Завораш (СИ) - Галиновский Александр

Тело ангела было абсолютно лишено волос, ноги были тонкими и короткими, грудь — плоской, талия — узкой. Скулы были высокими, нос удивлял точёной формой, сложенные в лёгкую ухмылку губы тоже напоминали женские, как и глаза — раскосые, миндалевидной формы. Сейчас они были скрыты тонкими бескровными веками.

Ноктавиданту не было и шестнадцати, когда он впервые увидел оракула. Теперь ему перевалило за сорок. За все прошедшие годы ангел нисколько не изменился. Был ли срок жизни у этих существ? Или, возможно, они жили настолько долго, что старение затягивалось не на годы и десятки лет, а гораздо дольше?

Никто не мог точно сказать, как стало известно, что ангел способен предсказывать будущее. Возможно ли, чтобы он был не единственным представителем своего рода, кто обладал подобным умением? Ноктавидант пытался представить, какой странной наверняка должна жизнь в Небесных городах. Только сейчас он понял, что никогда не пытался разузнать у оракула больше, чем требовалось для дела.

Большую часть времени за оракулом следили скрипторы. Их зал располагался на уровень выше крипты, и был соединён с нею крохотными слуховыми окошками. Скрипторы выслушивали предсказания оракула, затем отстукивали их на клавишах машин, подсоединённых к устройствам несколькими этажами выше. Эти устройства переносили текст на бумагу; после этого уже другие практики запечатывали узкие полоски бумаги в специальные медные конусы, снабжённые замком с цифровым кодом. Эти зашифрованные сообщения передавались наверх, все выше и выше, пока не достигали покоев принципала, где их вскрывали. Сам Ноктавидант не раз думал, что будущее больше похоже на тёмный лес, через который проложены множество троп. Проще говоря, пока конус запечатан и послание находится внутри, у грядущего существуют потенциальные варианты. Однако стоит капсулу вскрыть и прочесть написанное, как лес превращается в единственное дерево.

Интересно, что на это сказали бы философы?

Иногда оракул призывал его и сообщал что-нибудь лично. В таких случаях обходились без капсул, бумаги и механизмов. Впрочем, эти встречи случались редко и обычно не длились слишком долго. Теперь он не мог вспомнить, чтобы когда-либо спускался в подземелье дважды в один и тот же день.

— Он слышит, — ответил Ноктавидант, по-прежнему говоря об оракуле в мужском роде.

Подойдя ближе, он взялся за звенья цепи, которой была прикована лодыжка узника, и потянул. Оракул открыл глаза.

Ноктавидант успел заметить, как взгляд узника метнулся в сторону, а затем на его собственный затылок обрушился удар. Падая, клирик подумал, что рухнет прямиком в объятия ангела. За мгновение до того, как сознание покинуло его, он увидел, как оракул распахивает крылья навстречу, готовый принять его как брата, как сына, как…

ГРЕХИ ПРАВЕДНИКОВ, ДОБРОДЕТЕЛИ ЧУДОВИЩ

Внутри экипажа Энсадум смог хотя бы согреться. Внезапно он понял, насколько холодно было в доме. Казалось, особняк вообще не отапливался, впитав весь холод снаружи. Сейчас же в его тело постепенно возвращалась чувствительность, а вместе с ней — и чувство голода. Внезапно Энсадум понял, что не ел со вчерашнего вечера. Кроме того, вернулась усталость. Некоторое время он пытался читать, но единственная книга, которой нашлось место в его и без того заполненном саквояже, была справочником по медицине, и он захлопнул её на третьей странице. Спустя некоторое время он незаметно для себя погрузился в дрёму, и в этом сне ему пригрезились странные заброшенные здания, населённые мертвецами.

Он проснулся от сильного толчка. Сначала его бросило вперёд и он едва не врезался в стоящую напротив скамью, а затем та же сила отшвырнула его обратно, и он приложился затылком о стенку экипажа. Раздался глухой удар, затем повозку резко накренило в сторону. Его саквояж полетел на пол, а следом — и он сам. Ржали лошади. Возница бранился. Сообразить Энсадум не успел. Пол внезапно оказался вверху, а потолок внизу. Он лежал, прижатый к его тряпичной обивке саквояжем.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Снаружи доносились голоса, однако единственный звук, который практик слышал отчётливо — был стук капель где-то совсем рядом. В воздухе стоял запах химических реактивов. Значит, досталось не только ему, но и саквояжу. Оставалось надеяться, что склянки не сильно пострадали.

Голоса стали громче. Затем кто-то повернул дверную ручку и рывком распахнул дверь. Энсадум наблюдал, как она открывается над его головой, словно люк.

Сначала он увидел огромную луну — её шар напоминал очертания ухмыляющегося черепа — оказалось, уже наступил вечер! А затем в поле его зрения возникла другая похожая округлость: чья-то голова.

Мгновение его без всякого любопытства буравила пара любопытных глаз, а затем голова повернулась, видимо обращаясь к тому, кто ожидал результатов инспекции:

— Он здесь!

Да уж, подумал Энсадум, куда ему ещё деться?

К нему потянулись чьи-то руки и вытащили из повозки. Кто-то сунул в лицо горящий факел, словно желал удостовериться, что перед ним именно тот, кто нужно. Сквозь пелену тумана Энсадум разглядел незнакомые лица, ощутил запах собственных подпалённых волос. Тот же человек, что вытащил его наружу, взялся за ручку саквояжа.

Энсадум сделал слабую попытку воспротивиться этому, но его руку грубо оттолкнули. Самого его бросили на землю рядом с перевёрнутой повозкой. И словно в довершение всего, чтобы унижение вышло как можно более полным, кто-то наступил сапогом ему на грудь.

Оказавшись на земле, он увидел лежащую рядом лошадь, которая делала слабые попытки подняться. Дыхание облачками вырывалось из неё рта, пока один из людей не подошёл ближе и не перерезал ей сонную артерию. Всё было проделано одним движением, словно тот человек привык экономить силы, и Энсадум моментально подумал, что другие практики, а тем более кураторы, оценили бы это качество.

Затем, все ещё сжимая в руке нож, с которого стекала кровь, он повернулся к Энсадуму.

Сколько раз он сам рассекал плоть и мышцы, извлекал органы, сливал кровь и ни разу не задумался, чьё перед ним тело? Если ему сейчас перережут горло как той лошади, куда денется его собственная кровь? Стечёт вниз, впитается в землю, в одежду? Окрасит багровым страницы книги, которую только что достал из саквояжа, а затем презрительно отшвырнул в сторону один из нападавших… Ощущая, как жёсткие камешки колют щеку, впиваются в висок, Энсадум видел, что брошенная книга распахнулась на вкладке с цветным изображением человеческого скелета, словно сама смерть грозила ему со страниц фолианта…

Однако ему не перерезали горло — по крайней мере, пока. Вместо этого один из людей подошёл и пинком перевернул его на спину. Движение отозвалось болью в боку, и Энсадум застонал.

— Этот ещё жив.

— Оставь его.

— Но ведь…

— Оставь.

Энсадум наблюдал, как трое разворачиваются и уходят, прихватив его саквояж. Четвёртый задержался и некоторое время пристально смотрел на Энсадума. В свете факела его глаза казались горящими углями.

Так ничего и не сказав, незнакомец ушёл. Энсадум остался один. Если бы он мог, то наверняка закричал бы им вслед, даже если бы на это ушло его последнее дыхание. Но, к сожалению, был не в силах сделать даже этого. Вскоре вся четвёрка скрылась. Огоньки их факелов ещё продолжали мелькать вдали, но спустя какое-то время и они исчезли.

Ещё никогда ему не было так плохо. Казалось, в его теле сломана каждая косточка.

Повозка лежала на боку, частично похоронив под собой лошадь. Теперь Энсадум видел: посреди дороги была яма, в которую и угодил скакун. Скорее всего, он тут же переломал себе ноги, а остальное доделала повозка, которую было уже не остановить.

Подойдя ближе, Энсадум заглянул внутрь. Яма была вырыта заранее. Её замаскировали, а остатки земли попросту разбросали вокруг. Возницы нигде не было. Либо его выбросило при падении, либо он попросту сбежал…

Поверить в это было легче, чем в то, будто кто-то решил покушаться на его саквояж, ведь ничего ценного внутри не было.