Столпник и летучие мыши (СИ) - Скво Алина

Лили умостилась на подоконнике, опёрлась спиной на откос и, обхватив руками свои великолепные ноги, согнутые в коленях, стала смотреть вниз. Какая-то собака, мокрая и точно вывалянная в грязи, проковыляла к урне, сунула в неё нос и, не обнаружив ничего съестного, побрела к другой. Так она плелась без всякого успеха от одного дома к другому, надеясь добыть какие-нибудь объедки. Но урны были до безобразия чисты, ибо народ, пополняющий их, сидел по домам безвылазно. Собака медленно удалялась и, наконец, утонула в дожде. Больше на улице ничего не происходило. Тут девушка сдвинула брови и, сощурившись, попыталась через смеженные ресницы навести в памяти фокус.

— Постой, кажется, в твоём личном деле в графе «род деятельности» указано «художник импрессионист».

— Всё верно. Что может быть лучше, чем жить жизнью свободного художника?! Минимум быта, максимум свободы! Если есть краски и холст, считай, что ты владеешь миром. По крайней мере, собственным миром. Всё что хочешь можно отобразить на куске ткани. Да на чём угодно! На какой-нибудь деревяшке, на булыжнике, на пустой бутылке. Но на полной, конечно, лучше.

Лили смотрела немигающими круглыми глазами на шагающую из угла в угол и размахивающую руками коллегу. Рот у неё тоже округлился и выражал недоумённую букву «о!». Мими прекратила маячить, сунула руки в карманы косухи, взглянула на старшую и прыснула:

— Хи-хи! У тебя такой вид, точно перед тобой возник динозавр. Да, я и художник тоже, и музыкант, и литератор. Зачем себя ограничивать? Всё время заниматься одним и тем же делом — это пытка похлеще инквизиторской. Пришвин сказал: «Радость жизни в её разнообразии», — и я с ним согласен на все сто. Я малевал так же быстро, как мчал на байке, а краски при этом просто разлетались во все стороны струями и брызгами. Знатоки изобразительного искусства приближали очкастые лица к моим полотнам и, уткнув острые носы в цветистый хаос, стонали: «О-о-о! Гениа-а-ально! Это новый Поллок. Нарочито вульгарное сочетание красок — явный Матисс. Ах! В компоновке цветовой гаммы и стремительности линий проявляется незаурядная личность автора». А я крутил пальцем у виска и думал, что все они чокнутые, если принимают пятна и подтёки, которыми я щедро сдабривал дырявые тряпки, за подлинное искусство.

История моих холстов примитивна до неприличия. Сначала из экономии, а после для прикола я собирал на задворках овощного магазина ветошь, в которую превращались многажды употреблённые мешки и, не стараясь придать им хотя бы прямоугольную форму, марал их самыми дешёвыми бытовыми красками. В течение пятнадцати минут «шедевр» был готов. За моё дурачество мне хорошо платили. Иностранцы раскупали моё наглое тряпьё и заказывали новое. Но потом мне это наскучило, и я послал всех к чёрту. Всех — коллекционеров, искусствоведов, музейщиков, поклонниц. Я просто завёл байк и умчал навстречу ветру. И, кстати, вовремя, потому что вино и сомнительные друзья начали меня одолевать.

— Завидую, — вздохнула Лили, — такой насыщенной жизнью можно гордиться.

— Жизнью — да, но не смертью. Она у меня была дурацкая. Когда я достиг возраста Христа, то решил уединиться в лесу, у озера, подальше от города, и зажить тихой жизнью. Обзавёлся подругой и маленьким домиком у озера. Мы были абсолютно счастливы: удили рыбу, плавали, носились по лесу, читали умные книги, играли на рояле в четыре руки и даже пописывали тексты, которые самоуверенно считали весьма неплохими. Когда я хотел было уже всерьёз заняться литературой, мне вспомнились слова Чехова: «Бездарен не тот, кто не умеет писать повестей, а тот, кто их пишет и не умеет скрыть этого». Я не хотел потратить бездну времени, сидя за столом, и вкладывать титанические усилия в мизерный талант, чтобы в конечном итоге стать настоящим графоманом. Так было и с музыкой. Когда-то я подавал надежды, но… Короче говоря, через год счастливой жизни мне снова всё осточертело, и я удрал от тишины, книг, музыки и любимой женщины.

Мими смолкла, вздохнула, склонила стриженую голову с голым темечком. Лили тактично молчала, ожидая окончания рассказа. За окном снова гнусаво загудел транслятор, нагоняя страху. Грустный день, как тяжёлый больной, страдальчески чах и умирал. Казалось, ещё немного, и его опустят в могилу вместе с живыми людьми, запертыми в бетонных клетках. Неожиданно на улице зажглись фонари, чему Лили удивилась и обрадовалась.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ну, вот, уличное освещение заработало. В кране есть вода. Отопление, правда, на нуле, но зато электричество не обрезано, можно зажечь лампочку.

— Давай ещё немного посидим без света. И давай, в конце концов, познакомимся, сказала Мими и, подойдя к старшей, протянула руку, — Сергей.

Лили обхватила ладонями кисть подчинённой, затрясла её, кивая головой и улыбаясь:

— Михаил Иванович. Очень, очень приятно. Ты, Серёженька, не переживай, Семён Филиппович и Фру выпутаются из любой ситуации. Обязательно.

Глядя на то, как утонувшие в дожде фонари отчаянно подавали признаки жизни, слабо обозначившись двумя идеальными шеренгами мутных пятен, Мими спросила:

— Слушай, Михал Иваныч, как тебе в женском аватаре, костюмчик не жмёт? Хи-хи. Мне вот как-то не комильфо. Нервный тип с шилом в заднице и без определённой цели, не способный нигде нагреть себе место, в теле юной альтруистки — это гендерный конфликт. Излишняя чувствительность мне понятна, поскольку я — сплошная натянутая струна. Но потребность в пажах — это что, недостаток поклонников в прошлой жизни? Я выписал… вы-пи-са-ла новую партию ушанов и желаю её получить во что бы то ни стало.

— Нет, нисколько не жмёт, аватар как на заказ шит, никакого отторжения. Я даже испытываю профессиональный интерес к тому, что чувствуют дамы в той или иной ситуации, и сравниваю со своим мироощущением. В прошлой жизни я так до конца и не изучил организм слабого пола, не услышал его глубинных струн. Теперь мне точно известно, что лечение одного и того же заболевания у мужчины и женщины не может быть одинаковым в силу различной психосоматики. Выражение «все болезни от нервов» верно. Вот только нервная организация у полов разная, а это в медицине не учитывается. Женская значительно тоньше и ярче… А что случилось с тобою? Как ты оказался на небесах?

— Давай сначала ты.

— Ну, хорошо. Как я уже сказал, африканские коллеги пригласили меня в качестве инфекциониста посодействовать в борьбе с эболой. Я этим ужасно заинтересовался, так как имел под своим началом от Министерства здравоохранения лабораторию. Мой коллектив воспринял приглашение с большим воодушевлением. Ведь опыт, полученный на полях сражений с неизведанным вирусом, стал бы трамплином для новых идей и экспериментов. Ребята окружили, жали руки, благословляли на «дело ратное». Это взбудоражило, захватило с головой. Никогда не забуду их лиц! И я решил лететь.

Проформы ради мы писали отчёты о банальных штаммах гриппа, но в тайне изобретали средство от всех абсолютно болезней. Я планировал рассекретить наше открытие, которое защитило бы Центральную и Западную Африку от эпидемии. Супруга держала двери и кричала: «Ты полетишь только через мой труп! Дикари съедят тебя!» Но я, в буквальном смысле этого слова, перешагнул через неё, лежащую у порога в истерике, и помчал в аэропорт, прижимая к сердцу драгоценный чемоданчик. Если бы я поступил иначе, то перестал бы себя уважать.

Самолёт приземлился за час до симпозиума, на который я тут же отправился со встречавшей меня делегацией врачей, фармацевтов, дипломатов, журналистов. С огромным вдохновением я читал доклад, который произвёл фурор. Профессура, представители правительства, общественность, пресса, телевидение — все были на взводе и, как губка, впитывали информацию. Зал аплодировал мне… не мне, нам, — стоя. Боже правый! Это был лучший день в моей жизни. И пусть не врут потребленцы, эти тупые ходячие колбасы, надутые висцеральным жиром, что счастье неуловимо и необъяснимо. Я испытывал его по-настоящему, физически! После конференции меня буквально носили на руках! Потом ещё в течение получаса я давал интервью всем, кто хотел его получить. Потом был банкет, где меня потчевали по-царски. Бессонная ночь, усталость от перелёта, нервное напряжение дали себя знать, и мне пришлось откланялся. Как только я добрался до номера гостиницы, то, не раздеваясь, упал в изнеможении на кровать и уснул… а утром не проснулся. Среди ночи моя душа, блуждающая по гостинице, видела людей в масках, как они крадучись пробрались в мой номер и стащили заветный чемоданчик.