Столпник и летучие мыши (СИ) - Скво Алина

— Вы, внученьки, не бойтесь, вам ничего плохого не сделают, потому как в Конституции написано, что дети — достояние государства, вы находитесь под его защитой. Ну, для порядка составят протокол, мол, неслухи без разрешения нарушили правила. А потом вас посадят в красивую машину с красивыми огоньками на крыше и повезут домой, к маме.

— Честно? А нашей маме ничего не сделают плохого?

— Нет, ничего. Только штраф выпишут.

— А зачем? — в один голос мяукнули девчушки.

— Что зачем? Не понял.

— Зачем нашей маме выпишут штраф?

— А затем, милые дети, что господа полицейские очень денежки любят. За протоколы им премию дадут.

Школьницы уселись по обе стороны от ветерана и, уже немного успокоенные, чирикали, а тот что-то отвечал, потом спрашивал и слушал ответ. Прямо как дед в окружении собственных внуков. Потом сёстры затеяли игру «камень, ножницы, бумага» и совсем развеселились.

Семён смотрел во внешнее пространство сквозь решётку заднего окна. За конвоируемыми, как на привязи, следовала легковая полицейская машина. Апрельский день так и не пробился к солнцу. Он застрял посреди застоявшейся тоски и пустоты населённого пункта. На перекрёстках светофоры точно окривели на два глаза, и одним уцелевшим — красным — беспрерывно сигналили «стоп!», «стоп!», «стоп!» Кому? Зачем? Наступающие друг другу на пятки горы гражданского жилья перемежались с роскошными частными домовладениями на просторных зелёных лужайках. Скверы просвечивали, как пустые рыболовные сети. Деревья в начале апреля стояли ещё голые, неоперённые, точно желторотики, в едва обозначенных колодках зелени.

Семён вдруг вспомнил, что за целый день ни разу не помолился. И только он собрался было с мыслями, чтобы воззвать к Господу, как ветеран Советской Армии обернулся в сторону миссионеров и спросил с болью в голосе:

— За что они тебя так, сынок, разукрасили? Небось, дубинок не жалели, мерзавцы. Надо бы тебе к врачу.

Семён посмотрел на старика ещё суровей, чем прежде. Он был хорошо помят, но жалости к себе не признавал. Ведь не баба же он, в самом деле. Однако из уважения к сединам ответил:

— Ретивое взыграло во всей внутренности моей. Аль не ражий* я, чтобы за правду биться? Пошто те негодники деве обиду причинили? Срам русскому роду! Эх, мне бы ратные наручи*. То-то было бы лепо! Вмиг бы всех до единого растрощил! Я бы им…

Очередной поворот за угол расшвырял пленников по автозаку, прервав парня на полуслове. Не успели они подняться, как машина резко затормозила, снова свалив с ног. Все напряглись, каждый подумал одно: «Что бы это значило?» После непродолжительной тишины окно, точнее говоря, дверь в мир со скрежетом распахнулась. Первое, что увидели пленники в этом мире, была квадратная бабища в полицейской форме с чёрной папкой в мясистой руке, в юбке, задранной животом гораздо выше колен. Миниатюрная пилотка на её пышном начёсе стояла, точно шалашик на юру, готовый унестись следом за любым порывом ветра. Под узкой полоской лба искусственные ресницы торчали двумя пластмассовыми козырьками. Лицо представительницы порядка было устрашающе цветастым, поэтому, когда она зашевелила морковно-лошадиным ртом, девчонки с перепугу полезли под лавку.

— Где наши юные нарушительницы? Не вижу, — проскрипела прокуренным голосом дама в форме.

Она поводила туда-сюда грандиозным бюстом, так как шеей шевелить не могла в отсутствие оной. Потом, если можно так выразиться, встала на цыпочки, чтобы заглянуть в кузов. Оттуда её пробуравили три пары злобных глаз. Неожиданно «форменная» дама согнулась в коленях, оттопырила то, что у женщин называется тазом, прошарила взглядом снизу-вверх и таки обнаружила притихших сестёр. Малявки смотрели из-под скамьи то на неё, то на деда. Тот улыбнулся им, подмигнул, потом обратился к блюстительнице:

— Мадам, нет ли у вас для девочек леденцов? — он неожиданно скорчил смешливую рожицу. — Ребятам без сладенького, о-о-х, как плохо жить на свете.

— Есть кое-что и получше, — прошамкала толстуха казённым тоном.

Она раскрыла папку, извлекла заготовленную плитку шоколада и пухлой когтистой лапой просунула её в проём, приманивая полонянок. Обрадованные сестрёнки тут же вскочили, быстро набили сладостью щёки и под бодрые напутствия старика отправились следом за тёткой, при каждом шаге студенисто сотрясающейся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Окно в мир» тут же заслонили «мураши». Снаружи раздалась команда: «Выходи по одному!» Там что-то происходило, слышны были шуршание, звяканье, возгласы. Подъезжали и уезжали машины, кто-то пробегал мимо, хлопали какие-то двери.

Конвоируемые секунду помедлили, а после дружно поднялись. Ветеран Советской Армии первым шагнул к проёму, остановился, оглянулся. Наклонившись, достал из угла бейсболку и встряхнул её в руках. Наручники звякнули. Внимательно посмотрев в глаза Фру, он аккуратно, насколько это возможно, надел фуражку ей на голову, поправил козырёк. Кивнул Семёну. Сказал: «Честь имею», — и шагнул в «мир».

_______________

*Косящатые(красные) окна — парадные окна, обрамлённые косяками.

*Персть — старослав. пядь.

*Язва — старослав. беда.

*Ражий — старослав. здоровый, крепкий, дюжий, видный.

*Наручи — часть доспехов, закрывающая руки от локтя до кисти.

Часть 2. глава 3

Неправедный не сомневался, что узкий коридор полицейского участка, по которому тащили пленённых, — это родовые пути ада. Какой-то десяток шагов отделял его от печеплавильного жара геенны. Он увидел огонь в квадратном отверстии клоаки, услышал вопли грешников и надрывно воззвал ко Всевышнему, предчувствуя близкий конец: «Отец! Не оставь Твоё преданное чадо в последний час земного бытия!» Но его истошный вопль упал жалкой каплей в ревущий водоворот людских голосов.

Верный служка Вельзевула — чёрт в лейтенантских погонах — продел дубинку через скованные за спиной руки Божьего создания и резко вздёрнул их, как на дыбе. Мгновенно Симеон был скручен в бараний рог, ноги подкосились, хребет согнулся в три погибели, взгляд упал.

Едва не целуя при каждом шажке собственные колени, он шаркал по коридору навстречу многоголосому рёву, что леденил кровь в жилах, разъедал кишки и сводил судорогой любую мысль. Он не чуял собственного сердца. Казалось, истерично пульсирующая мышца была уже вырвана и брошена жрецами ада в серное озеро на съедение чудовищу.

— Держись! Не падай духом! — взвился возглас Фру и тут же был расплющен громовыми раскатами речёвки.

— Пока мы едины, мы — непобедимы! Пока мы едины, мы — непобедимы!

Оглоушенный Семён дёрнулся изо всех сил, пытаясь разогнуться, чтобы увидеть хотя бы что-то. Но тут же усердный удар вельзевулова лакея обрушил его на пол.

— А-а-а-а! Господи, спаси и сохрани! — заорал несостоявшийся монах и выставил навстречу действительности острый, как кинжал, глаз. Он предпочёл бы ничего не видеть и не слышать. Его ещё не оставляла надежда, что всё происходящее — лишь сон, но пятой точкой, на которую приземлился, чувствовал, что — нет.

Спасителей человечества выволокли в «приёмный покой» полицейского участка и бросили в углу на пол. Здесь они были на некоторое время забыты. Невообразимая суета царила вокруг. Стражи закона носились, как ошпаренные, от их тёмно-синего обмундирования мерк свет. В проёме входной двери то и дело появлялись омоновцы с очередной пачкой задержанных, в основном, мужчин, в наручниках и без. Они сдавали свою добычу с рук на руки дежурным, а те сгоняли новоприбывших в клетку, точно баранов в отару.

Разверстый глаз столпника был ослеплён висящей под потолком пылающей грушей. Больше ничего пылающего в помещении ада не было — ни чанов с кипящей смолой, ни огненной реки. Неправедный пытался различить хотя бы что-то, но видел только пыльную муть, точно его с головой окунули в поташ. Через некоторое время поток нарушителей приостановился. Беготня тоже прекратилась. Вопли стихли, слышно было лишь яростное сопение.