный город, а следом потянулась Зоя, потом - Роза. И Геннадий недавно туда же уехал. Зоя Егоровна выхлопотала для племянника комнату: к тому времени она работала уже в отделе кадров города, имела немалые связи - все документы проходили через ее руки, многие зависели от нее, потому и просьбы ее выполнялись безропотно.

Геннадию действительно было плохо. Он упал с трехметровой высоты строительных лесов.

Геннадий работал со своей бригадой на ремонте кинотеатра, и когда шел по лесам, плохо закрепленная доска соскользнула вниз под его ногой, следом и Геннадий рухнул прямо на гранитные ступени крыльца. Когда к нему подбежали встревоженные товарищи, он тихо стонал. У него, как выяснилось, были сломаны два ребра, позвоночник да было еще и сотрясение головного мозга. А часы между тем спокойно тикали на руке, видно, не пришло им время остановиться.

Десять дней Геннадий был на смертном рубеже, то впадая в забытье, то ненадолго приходя в сознание, впрочем, в такие минуты он все равно никого не узнавал. И хотя врачи делали все возможное, чтобы вывести Геннадия из комы, однако полагали, что пора вызывать родственников: Геннадий не выживет, так пусть хоть посмотрят на него живого.

Гена не пришел в себя даже тогда, когда Павла Федоровна перед его кроватью упала на колени, припав лицом к исхудалой сыновьей руке. Она проплакала перед его постелью всю ночь, бессильная что-либо сделать, ведь даже медики отреклись от ее сына. Его даже в отдельную палату перевели, чтобы не тревожил умирающий других больных.

Шура к брату пришла утром следующего дня и заодно принесла матери завтрак. Открыла дверь в палату в тот момент, когда Гена открыл глаза и четко произнес:

- Пигалица, ты почему не в школе? Десятый класс, а ты прогуливаешь, совести у тебя нет - мать расстраиваешь.

Если бы Шура знала, что брат придет в себя, увидев ее, она примчалась бы в больницу сразу же, как приехала. Но как знать, может, судьбе как раз и было угодно привести Шуру к брату в момент возвращения сознания?

Геннадий повел глазами, увидел мать, улыбнулся:

- Мама? Откуда ты? Где я? Что со мной?

Павла Федоровна не успела ответить: заглянувшая в палату медсестра тут же привела врачей, и через несколько минут у постели Геннадия собрался настоящий консилиум, засуетились медсестры со шприцами в руках. На Шуру все смотрели как на чудо.

Геннадий начал выздоравливать медленно и трудно, сознание больше не ускользало от него. Врачи потом говорили, что именно удивление Геннадия: сестра должна быть в школе, а появилась в дверях, оказало положительное действие на его организм и включило в действие все противоборствующие болезни силы.

Мать осталась в Альфинске, а Шура вернулась домой. Павла Федоровна приехала через месяц, похудевшая и ослабевшая, сразу постаревшая на несколько лет. Она до сих пор была бы с сыном, но врач, лечивший Геннадия, сказал, что если Павла Федоровна и дальше так будет себя изнурять, высиживая дни и ночи напролет у постели Геннадия, то скорее него сойдет в могилу. Но и вернувшись домой, она часто задумывалась и совсем не замечала необычной веселости Шуры, того, что у нее в руках все ладилось, она беспрестанно что-то напевала веселое, рисовала в альбоме или азартно вырезала забавных зверушек из тополевых чурок: хоть и решила твердо после школы поступать на факультет журналистики, но пристрастие к рисованию и резьбе по дереву осталось.

Секрет приподнятого настроения Шуры был прост: она влюбилась. Любовь пришла неожиданно к ней, но, можно сказать, по ее собственному желанию. Случилось это так.

Училась в их классе Маша Гроздикова. И вдруг начала прогуливать. И не просто, а в обществе известного в школе лоботряса-второгодника. По классу даже прошел гаденький слушок, что непросто так они дружат, а… Когда после недельного отсутствия Маша появилась в классе, то Шуре комсомольское бюро поручило провести с ней душеспасительную беседу, дескать, ты с пионерами возишься, подход к человеку знаешь.

Шуре было неудобно ввязываться в это дело, потому что считала: у каждого на плечах своя голова, и он сам должен понимать, когда плохо поступает, и если Гроздиковой нравится этот парень, то это - ее дело. Но Шура была дисциплинированной комсомолкой, потому после занятий как бы случайно вышла из школы вместе с Гроздиковой. Шли, разговаривая о пустяках, а потом Шура осмелилась спросить:

- Маш… А тебе что, на самом деле нравится Алешка?

- Мне? - беззаботно расхохоталась одноклассница. - Да ни чуточки. Я с ним просто так.

- Просто так? Ты с ним - просто так? Неужели ты можешь быть с парнем просто так? - изумилась Шура, подразумевая девичью честь.

- Глупая что ли я? - догадалась Маша, о чем ведет речь Дружникова. - Нет, до этого не дошло. Просто я с Лешкой хожу от злости.

Шура от удивления даже остановилась и воззрилась на Машу: как можно дружить с парнем от злости? А Маша продолжала исповедоваться:

- Знаешь, мне один мальчик из нашего класса нравится, а он и не смотрит на меня, вот я и разозлилась, думаю, начну с Лешкой ходить, пусть потом он локти кусает.

Шура тряхнула энергично головой, пытаясь привести мысли в порядок: новое дело - ей нравится другой, а она охмуряет Лешку. И кто же предмет ее любви? Интересно. Однако допытываться неудобно.

Маша оценила ее молчаливую деликатность и призналась сама, наверное, не могла уже сдерживать в себе эту тайну. Вот и сказала:

- Это Антон Букаров…

- Антошка? Да что ты в нем нашла? - изумилась еще больше Шура.

- Ой, Шурочка! - заблестели глаза у Маши. - Ты присмотрись к нему, он же лучше всех наших парней в классе, может, даже во всей школе! - и начала расписывать Антона в самых ярких красках, и Шура неожиданно для себя взглянула на Букарова глазами влюбленной Маши Гроздиковой.

На первый взгляд Букаров - такой же, как и все парни. Улыбочка ироничная на губах, одет не хуже и не лучше одноклассников - в школьную форму, отличаясь лишь тем, что вместо школьной короткой куртки носит пиджак со школьным шевроном на левом рукаве. Так же, как и все, ходил небрежно по школе, получая замечания от учителей, что руки держит в карманах. Красотой особенной тоже не отличался. Учился, правда, Букаров хорошо, без троек. Но была в Антоне какая-то внутренняя сила, которую почуяла Шура чутьем будущей женщины, что с таким человеком, как Антон, будет надежно в жизни: не предаст, в беде не бросит.

Поглядывала Шура на Букарова, поглядывала, и неожиданное незнакомое тепло поселилось в ее сердце, от которого сердце сладко ныло и трепетало. А когда на школьном вечере Антон пригласил на танец девушку из параллельного класса, ее сердце на миг остановилось, лицо опалило жаром, и захотелось заплакать от обиды, она вдруг поняла, что любит Антона. Первой пылкой девичьей любовью. Но Шура, по натуре очень сдержанная, стеснительная, ни за что на свете не хотела показать Антону свою любовь: она считала, что первый шаг в таком случае должен сделать парень.

Антон, конечно, ни о чем не догадывался. Однако любовь - что птица, не желает быть в клетке, вырвалась однажды и Шурина любовь из плена, узнал о ней Антон спустя годы, но было уже поздно: разъехались Шура и Антон по разным городам, закружил их водоворот общения с другими людьми. Однако Антон, улыбчивый и ласковый, приходил к Шуре во сне, и ничего не могла Шура поделать со своим сердцем, оно долгие годы замирало в груди при мысли об Антоне…

«Ах, любовь, птица белая, птица белая в синеве…»

Шура в семье была не только распорядителем бюджета, но и снабженцем, строителем, ремонтником. И по любому делу Павла Федоровна обращалась только к дочери, поскольку с мужа спрос маленький - неумеха он. И вот как-то мать посетовала, что нет у них огорода, а то хоть лучок зеленый был бы не с рынка.

- Так давай посадим, - предложила Шура.

- Где? Негде ведь, - развела руками мать. Когда-то Дружниковы имели огород за лесокомбинатовской «железкой» возле торговой базы, но, когда база расширялась, то все огороды ликвидировали.

- А за нашими сараями вон какой огородище, - возразила Шура.

- Да ведь не наш, - вздохнула мать, потому что в их доме из двенадцати семей имели огород только двое старожилов - Карякины да Забеловы, которые поселились в доме первыми, жили в нем и до сих пор, припахивая к своему клину землю выехавших из дома. Новоселы, конечно, ничего не знали об этом.

- Ну, так надо поделить землю поровну, пусть у всех будет, - пожала Шура плечами. - О чем раньше думали?