Когда мы остаемся одни - Тамара Михеева

Даша деловито переписала Талю в дневник всё, что в школе проходили, сказала:

– Приходи хоть, слушай, а то на второй год останешься.

Таль только фыркнул.

Когда шла домой, за ней бежала Маруська. Она то догоняла и брала Янку за руку, то сильно отставала и тоскливо смотрела вслед так, что Янка даже спиной её взгляд чувствовала. Будто у голодной собачонки. Чего она?

Маруська догнала её опять, заглянула Янке в глаза, спросила, сильно картавя:

– Тётенька, а ты ещё принесёшь нам те коричневые кубики в картинках?

– Кубики?

– Коричневые. Чтобы есть с чаем.

И Янка поняла, что Маруська первый раз сегодня увидела шоколадные конфеты.

А дома Ростик скандалил, не хотел есть борщ, а хотел пельмени.

– Что ты меня мучаешь! Душу мне всю вымотал! – сорвалась на него мама. – Нормальный борщ! Ешь!

Она хлопнула его по спине полотенцем и ушла, а Ростик остался сидеть над тарелкой, в которой плавал жирный островок домашней сметаны. Ростик бурчал себе под нос что-то противное про маму и её способности в кулинарии. Янка вспомнила «коричневые кубики» и как вроде уже взрослая Анюта облизывала пальцы в шоколаде, и Талькины руки, и что-то перемкнуло в ней. Она схватила брата за шиворот, швырнула на хлипкий кухонный диванчик, ногой прижала его ноги, чтобы не брыкался, рукой захватила его руки. От ярости в голове стучало. Она нависла над испуганным Ростиком и цедила слова, как яд. Получалось тихо, почти шёпотом.

– Ты, сволочь такая, ты чего её мучаешь? Ты сам работаешь? Ты ей помогаешь? Даже посуду помыть без скандала не можешь. Суп не нравится? Голодный будешь ходить – понравится.

Она прижала его ещё посильнее, так что он вскрикнул от боли, и отпустила, выбежала из дома и бежала, бежала, поскальзываясь на дороге, до самого своего «песенного» камня. Плохо, плохо ей было. Но не из-за Ростика, сам виноват, бестолочь. Она тут же про брата забыла, она думала про Таля, про его маму, которой скоро рожать, и сколько же их будет тогда? Четверо. Пятеро с мамой. Как они живут? Вот уже скоро февраль. Как они живут всё это время, на что? Янка закричала прямо в море, как будто оно могло вернуть Талькиного отца. Потом заплакала. Потом запела. После третьей песни Янка поняла, что нужно делать.

…А Ростик в это время сидел у стола, смотрел в тарелку, в которой плавали розовые сопли крупно порезанной капусты, и ненавидел Янку.

Часть 2 

Глава 1

Мама

После похорон Таль перестал ходить в школу. Не получалось. Сначала надо было оформлять за маму все документы о купле-продаже второй половины дома. Хорошо, что в Посёлке их знали, иначе кто бы стал его, пацана, слушать? А сама мама ходить по всем этим конторам не могла – после девяти дней она лежит и глухо стонет, отвернувшись к стене. Анютка сидит рядом с ней, гладит по худой спине, по голове, уговаривает поесть. Иногда Талю кажется, что мама делает это специально для него и Анютки, чтобы у них головы были заняты неотложными проблемами и они поменьше думали об отце. А как о нём не думать, если она стонет? Если Маруська, каждый вечер шёпотом спрашивает:

– А когда папа приедет?

Маруська думает, он уехал, как раньше уезжал, на заработки… Таль не знает, что ей отвечать, они только переглядываются с Анютой и молчат, молчат.

Приходила тётя Ганна, Дашина мама. Тоже сидела рядом, уговаривала маму встать, говорила, что надо подумать о детях и том малыше, что ещё не родился. Таль хмуро слушал её. Зачем пришла? Он не мог унять раздражения. Когда отца принесли с берега, когда были выплаканы все глаза, и стало ясно, что даже хоронить не на что, мама пошла к Аверко. Они долго о чём-то говорили с Дашиными родителями, дядей Андреем и тётей Ганной. А потом мама пришла и сказала, что продала половину дома. Что надо переехать туда, где обычно жили у них курортники, за стенку, а эту, их родную половину, купят Аверко, потому что этот участок забором примыкает к их половине для курортников.

– Мама, не надо, – сказал тогда Таль. Ведь ясно же, что если они продадут сейчас эту половину, то на что им жить потом?

– Ничего, Талечка, ничего… У нас там и ремонт, а лето придёт, мы уйдём в кухонку, а дом сдадим, как обычно.

Кухонка была совсем старая, тесная, как там жить, если летом их будет уже пятеро?

– Что же делать, сынок?

Делать и правда было нечего. Они переехали за стенку. Анютка прибирала дом и ревела. И хоть Таль понимал умом, что Аверко помогли им, выручили можно сказать, купили без разговоров их дом, где родился и Таль, и сёстры, купили, хотя его ремонтировать надо и много денег придётся вложить, ну да что? Аверко богатые, вложат, у них три дома для отдыхающих, будет четвёртый. Да, они помогли. Мама говорила, что они должны быть благодарны, но у Таля не получалось, и когда приходила тётя Ганна, он еле сдерживался, чтобы не нагрубить.

Мама встала только перед сороковым днём – надо было готовиться к поминкам. Весь день они с Анютой варили, жарили, пекли, усадив Маруську на подоконник от греха подальше. На эти поминки, наверное, ушли их последние деньги, но Таль молчал, он понимал, что так надо, так принято, помянуть отца, как будто без того, чтобы накормить полпосёлка, помянуть никак нельзя, а что они завтра есть будут – кого это волнует?

На поминки и правда много народу пришло. Янкины дед с бабкой тоже, но сама Янка не пришла. Таль плыл во всех этих вздохах и скорбных речах и не понимал, какое отношение они имеют к отцу, к нему, ко всей его семье.

Вечером, когда все разошлись, а Даша с Анюткой домывали посуду, мама упала во дворе. Таль бросился к ней, а потом в «скорую». Маму увезли в Феодосию, ничего не объяснив, только номер телефона оставили, по которому можно будет позвонить и узнать.

На следующий день Анюта с утра побежала на телеграф, но вернулась ни с чем, сказали, чтобы попозже звонили. Анюта бегала каждый час. Но им всё время говорили, что пока ничего не ясно. После четвёртого раза, Анюта пришла мрачнее тучи.

– Тётя Васса сказала, чтобы больше не приходила без денег. Что она, конечно, всё понимает и беспокоится за маму, но у неё тоже нет столько денег, чтобы нам оплачивать разговоры каждый час. Дура!

Таль промолчал. Где взять денег? Свой телефон, велосипед и почти новую куртку он давно загнал на барахолке, чтобы купить еду. От этих денег осталось только на хлеб на два дня. Ну и остатки еды с поминок. На два-три дня хватит, если экономить. А потом? Таль полез по ящикам на кухне. Хотя что толку? Он знал наперечёт, что там лежит: полкило овсянки, пакетик пшена, вместо чая давно уже пьют душицу и лимонник, которые мама насушила летом. Сахара тоже нет, вкус мяса он давно забыл…

Так… а это откуда? Таль уставился на большую пачку макарон, килограммов пять, наверное, не меньше. Откуда она? И сахар, конфеты-карамельки, тушёнка, целых три банки…

– Анют!

Но Анюта тоже тупо смотрела на это изобилие и ничего не могла объяснить.

– Может, мама купила, а нам не сказала?

– Она бы не донесла.

– Ну, попросила кого-нибудь…

– Анют… ну, кого бы она попросила? Она вчера-то ни слова не сказала.

Вчера… точно, по-другому не получается. Кто-то из гостей, наверное, притащил это и поставил незаметно. Но кто? И как протащили? Это огромный пакет! А что, он за всеми наблюдал? Нет, конечно, столько народу, да и не до того ему вчера было. Но почему так, тайком? Сказали бы… А он бы взял, если бы сказали? Взял бы, куда бы он делся, если есть нечего, про гордость мигом забудешь.

– Ну и… – осторожно спросила Анюта, – пусть будет, да? Давай сварим?

– Нет, – жёстко сказал Таль. – Сегодня доедим то, что от вчерашнего осталось. Будем экономить.

Вот уже месяц, как Таль искал работу. Но нигде не было мест. Или никто не хотел его брать. Конечно, пацан, ему ещё шестнадцати нет… И у всех такие жалостливые лица – бесят! Таль слышал эти разговоры, эти перешёптывания. Ну, что мама может родить мёртвого ребёнка после стресса. И что это к лучшему. И вообще была бы поумнее – оставила бы его в роддоме. А что? Будто никто не оставляет! У неё хоть уважительная причина: как она их прокормит? У Таля от этих мыслей голова начинала болеть. Потому что, конечно, они правы. Потому что как им прожить, когда будет ещё маленький? Конечно, им всем назначат пенсию по потере кормильца, так Дашин отец сказал, хотя она, наверное, не очень большая, ведь отец уже не работал нигде. Но всё равно Таль знал – если у мамы замкнёт и она ребёнка оставит, он ей этого никогда не простит.

Наконец в воскресенье они смогли всё узнать. Казённым голосом на том конце провода Талю сказали:

– Конопко? Родила. Мальчик, три сто, пятьдесят один сантиметр.

У Таля перехватило горло.

– Алло! Вы слышите? Папаша? Алло!

– Да, я слушаю.

– В среду выписываем, забирать приезжайте после часу.

– Забирать? Да, хорошо… А скажите адрес.

Сказали. Таль вышел из кабинки на каких-то неживых ногах, будто не на своих.

– Ну? – требовательно спросила тётя Васса.