Тайна Медонского леса - Анри Шадрилье

Приезжают они к Лефевру. Старик сидит у окна. Сияющий, радостный Фрике еще издали кричит своему благодетелю:

– Вы требовали доказательства, мосье Лефевр, оно у меня в руках!

– Убирайся к черту со всеми твоими доказательствами! – с досадой махнул рукой Лефевр.

– Но, сударь… Где же ваш раненый? – осторожно осведомляется Медерик.

– Раненый! Он умер и уже схоронен.

– А имя его? – умоляюще спросил Фрике. – Знаете вы его имя?

– Разве мертвые говорят свое имя? – ответил Лефевр и решительно откланялся непрошеным гостям.

Те, обменявшись растерянными взглядами, отправились обратно в Париж.

– Умер!.. – повторил про себя Медерик. – А Викарио, не далее как вчера, уверял меня, что он поправился и уехал отсюда…

– Что же теперь делать? – размышлял Фрике.

– Умер! – повторял Медерик. – А префект ничего не знает – хороша полиция!

IX

Бега в Венсене

С того времени, как развилась в обществе страсть к лошадям, развилась и страсть к безобразным, чудовищным пари. Все, от мала до велика, волнуются и спорят на бегах и скачках, и потому нет ничего оживленнее, оригинальнее скачек и конского бега. Публика, посещающая бега, делилась по сословиям.

Поршефонтен, ла Марш, Фонтенебло посещались преимущественно высшим классом. В Шантильи толпа не так многочисленна, как в Лонгшане, но зато в ней господствует избранная публика, а буржуазия отсутствует.

В Венсене толпится разношерстная публика. Там можно встретить и настоящего джентльмена, ярого любителя лошадей, и простого работника, мастерового, который на последний заработанный франк выставляет литр вина на ту или другую лошадь. Тут и мы можем встретить много знакомых лиц.

У самого барьера ипподрома стоит Буа-Репон, нетерпеливо ожидающий возвращения Викарио.

Испанец отважился перешагнуть заветную преграду, чтобы обстоятельно расспросить жокея о шансах на успех своего фаворита.

Медерик расхаживал в толпе, раскланиваясь направо и налево, встречая на каждом шагу знакомых, расточая любезные улыбки дамам, пожимая руки приятелям и помечая что-то в своей записной книжке для фельетона.

Карлеваль стоял возле одного из разрисованных вензелями экипажей, представляющих загадочные иероглифы для непосвященных и служащих источником дохода для посвященных. Отставной биржевик Карлеваль заманивал нового клиента. Агентство, к которому он принадлежит, еще недавно испечено, еще не пользуется известностью; надо, чтобы публика видела, что богатые олухи вкладывают в него свои деньги, тогда и средний слой сделает то же самое.

Топтался тут и шалопай Флампен с ящиком редкостных сигар своей собственной фабрикации.

– Сигары! Сигары! – выкрикивал он гортанным голосом.

На противоположном конце ипподрома миниатюрная молоденькая девушка, с дерзким взглядом красивых голубых глаз, пробиралась между плотно сдвинутыми рядами зрителей, предлагая желающим пышные розы и душистые фиалки. Это была уже знакомая нам Этиоле.

После драки на улице Гласьер, Виржини разошлась со своим любовником, и этот ощутимый ущерб окончательно разъярил Флампена, уже и без того точившего зубы на Фрике. Ему мила и дорога была не сама Этиоле, он легко может обзавестись другой, но ему дорог ежедневный доход, который она ему доставляла. Теперь он, Флампен, не привыкший ни к какому труду, должен был зарабатывать себе кусок насущного хлеба.

Но в толпе не видно ни Марсьяка, ни Фрике, ни Николя.

Марсьяк, мы знаем, писал Викарио из Лондона. Он, вероятно, в Лондоне. Фрике с Николем тоже, может быть, пустились за ним в погоню, к берегам туманного Альбиона; а может быть, они просто захотели отдохнуть и остались дома. Во всяком случае, тут их или нет, или трудно обнаружить в этой шумной, пестрой толпе.

Наконец, раздается звонок, приветствуемый радостными выкриками нетерпеливых зрителей. Послышались ржание и топот лошадей.

Все притаили дыхание… Бег начался.

Несколько минут тревожного ожидания.

Как ураган пронеслась первая группа…

Победителем объявляют коня по кличке Мазепа.

– Вот чертовское несчастье! – восклицает Викарио. – А я стоял за Феблова, англичанина…

– Увял длинноногий англичанин! Провалился, – прокричал Флампен. – Кто желает французских сигар и химических спичек, тоже чисто французского производства?

– Вы много потеряли? – спросил у Викарио вполголоса Буа-Репон.

– Да, проиграл два луидора, – также тихо ответил тот. – Это не совсем приятно.

– Особенно в настоящую минуту. А что делает Карлеваль?

– Да ничего.

В этот самый момент раздался голос Карлеваля, кричавшего изо всей силы:

– Кто хочет за Тамерлана семь? Даю за Тамерлана семь.

Все его старания могли принести ему не более двадцати франков за рекламу Тамерлана.

– Цветочков! Цветочков, не угодно ли? – приятно ласкал слух голосок молоденькой продавщицы.

– А-а! Милашка Этиоле! Плохую же выбрала ты минуту. Фонды наши совсем упали, – посмеялся Буа-Репон.

– Купите фиалок! Они принесут вам счастье, – проговорила маленькая Этиоле.

– Ты думаешь? Ну, так давай, давай нам своих счастливых цветочков!

– А где приятель ваш, красивый брюнет, который всегда давал мне луидор за каждую розу?

– Как! У нас есть такой щедрый приятель? – удивился Буа-Репон.

– Ах, Бог мой! – нетерпеливо дернул плечом Викарио Пильвейра. – Разве же вы не знаете? Марсьяк! Он обожает эту красотку, находит в ней поразительное сходство с кем-то из прежних своих подруг или знакомых… Господин этот теперь в Лондоне, дитя мое, – ответил он цветочнице.

– Как жаль, что его не будет! – вздохнула она и, пожелав им успеха, пошла дальше.

Если бы Викарио и Буа-Репон были менее поглощены своими финансовыми проблемами, они несомненно заметили бы, что все время разговора с ними молоденькая продавщица вертелась во все стороны, как бы отыскивая кого-то в многолюдной толпе.

Между тем вывели новых скакунов.

– Ах! Будь у меня деньги, я непременно предложил бы крупное пари за Феллаха, – воскликнул Пильвейра.

– Видите, сударь, насколько мнения бывают различны, – замечает ему с улыбкой молодой человек, стоящий позади него. – А я верю в успех Тамерлана.

На бегах и на скачках, конечно, не редкость, что и совершенно незнакомые люди высказывают друг другу свои взгляды и впечатления.

– Полагаю, что вы ошибаетесь, милостивый государь, – ответил Викарио. – Смотрите, на первом же повороте ваш Тамерлан остался позади.

– Это еще ничего не доказывает! Он дает опередить себя, чтобы вернее одержать за собой победу, – уверенным тоном продолжал сосед.

Испанец улыбнулся. Улыбка эта еще более подзадорила незнакомца, и он загорячился.

– Даю десять луидоров за Тамерлана! – крикнул упрямый безумец, тогда как лошадь его отставала все больше и больше.

Буа-Репон подтолкнул локтем своего нерешительного друга.

– А если я проиграю? – шепотом спросил его испанец.

– Что за беда!

– Идет десять луидоров за Феллаха! – обратился наконец Викарио к своему неопытному соседу.

И Феллах пришел первым.

Неудача эта, однако, не обескуражила проигравшего.

– Не всегда же счастье будет на вашей стороне, – сказал он своему счастливому сопернику. – Вы, конечно, дадите мне реванш и позволите поставить еще десять луидоров за Чате-Блач?

– С удовольствием. Я стою за Ток-Тока.

– Да что он, сумашедший, что ли? – спросил вполголоса Буа-Репон. – Эта кривоногая Чате-Блач никогда еще не брала ни одного приза.

– Мне нет никакой надобности его разочаровывать, – улыбнулся испанец.

Вооружась лорнетом, вытянув шею, тревожно следил пылкий незнакомец за ходом бега. Чате-Блач выдерживает первые круги.

– Накидываю еще пятнадцать! – воскликнул он.

– Сколько угодно! – хладнокровно отреагировал Викарио, так как Ток-Ток легким, могучим порывом, как стрела, опережал всех перед финишем. Через минуту он уже выиграл приз.

Неопытный любитель расплатился аккуратно, и Викарио с удовольствием опустил в свой пустой кошелек двадцать пять луидоров.

– Удивительный субъект! – пожимал плечами Буа-Репон.

Забавный спортсмен продолжал горячиться все больше и больше, но выбирал, как нарочно, самых худших лошадей и в конце концов проиграл своему сопернику солидную сумму – двести пятнадцать луидоров. Уплатив из них испанцу сто шестьдесят пять, незнакомец любезно извинился, что не может сейчас же отдать остальных.

– Я не имею больше при себе, – объяснил он. – Попрошу вас или подождать до завтра, или заехать ко мне сейчас же, вместе со мною.

Человеку, только что уплатившему три тысячи триста франков, можно, конечно, оказать маленькое уважение и доверие, отсрочив уплату остальной тысячи на какие-нибудь двенадцать часов.

И потому Викарио Пильвейра ответил ему тоже самым любезным тоном:

– Это как вам будет угодно, милостивый государь.