Тайна Медонского леса - Анри Шадрилье

Случалось, однако, что у господина его собирались и посторонние лица. Поздно вечером, иногда уже около полуночи, Викарио приводил с собой веселое, шумное общество, и тогда в квартире его устраивалось азартное баккара. И мужчины, и женщины оказывались отчаянными игроками и часто просиживали за картами не только до утра, но и до следующей ночи.

Бедный Жан проклинал эти вечера, вернее, ночи, и как всякий добропорядочный слуга посылал к черту и хозяина, и гостей его, потому что они не давали ему покоя.

Викарио, впрочем, всегда отсылал Жана и приказывал ему ложиться спать. Но Жан, хорошо выдрессированный еще в замке де Нанжери, осмеливался заметить, что услуги его могут еще понадобиться кому-нибудь из гостей и что потому ему уже лучше не уходить в свою комнату.

Была ли возможность возражать такому неутомимому, преданному человеку? Жан, конечно, оставался до конца вечера. Да и притом молодой лакей следил с таким любопытством за ходом игры, что было жаль лишить его такого невинного удовольствия. Он увлекался игрой более самих игроков, горевал и радовался вместе с ними, с напряжением следил за выражением их лиц… Медерик, бывавший на вечерах этих, впрочем очень редко, даже заметил однажды Жану:

– Однако, любезный, ты изучаешь физиономии наши, как следственный пристав.

Бедный малый страшно сконфузился и поспешил ретироваться.

Но шутка Медерика не осталась без последствий. Однажды утром, когда Жан подавал завтрак, Викарио спросил у него:

– Ну, что же, скоро думает вернуться твой мосье?

– Старый барин, верно, задержал мосье де Нанжери дольше, чем он рассчитывал, – ответил Жан.

– Это может быть и так, но все же странно, что этот милейший Родриго забыл тебя совсем, – улыбнулся Викарио.

Через двое суток после этого разговора Жан, вернувшись со своей ежедневной утренней прогулки в «Гранд-отель», сказал испанцу:

– В «Гранд-отеле» не было никаких писем на имя моего господина и потому я пришел в отель де Сарагосс. И вот там мне передали письмо на ваше имя, сударь. Письмо лежало там уже два или три дня.

– А тебе сказали, кто принес его?

– Сказали, сударь. Принес его лакей в ливрее.

– А-а! Это, значит, от Родриго… Напрасно же обвинял я твоего господина.

Викарио прочел:

«Милейший мосье Викарио!

Вот я и в замке де Нанжери. Великолепно, роскошно, но скучно, страшно скучно. Вообразите, отец задумал женить меня! Я, конечно, протестую, борьбу веду отчаянную, но тем не менее должен пробыть здесь дольше, чем предполагал. Верховая езда и охота – единственные мои развлечения. Скука смертная!

По поручению отца я писал нашему поверенному, мосье де Данфрону, и воспользовался этим благоприятным случаем, чтобы переслать и вам это письмо. Если вздумаете отвечать, то адресуйте и свое письмо на имя этого Данфрона, потому что письма моих парижских друзей перехватывают и они до меня не доходят. Жан знает этого Данфрона, он снесет ему ваше письмо.

Кстати, довольны ли вы им? Привык ли он к Парижу?

До скорого свидания. Ваш

Родриго де Нанжери».

Испанец, конечно, поторопился ответить своему щедрому приятелю и, передавая свое письмо Жану, приказал отнести его к господину Данфрону, который уже должен был сам переслать его в замок де Нанжери.

– Ты передашь ему мой новый адрес, – прибавил Викарио. И он написал:

«Итальянский бульвар, переулок Гласьер, в квартиру Сусанны Мулен».

Жан вытаращил глаза и разинул рот от удивления.

– Сусанны Мулен? – переспросил он.

– Конечно, – засмеялся испанец. – Неужели ты считал меня таким богачом? Разве я мог в два дня приобрести себе такую обстановку? Нет, любезный Жан, квартиру эту я нанял с мебелью у госпожи Мулен.

– И этот грязный переулок называется переулком Гласьер? – продолжал удивленный Жан.

– Да… Ну и что ж из этого?

– Удивительно, что я до сих пор не знал названия этого переулка! Изучил, кажется, весь Париж вдоль и поперек, а этого не знал… Вот уж верно, что век живи – век учись! – бормотал слуга.

И по дороге к вышеупомянутому Данфрону он все твердил:

– Сусанна Мулен… Переулок Гласьер… Странные бывают вещи на свете! Я жил тут столько времени и ни о чем не догадывался, ничего не подозревал даже.

XI

Любопытство – очень гадкий недостаток

Жан был слуга не из любопытных. Он не подслушивал у дверей, не распечатывал писем своего господина, не любил рыться в его бумагах. Викарио уже давно убедился в этом и не чувствовал стеснения от присутствия нового человека. Однако, несмотря на то, что Жан был совсем не любопытен, некоторые таинственные стороны загадочного существования испанца не могли ускользнуть от его внимания. Так, например, он не мог не заметить, что аккуратно, каждый понедельник являлся к его хозяину утром один и тот же фактор. Викарио вручал этому человеку каждый раз письмо, запечатанное в конверте без всякой надписи. Невозможно было не заметить и того, что после ухода фактора испанец среди дня непременно уходил из дому, одевшись как можно проще. Перед уходом он всегда говорил Жану:

– Ты можешь сегодня идти со двора, я не буду обедать дома.

Иногда он возвращался домой очень поздно и в прекраснейшем расположении духа. Иногда же, напротив, приходил сумрачный и недовольный, возвратившись через час, в крайнем случае – через два.

Жан был скромный малый и, конечно, никогда не решился бы расспрашивать и выведывать. Не любопытствуя и не расспрашивая, слуга мог также заметить, что тот же фактор являлся опять каждую среду и на этот раз уже сам приносил господину Викарио запечатанный конверт, тоже без всякой надписи.

Человек в плисовой куртке был простой овернец, такой же, как все овернцы. Он входил, раскланивался, исполнял возложенное на него поручение, получал плату и затем уходил, как и всякий другой посыльный; фактор, как все факторы, так что самый любопытный из лакеев не сумел бы найти в нем ничего особенного. В среду, так же как и в понедельник, Викарио, получив письмо, уходил из дому.

Жан это заметил, так как хотя и не был любопытен, но обладал хорошей памятью.

Однажды, прогуливаясь безо всякой причины на углу улицы Святого Августина, он заметил за столиком в виноторговле того самого бессловесного овернца, который так аккуратно являлся к ним каждый понедельник и каждую среду. Конечно, встреча эта была совершенно случайной, так как Жан не любил любопытничать, считал даже любопытство одним из самых гадких недостатков. Мало ли кого можно встретить на улице, а увидев уже несколько раз человека, нельзя же не признать его при этой встрече. И, что бы там ни болтали злые языки, мы говорим, положа руку на сердце, что Париж еще не успел испортить молодого слугу Викарио. Но, увы! Соблазнов так много, а человек – не камень, и Жан, считавший любопытство низким пороком, стал понемногу поддаваться ему. В одно прекрасное утро парень сказал себе:

– Во всяком случае, странно, что господин, щеголяющий пять дней в неделю в самом модном платье, выряжается каким-то оборванцем в дни прихода этого овернца! И куда это он ходит в старом пальтишке и в этом помятом грибе? В каком квартале шляется он в этаком наряде? Любопытно! Даже очень любопытно…

По какому-то адскому наущению мысли эти родились в голове неиспорченного слуги Викарио именно в среду утром. Молчаливый фактор явился в этот день в назначенное время. Пильвейра, как всегда, переменил платье и, уходя, сказал Жану:

– Не жди меня к обеду.

И этот негодяй, этот дрянной лакеишка вздумал выследить своего господина! Осторожно скользнул он за ним в темный переулок и, стараясь не терять Викарио из виду, пошел по его следам, только, конечно, на приличном расстоянии.

Пильвейра прошел по бульвару до Маделены, Жан шел по тому же направлению.

Испанец повернул на улицу Роаяль, прошел через площадь Согласия и направился по набережной к эспланаде Инвалидов. Жан не отставал от него.

Но на бульваре Латур-Мобур любопытство слуги было наказано: карета, ехавшая шагом за батальоном, возвращавшимся с учения, совершенно заслонила от него испанца, когда она наконец проехала, – Викарио исчез.

Жан устыдился и повернул назад.

– Если Викарио не провалился сквозь землю, – рассуждал он, – то, конечно, вошел в один из домов бульвара Латур-Мобур. А если он, действительно, вошел в один из этих домов, то легко мог сесть у окна и увидеть из него своего лакея.

Такой оборот дела, конечно, не входил в расчеты Жана, потому он и поспешил удалиться.

Он поступил весьма благоразумно, так как Викарио вернулся очень скоро, и вернулся в самом скверном настроении.

Жан, уже пользовавшийся некоторым расположением своего господина, позволил себе сделать на этот счет маленькое замечание.

– Вы чем-то недовольны, сударь? – вкрадчиво спросил он.

– Действительно, нечем быть довольным! – ответил Пильвейра.

– Особа-то, значит, не пришла на рандеву?