Обреченный на смерть (СИ) - Романов Герман Иванович

— Цезарь, сучий сын, потребовал от меня за помощь свою отдать ему златые россыпи по Витиму-реке, что в Лену впадает, в горах там самородного золота много. На Уральских горах не меньше — там есть «Золотая Долина» — россыпи золота под ногами, их промывать нужно, работников гнать. За Демидовым глядеть также надобно — найдет золотишко сам, и в тайне попробует сохранить находку. Только шиш ему, не дам!

Алексей замолчал, делая вид, что устал от вспышки и положив руки на подштанники. Сейчас он заметил, что его правая ладонь измазана не только чернилами, но и кровью слуги, что предателем оказался. Можно было отправить своих двух будущих убийц «пешим маршрутом», но то было неразумно — игра пошла на больших ставках.

— Там все верно описано, и где искать надобно. Губернатор князь Гагарин пусть повеление получит, хватит ему соболей ясака государева себе в карман красть, пусть попечение о государевом деле испытывает. Добр мой родитель к мздоимцам…

Алексей вытер лицо рушником, заметив, как в глазах старика промелькнуло искреннее удивление. И посмотрел на капитана, сузив глаза, произнес негромко, но требовательно:

— Ты почто капитан смерти моей жаждешь? Я в беспамятстве столько дней пролежал, смертным потом покрытый, а ты повелел меня не обмывать, постель и исподнее не менять. Под караулом меня строгим держишь, как татя воровского?! Забрал все вещи у меня — мне даже своему родителю письмо отправить нельзя — запечатать не могу! Почто надо мной измываешься?! Почто комнату не проветриваешь — здесь моим смертным духом пахнет зело! Если на то указ есть родителя моего, царя Петра Алексеевича — так покажи мне его немедленно!

«Наезд» Алексей сделал специально — Румянцев был не при делах. Капитан побагровел, ладонь легла на рукоять шпаги. Чуть наклонившись, он заговорил хриплым голосом:

— А тебя, ваше высочество, охраняю, и за жизнь твою отвечаю, а потому караул возле держу. Указа царского величества взять тебя под арест не имею, как и имущества твоего отбирать не велено. А потому с других спрос свой держи — им и отвечать! А вот за то, что тебя при смерти держали, и тело не обмывали, и в комнате дух злой — за то прислуга твоя ответит немедленно — мало ты ему морду набил, батогами нужно! Эй, капрал!

— Подожди, капитан!

Алексей поднялся и двинулся на Толстого — тот попятился, глаза забегали. А вот капитан демонстративно отодвинулся от него, и это движение о многом сказало.

— Ты мои вещи забрал по царскому указу, тать?! Или по собственной воле над царским сыном покуражиться, что тайны гнусные у цезарцев вызнал, живот свой в жертву принеся?! Есть у тебя указ меня ограбить, нуждой томить нагого, столько дней не кормить и голодом томить?! Есть царский указ на то, сучий сын?!

Алексей сграбастал Толстого за отвороты расшитого золотом мундира, и. решив, что кашу маслом не испортишь, вмазал десницей с короткого размаха, прямо между бегающих глазок.

Старика отнесло на гвардейца, тот его подхватил на лету, не дав упасть. Алексей набросился на жертву, хрипло рыча. Он не только вошел в роль, он на самом деле люто ненавидел своего тюремщика.

— Ты, ублюдок, не царский приказ токмо выполнял, но поручение Меншикова — живота меня лишить порчей али ядом. Потому и держал меня хуже скотины. Ведь умрет царевич в дороге и хлопот меньше, он ваши поганые тайны в могилу унесет! Нет, тать зловредный — я отцу своему все про вас расскажу, что цезарь мне поведал, думая, что я своего отца предаю! Не на того напал немецкая морда!

Все расскажу о подлостях ваших!

Алексашка Меншиков в Амстердам на полтора миллиона гульденов и талеров положил в банке, царя обокрав! Шафиров, этот жид крещеный иному господину давно служит, шельмец, интересами державы нашей, манкируя и царственного родителя моего предавая. А ты меня тут уморить решил, предварительно обокрав, мразь!

Отравил меня ядом неведомым, порчу навел — только выжил я вопреки твоим заклятиям, выжил!

Алексей несколько раз ударил Толстого по лицу, разбив нос и подбив глаз. Тот защититься не сумел, трепыхаясь в медвежьих объятиях гвардейца — потому и не мог предотвратить над собой экзекуцию.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Это я с нужной карты зашел, не дав ему слова сказать, а то он бы отговорился. А так стоит весь в дерьме и обтекает. А ведь его Петр поставит во главе Тайной Канцелярии, которую создать должен по моему «делу» — а тут такой скандал первостатейный».

— Что ты, царевич, что ты, — Румянцев навалился на Алексея, сграбастал за руки — силушки у него оказалось немеряно. Но держал очень бережно, усадил на койку чуть ли не с любовью — и голос очень довольный, будто его в полковники произвели. Однако было видно, что сам капитан, его гвардейцы и Толстой сильно удивлены, вернее, ошарашены — не ожидали, что обычно тихий царевич окажется способен на мордобитие…

Глава 13

— Ваше высочество, за что ты так слугу верного?!

Петр Андреевич опомнился и возопил во весь голос. Алексей мысленно хмыкнул — обвинения, что он возвел на убийцу, тому требовалось отводить от себя немедленно, наотрез и сразу же. Слишком оны «тяжелы», могут раздавить — царь не потерпит такого своевольства, недаром Румянцев почти не скрывает ехидства.

— Какая порча, какой яд?! Я сам, и слуга питие все пробуем сами. А постель не меняли, потому что лекарь запретил. А вещи у меня на сохранении все лежат, сей час принесут! И комнату проветрят от духа смертного — то лекарь учудил, по его советам все исполняли! Напрасно вы меня смертным боем били, в кровь, слугу верного!

— Чего запричитал?! Скажи — с Алексашкой у тебя никаких шашень не было?! Разве с поклоном к нему не ходил? Да в жизнь не поверю, что про казнокрадство его тебе не ведомо! Не верю я тебе, Петр Андреевич…

— О том государю судить, и не тебе одному, царевич! Слугу батогами бить нещадно за нерадение, и дух с него вышибить…

— Розог достаточно, капитан, — отрезал Алексей, показывая, что здесь он в своем праве, и не гвардейцу тут решать.

— Слуга токмо один, а кому прибираться в горенке?!

— Девка рябая придет, а Ваньку розгами сечь, ибо нерадение его твоей смертью обернуться могло, царевич. Сечь и немедленно! Капрал, выполняй приказ — разложить во дворе сего лодыря и лукавца, и полсотни горячих всыпать, чтобы все зачесалось!

Алексей не возражал — на слугу у него имелись планы, а теперь он ему будет должен, как не крути, забили бы гвардейцы его до смерти. А Румянцев продолжал распоряжаться и все стремглав торопились выполнить его приказы, даже Толстой, которого повели смывать следы от «воспитательной беседы», что доставила царевичу нескрываемое удовольствие.

«Спесь я ему немного сбил, и в мозгах неустройство определенное появилось. Теперь очень осторожным станет — да, возненавидит меня сильнее, так он врагом и был, под пытки подводил, сволочь старая. А так выводы сделает определенные. Одного хорошо — пять лет мечтал — кому-нибудь хлебало разбить в кровь и сопли — и вот оно подвернулось счастье!»

Принесли ларец — в нем оказались бумаги, вроде как письма «папеньки», печатка, какие-то три мешочка. Румянцев растопил воск, Алексей собственноручно запечатал письмо. Затем капитан достал кожаный футляр, в него вложили письмо, и также опечатали ремешки.

— Письмо твое, царевич, немедленно будет отправлено царскому величеству с нарочными, под охраной. Во вражеские руки не попадет, будет вручено лично государю!

— Хорошо. Мундир мне, капитан, лошадь заседлайте, только смирную — проеду немного. И конвой надежный!

— Будет исполнено, ваше высочество!

Румянцев поклонился и вышел из комнаты, из приоткрытого преображенцем окна стал доноситься характерный свит прутьев, сопровождавшийся истошными криками.

Алексей подошел к окну, обогнув стол, и посмотрел. Во дворе уже были установлены козлы с бревном, к последнему привязали полностью обнаженного слугу, что навалился на него грудью. Гвардеец стегал его связкой из нескольких прутьев, что оставляли на белой коже длинные красные следы, со временем уже ставшие кровавыми полосками. Через десяток резких и сильных ударов солдат отбросил прутья в сторону. Подбежавший мальчишка дал ему новый пучок розог — экзекуция методично продолжилась с беспощадностью бездушного механизма.