A под ним я голая - Евгения Доброва

– Могу дать почитать, когда допишу. Если захочешь, конечно.

– Из всей женской прозы я люблю только Нарбикову! – Она как бы фыркает и в то же время ест пирожок. Косая, наш менеджер, – выпускница Института культуры, и вкусы ее безупречны.

– Я… тоже ее люблю, – говорю я; меня разбирает смех. – Особенно последние вещи. Вот, например, сборник эссе, вышел недавно, кажется, в «Знамени». Называется «Девочка показывает».[3]

– Я такое не читала! – И тон, и строение фразы повергают меня на секунду в сомнение: а был ли сборник эссе? И на самом-то деле краснея как маков цвет, я что-то объясняю про аллюзии и синтаксический параллелизм.

1.2

Так вот, подруга Марина, по совместительству рекламный почтальон, портниха-надомница и главный редактор самодельного журнала «Голубые небеса», старалась время для разноса почты выбирать вечернее. И под покровом темноты в помойный бак утилизировались свежие газеты – и мимоходом извлекались вещи, перечисляю только самое ценное: а) уже упомянутая подаренная мне кукла; б) бальное платье с филигранными вышивками, достойными модного дома «Китмир»; в) часы с кукушкой (правда, выломанной, Марина потом туда нос Деда Мороза приделала, такой, на резиночке); пишущая машинка Urania; г) расписной фарфоровый чайник (к сожалению, без ручки, но Гарднер, Гарднер!); д) литературное приложение к журналу «Нива» за 1900 год; воротник в виде лисы с засушенной наглой мордой; е) гарнитур венских стульев с узорным маркетри на спинках, не очень почерневших от времени и не сильно испорченных древоточцем.

Реестр можно длить и дальше, абецедарный ряд будет развертываться, словно свиток, и, обрастая новыми припомненными подробностями, достигнет многих страниц. Судьба же все эти предметы постигала одна: счастливая.

Диковины и артефакты, отжившие век у прежних хозяев, незамедлительно отмывались, чинились, перешивались, раскрашивались – и оставались жить в чудесной Марининой квартире.

– Тебе не нужна в студию кукла? – спросила однажды Марина, когда я собралась уходить.

– Наверное, нет. У нас уже есть одна… – но тут я спохватилась. – А впрочем, давай. Пригодится.

Марина вручила пакет. Высунувшись из целлофана, странно скривившись – вероятно, сломался шарнир, – набок свисала несчастная, жалкая, с плоским лицом, с закатившимися под ресницы глазами, точно как у младенца-утопленника, печальная пластмассовая головенка. Беру! Беру!

– Фотографии потом покажешь!

– Обязательно. – Я уже стояла в прихожей и застегивала меховой френч.

1.3

Френч был действительно меховым, из шкурок теленка. Я купила его у Муртады – он держал секонд-хэнд на задворках Розовых домов. Заведение располагалось в многокомнатной квартире на первом этаже жилого дома, аккурат между булочной и ломбардом. Я забрела туда совершенно случайно и, увидев россыпи мехов, тканей и кож самых немыслимых фактур и расцветок, пришла в неописуемый, совершенно детский восторг. Это было похоже на что угодно: на костюмы с венецианского карнавала, испанской фиесты, парагвайского велорио,[4] гримерку оперной примадонны, реквизиторский цех киностудии, кибитку бродячего цирка, – но только не на комиссионку. Гипюр, габардин, бархат, парча, органза; ворох шелков, муар и атлас, жаккарды и крепы; кружева, блестки, стразы… Коллекция от ретро до нью-лука; Вудсток и Шампс Элизе, Банхофштрассе и Виа Монте Наполеоне – и все блестит, переливается в электрическом свете – до хоровода в глазах, до помутнения. Лавка праздника, сверкающая, как богемский хрусталь!

За все это великолепие Муртада просил копейки.

Сначала я даже слегка растерялась от яркости красок, хлынувших как из рога изобилия, да еще в таком странном месте. Но замешательство длилась недолго и вскоре сменилось азартом обновления гардероба. Я перерывала кучу за кучей, нагребая при этом собственную горку раритетов. Платье, отороченное гагачьим пухом, кофточка с бретельками из пайеток, огненно-оранжевый свитер, пашминовый палантин, практически новый свакаровый полушубок… Кучка находок росла. И уже было ясно, что за один раз это просто не унести.

– Можно, отложу до завтра?

– Прыхадыти, канечна, – разрешил Муртада, помогая запихивать сверток на антресоль, чтобы уже никто не позарился на мои будущие наряды.

– Утром забегу. – Поблагодарив Муртаду, я в самом прекрасном расположении духа покинула гостеприимный лабаз.

Но дотерпеть до утра было выше моих сил. Я вернулась уже через час, и не одна, а с Мариной. Уговаривать ее не пришлось.

– Где?! – закричала она. – Пошли скорее!

И мы продолжили охоту. Муртада сразу понял, что нам нужно. Футболки и джинсы он даже и не предлагал – подсовывал только самые экстравагантные одеяния, с ловкостью фокусника извлекая их из глубин огромных тюков, – и снова понеслось: расшитые левкоями халаты, юбки годе, и парашютом, и колокольчиком, горжетки и муфты, бисерные жабо, крокодиловые ридикюльчики…

Национальность хозяина так и осталась загадкой. По-русски он говорил крайне плохо, но крайне вежливо. Кроме того, Муртада поразил меня тем, что раз в полчаса уходил в дальнюю комнату, расстилал на полу маленький коврик, становился на колени лицом на восток и, окруженный своими затейливыми прет-а-пор-те, истово, усердно молился.

Мы скупили полмагазина и потом заглядывали туда чуть ли не каждый день. И правильно – ибо через месяц Муртада, этот загадочный негоциант, вместе со всем своим заморским добром вдруг исчез – так же внезапно, как и появился.

…Я стояла в прихожей и застегивала меховой френч. Кукла печально глядела из пакета стеклянным глазом.

– Назови ее! – Я чуть не забыла самое главное.

– Я подумаю. Завтра тебе позвоню.

Чмокнув дарительницу в румяную, пахнущую мускусом щеку, я, грохоча в гулкой подъездной норе каблуками, четырьмя синкопированными гран-жете сбежала по лестнице вниз.

2.2

Вернувшись после минутной отлучки на рабочее место, я обнаруживаю, что за моим компьютером восседает Косая (в сортир нельзя отойти!) и режется в преферанс.

– Как быстро меня здесь не стало… – не без ехидства замечаю в пространство.

– Ты хочешь сесть?! – Интонация угрожающе повышается.

– Ну что ты, сиди, сиди, это я так.

– Вот только не надо мне… этих… – выфыркивает Косая.

Ну же! Давай, Косая, давай! Как это правильно сказать по-русски? Думай! Нет, не выходит каменный цветок у Данилы-мастера… Ужас. Фраза без окончания повисает меж полом и потолком и раздражает слух подобно музыкальной теме, оставленной без разрешения в финале. Так просто ведь: жертв! Но, видно, энергия мысли до Косой не доходит, и она, уже уходя в коридор, сквозь зубы и мальборину продолжает шипеть:

– Таких этих!

2.3

Дальнее крыло нашего пятого этажа оккупировал начальник отдела графики Чипыжов, маленький, лысоватый и страшно охочий до женского пола – слава богу, меня уже упредили не реагировать на его шутки, а то не знаю, чем бы закончился сегодняшний день. За глаза коллеги звали главного графика не иначе как Чижопин, ловко сложив вольную анаграмму из букв его простонародной чижик-пыжи-ковской фамилии.

Когда я только поступила на службу, он отловил меня в коридоре и спросил, прямо в лоб:

– А где Багрецова?

– Кто?

– Кто, кто. Менеджер по календарикам. Ну эта… – и тычет себе в глаз.

– Пошла в ту комнату, – говорю, и иду себе дальше.

Чипыжов двинулся в указанном направлении, но, взявшись за ручку двери, внезапно обернулся и крикнул:

– Как вас зовут?

– А я не из этой комнаты, – сказала я на всякий случай.

– А в вашей комнате, что, нет имен?

Я только хотела ответить, что с десяти метров такие вещи не спрашивают, но начальник отдела графики уже скрылся за дверью той комнаты.

И тут же высунулся обратно:

– Так ты наша, что ли? Новенькая?

– Да.

– Хорошенькая. Вот если б у меня была такая секретарша, я бы ее каждый день заставлял чупа-чупсы во рту вертеть. По утрам и по вечерам. Корольков не заставляет?

Нет, Корольков, наш комдиректор и мой прямой начальник, пока не заставлял. Наверное, не любит чупа-чупсы.

Мамочки, куда я попала!

2.4

Боже, зачем я пошла работать в редакцию! Вернее, не так: Боже, зачем я вообще пошла работать! Зачем я послушалась маму и папу и пыталась тратить свое драгоценное время на такое ужасное и неблагодарное дело, как служба! Закончив два года назад институт и перепробовав – надцать работ (собственно, на работы меня безжалостно выпинывали, иного глагола и нет, пинком за дверь выставляли – меня, дочку родную! – заботливые, пекущиеся о благе ребенка родители), от бензоколонки (оператор-кассир, сутки-трое) до пресс-центра президента Е. (ночной мониторинг средств массовой информации за о-о-очень символическое вознаграждение), я под конец остановила белку в колесе и осела на несколько месяцев в частном издательском доме. В конце концов, где еще приютиться писателю, как не возле книги, – думала я.