Обреченный на смерть (СИ) - Романов Герман Иванович

Посмотрел на лавку — там лежал зеленый мундир с красными обшлагами, с голубой шелковой лентой, со звездой и знаком ордена святого Андрея Первозванного. Оказывается, царевич был награжден этим орденом, причем, ни Толстой, ни Румянцев на данный знак отличия не только не посягнули, но считали правильным и совершенно законным, если пока еще наследник престола будет его носить.

Алексей наклонился и взял шпагу в ножнах, ухватился ладонью за эфес и потянул клинок. Наверное, у всех мужчин на генетическом уровне заложена любовь к оружию — так и он, видя серебристую сталь клинка, на которой бликами отражалось пламя свечи, испытывал восхищение.

Получив обратно свою шпагу, он понял, что приказа об аресте Петр пока не отдал, видимо, еще размышлял, как поступить с «непутевым» сыном. Или, пронеслась и такая циничная мысль, ему оставили острую сталь для свершения самоубийства — харакири шпагой не сделаешь, но заколоть себя все-таки сможешь. Хотя, будь оно так, то в ларце бы заряженный пистолет нашелся, более подходящее для такого случая оружие.

Последними остались два письма, и Алексей развернул листы. Писал царь ему собственноручно, почерк был вполне разборчивым. В скупом свете он прочитал негромко строчки:

— «То известен будь, что я тебя весьма наследства лишу яко уд гангренный, и ни мни себе, что я сие только в устрастку исполню — ибо за Мое Отечество и люд живота своего не жалел и не жалею, то како могу Тебя непотребного пожалеть».

— Суров «папенька», блин — почти смертный приговор!

Отложив письмо в сторону, Алексей взял другое, развернул, и склонившись над свечой, принялся негромко читать, понимая, что именно вот этими словами царственный родитель и вытащил сына наружу из-за крепостных стен итальянского замка.

— «Буде же побоишься меня, то я тебя обнадеживаю и обещаюсь Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься. Буде же сего не учинишь, то яко государь твой, за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить, в чем мне бог поможет в моей истине».

Сложив бумагу и положив ее на стол, Алексей усмехнулся и негромко произнес, не скрывая горечи:

— Ты ведь именем Божьим клялся, а клятвопреступление совершил. Не потому ли, как один писатель отметил, что не прошло и года, но в день казни Алексея шаровая молния убила малолетнего Петра Петровича. И ты это воспринял как кару божью.

Мистика?!

Может быть, однако умирал император долго и крайне скверно, и крики его были слышны на той стороне Невы. В этом и было наказание за все свершенные тобой злодейства, как не крути, за ту бесчеловечную жестокость, с которой ты относился к людям.

Алексей постучал пальцами по столешнице — приняв решение, уже не должно быть сомнений. Тем более, когда он сам только что прочитал вынесенный ему приговор, скрытый за лживыми словами…

Глава 16

— Деньги и перстень спрячь, и не в доме, Аглаюшка. Но если схватят, то скажи, что украла — тогда хоть живой останешься. А через год отцу отдай или сама в дело пусти. Тут герцогство Курляндское рядом, ефимки в обороте, так что наличию таких денег никто здесь не удивится. Так, мешочки тебе не мешают ходить?

— Ты их ловко к лодыжкам привязал, мой царевич. Их никто не заметит. А я скажу офицеру, где их забрать незаметно.

— Молодец ты у меня. И помни — найди надежное убежище, у того же Якуба, о котором говорила. На болотах вряд ли кто искать меня будет, если возвращаться придется.

— Я Артьку отправлять к ручью буду постоянно — увидишь его с веткой в руке, выходи смело. Дай Бог тебе счастья, любимый! Я так надеюсь, что ты сегодня убежишь. Дай я тебя приласкаю, а дальше делай то, о чем уговорились. И не жалей меня, прошу!

Девушка пылко его поцеловала, он ответил с не меньшим жаром. Но оторвались друг от друга, понимая, что время неумолимо отсчитывает часы. Аглая отошла, взяла в руки кипу белья, причем сверху была окровавленная в разводах простыня. Зажмурила глаза, подставляя лицо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Алексей хлестко ударил по глазу левой, тут же добавил пощечиной по носу — брызнула кровь. Заорал:

— Вали отсюда, сука рябая! Да на тебя смотреть страшно, ворвань! На тебе, тварь, на!

Пощечины звучали громко, но вряд ли больно — он постарался соизмерить удары. Аглая зарыдала самым натуральным образом, в три ручья, громко запричитала.

— Прости, царевич, я не хотела! Пожалей! Помилуй, не убивай! Отпусти душеньку на покаяние, век буду Бога молить!

Дверь распахнулась — два гвардейца, причем без удивления на лицах, смотрели на мизансцену. Аглая, прижимая охапку к груди, с размазанной на лице кровью, бросилась между ними. Алексей орал ей вслед, всячески сквернословя и размахивая кулаком.

— Какой рубль — ты в зеркало на себя посмотри, морда корявая. Красная цена тебе гривенник, а такой мелочи у меня в карманах нет. Пошла вон, побирушка, обойдешься без денег, страхолюдина!

— Страшна, ваше высочество, — согласился один гвардеец и цыкнул Аглой вослед. А вот второй, отведяглаза в сторону, произнес, вроде не осуждая царевича, но с укоризной.

— Рубль, конечно, много, да и гривна тоже. Но ведь девкой была — алтын дать можно, али копеек пять. Все же она дочка хозяйская, старалась, как могла. И не виновата, что лицо болезнь обезобразила.

— Ладно, погорячился немного, — Алексей сделал вид, что сконфузился. Засунул ладонь в карман мундира, выгреб оттуда несколько серебряных монет. — Негоже царскому сыну за старание девки пощечинами платить! Отдай ей, скажи — пусть не обижается на меня. Ночью то не видно было, но сейчас при свете разглядел, так оторопь взяла!

— Ты прав, ваше высочество. Иной раз напьешься в кабаке, а поутру с бабой проснешься. И думаешь — это сколько надо было вчера выжрать, чтобы кривобокая уродина красавицей показалась.

Здоровенные мужики в солдатских мундирах заржали разом, как стоялые жеребцы — грубая шутка удалась, сами не раз попадали в подобные ситуации, так что опыт имелся.

Преображенец взял деньги и пошел следом за Аглой, Алексей же зашел в комнату, в которой провел пять дней в своей новой жизни, в удивительном для себя прошлом-настоящем времени. Посмотрел на ларец — тот был заперт на ключ, но внутри был почти пуст. Для компенсирования веса он положил туда гранитный камушек, оказавшийся за печкой, а к двум царским письмам добавил смятый листок, тот, что послужил образцом, исписанный слугой. На него и надеялся, что царь Петр моментально оценит такой намек, что мог иметь далеко идущие последствия.

Уселся за стол, пододвинул ночную курицу, и принялся уничтожать остатки пиршества — не пропадать же добру, тем более организм ослабел после болезни, и требовались силы на дорогу. Да и мысль проскочила, что теперь вряд ли удастся поесть так вкусно — когда любимая девушка тебе готовила, вкладывая всю душу.

Скользнул взглядом по стопке одежды — понятное дело, что ее придется тут оставить. Аглая спрятала в простыне только необходимое — смену белья, да один комплект одежды, самый скромный в гардеробе. Больше было не взять — переметные сумы не бездонные, да и подозрение у караульных вызовет непременно. Нашинкованную с чесноком свеклу доедал неохотно — через силу, памятуя, что для восстановления она полезна.

Лекарь ведь немчин, паскуда эдакая, его кровопусканиями тоже лечил. Типа выводил из тела «порченую» кровь — экзорцист и шарлатан, право слово. Но тут целое «светило» местной медицины, с огромным персональным кладбищем умученных жертв собственного лечения.

Доев курицу и запив ее квасом, Алексей вытер рот и руки полотенцем. Времени «загасил» около часа, Аглой хватит его с избытком, чтобы отдать деньги Никите, единственному человеку, которому он мог доверять здесь. Да и как иначе — если не доверится этому офицеру, так прямая дорога будет, прямиком в казематы Петропавловской крепости.

Поднялся, поправил шпагу, еще раз затянул офицерский шарф. И направился к двери, раскрыв ее.