Чугунные крылья Икара - Борис Вячеславович Конофальский

самогона. Купили и ушли в горы, Серджо их больше никогда не видел. «Видать, они и вправду люди без кукухи в голове, эти альпинисты», — подумал он и пошёл поторопить брата с ужином.

«Как неприветливы холмы и склоны гор крутые ведут бродягу скорбною тропою. И нету в горном крае крова для страдальца, и только посох друг ему», — говорил древний поэт, упоминая горного путника. Но у того путника был хотя бы посох, а вот у сторожа Гальдини даже посоха не было. А вместо посоха была у него дохлая собака в сетке-авоське, да дискомфорт в гардеробе, да отвратительное самочувствие. Но в душе в непреклонного сторожа нарастал праведный гнев и даже злость. Злость сильного человека, который склонился, но ещё не сломлен. В воспалённом мозге Паскуале одна за другой всплывали страшные минуты его позора. То он вспоминал, как здоровенный гад дал ему под дых, то как на него наступали сапогом, то как заставляли его пить тёплую водку. Но больнее всего было ощущение опозоренных штанов.

— Не прощу, падлюки, не прощу, — шептал гордый сторож.

Паскуале шёл в гору, не разбирая дороги, он продирался сквозь заросли кустарника, спотыкался о камни и мечтал встретить ручей или хотя бы лужу, чтобы выпить воды. А уже темнело. Наконец мучимый жаждой сторож упал в колючий кустарник и заплакал. И не было у него сил, чтобы хотя бы вылезти из кустов и освободить от уколов измученное тело. А кроме уколов растения, неприятности ему доставляли и штаны, которые натирали мягкие ткани. Порыдав немного и попроклинав всех бандитов, хулиганов и прочих изготовителей горячительных напитков, он, наконец, собрался с духом и вылез из кустов, раздирая при этом и кожу, и одежду о шипы. Сетка-авоська истерзала мужественную руку сторожа, и Паскуале, поглядев на труп друга человека, отбросил его в сторону, но поклялся:

— Жучка, я этих скотов… Не прошу. Ненавижу. Клянусь.

Отбросив ненужный ему уже труп четвероного друга, сторож двинулся в темноту, уходя от угольного склада всё дальше и дальше и распугивая шумом и особенно запахом птиц и других обитателей этих горных склонов.

Глава 6

О том, о чём не говорят вслух

Описывать разговор Буратино с околоточным не имеет смысла. При всех своих многочисленных недостатках синьор Стакани был, в общем-то, человеком честным и даже, в какой-то мере, порядочным. Вернее, он пытался быть таковым, но обстоятельства всегда почему-то были выше его порядочности, как и в этот раз. Когда Буратино объяснил ему суть дела, Стакани вскочил, затопал ногами и начал что-то кричать и даже цитировать какого-то губернского начальника. Он стал грозить нашему герою всеми карами небесными и даже возбуждением уголовного преследования. Но всего одна фраза Пиноккио сломила дух этого честного человека. А звучала она так:

— Один цехин в месяц. Неплохая прибавка к зарплате, не правда ли? — спокойно сказал Буратино и положил на стол перед Стакани монету.

— Ты, это… — околоточный пригрозил Пиноккио пальцем, — не очень-то там…Поосторожнее, мало ли что.

— Не извольте беспокоиться, главное, что мы с вами друзья, — сказал наш герой.

Обменявшись такими загадочными фразами, «друзья» расстались, а Стакани остался в мучительных размышлениях. Монета, конечно, монетой, вещь серьёзная, но дело, что ни говори, было тоже непустяковое. И после некоторых раздумий околоточный, не будь дурак, прыгнул в бричку и отправился к начальнику городской полиции синьору полицмейстеру Калабьери — посоветоваться. А заодно и поделиться цехином. Не прост был наш околоточный, ведь делился он не только деньгами, но и ответственностью. Рассказав всю ситуацию непосредственному начальнику, он стал смотреть, что будет дальше. А дальше случилось вот что. Калабьери был человек грузный, он носил усы, плавно переходящие в баки, и имел гипертонию, и от всего услышанного он стал потихоньку краснеть. Причём местами покраснение приобретало лиловый оттенок. Его глаза выпучились необыкновенно, и он вдруг выдал скороговоркой набор слов и фраз, передававших всё его душевное состояние в эту минуту:

— Подлец! Коррупция! Под суд! Разжаловать! Не вижу альтернатив! Честь офицера! Поганый цехин! Банда жуликов! И я в том числе! — при этом он каждое слово сопровождал ударом кулака по столу. И каждый удар Стакани чувствовал, как будто били его. — Невиданное дело! Какая мерзость! Где, я вас спрашиваю!… Кто бы мог подумать!… Змею пригрел!… Суд офицерской чести! В свете решений и директив министерства!… Показательный процесс! — продолжал бушевать капитан.

Сам околоточный имел стабильное кровяное давление, но в этот момент в голове у него зашумело, а в ушах послышался звон, перед глазами поплыли круги: «Пропал, пропал ни за грош», — билась единственная мысль в голове у Стакани.

А ураган начальственного гнева стал понемногу утихать.

— Как вам это только в голову взбрело… Столько лет безупречной службы… Я-то считал вас, не побоюсь этого слова, своим боевым товарищем… Ай-ай-ай.

— Это у меня, кажется, на почве ангины, — прокашлявшись, вяло защищался Стакани, — от холодного, знаете ли, квасу. Помутнение рассудка, сам не знаю, что говорю.

— А у доктора были? — участливо поинтересовался Калабьери.

— Никак нет, служба не позволяет, всё дела да дела, — отвечал околоточный.

— Вы человек, конечно, завидно молодой, но уже не в том возрасте, чтобы пренебрегать своим здоровьем. Тем более что ангина даёт такие кошмарные осложнения… Кстати, дружище Стакани, чисто товарищеская просьба…

— Я слушаю вас, господин капитан, — оживился околоточный.

— Не найдётся ли у вас пятьдесят сольдо в долг, отдам при первой возможности? — немного смущаясь, спросил полицмейстер.

— Конечно, конечно, — засуетился околоточный, — только у меня один цехин, берите его весь.

— Ну что вы, весь мне не нужен. Я лучше вам сдачу дам, — улыбнулся Калабьери. — Вот, держите пятьдесят сольдо сдачи, можете не пересчитывать.

— Спасибо, — сказал Стакани.

— Да нет же, это вам спасибо, выручили. А то у меня у внучки вот-вот день рождения, а денег на подарок, как на грех, нету.

— Господин капитан, какие вопросы, я всегда к вашим услугам.

— А вы уж на меня, старика, не обижайтесь, — продолжал капитан, — что накричал на вас, это из отеческой любви. Чтобы вы из глупости каких случайностей не натворили, а то знаете, как по молодости и неосмотрительности бывает. Совершит человек глупость, а почему? Да потому, что опытный человек в возрасте ему ничего не присоветовал. Вот поэтому я вам и говорю, дорогой мой Стакани. Бросьте вы это дело с вашим подпольным заводом, — слова капитана были очень убедительны, но Стакани почувствовал в них какой-то подтекст, и на душе его сразу стало спокойно. А Калабьери продолжал: — Не нужен он вам. Это же, знаете