Роман с разведкой. Интернет-расследование - Сергей Смирнов

Поэт, ученый, «старик»

Внимательное чтение мемуаров Судоплатова показывает, что память ему, действительно, часто изменяла. Так он пишет, что «для придания достоверности операции» в ней был задействован скульптор Сидоров, чья квартира в Москве использовалась для конспиративных связей». На самом деле речь идёт об Алексее Алексеевиче Сидорове, профессоре МГУ, искусствоведе, специалисте по истории книги и книжного рисунка. И использовался он не «втёмную», как убеждённый монархист, о чем можно подумать исходя из слов Судоплатова, а как опытный, с 1928 года, агент ОГПУ-НКВД.

Сначала Сидоров мало заинтересовал меня. Но теперь он кажется мне фигурой, весьма типичной для судеб людей, вовлечённых в операцию «Монастырь», да и, вообще, для той части интеллигенции, которая служила советской власти и за совесть, и за страх. Замысловатые и трагические сюжеты биографий этих интеллигентов созданы самой жизнью. Для того, чтобы написать о них книги, трогающие душу, не нужно ничего придумывать. Сам Сидоров смог сочетать в своей жизни высокую науку, утончённейший вкус и работу на НКВД в качестве секретного агента или, что, наверное, точнее и печальнее, тайного осведомителя.

Как и в случае с Демьяновым, чтобы отойти от колеи, накатанной историками разведки, которым, как правило, при рассказе о тех или иных участниках операции «Монастырь» хватает анкетных данных спецслужб, я решил поподробнее познакомиться с биографией Сидорова.

Его отец Алексей Михайлович был разночинец. Он всего в жизни добился сам, закончил юридический факультет Московского университета, служил судьёй. На свою беду за три года до революции он получил личное дворянство, генеральский чин действительно статского советника и назначение в Харьковский окружной суд. Его мать Анастасия Николаевна была из рода князей Кавкасидзе, выехавших в Россию из Грузии ещё при Анне Иоанновне. Вся жизнь Алексея Сидорова прошла в Москве. Поступив в Московский университет, на историко-филологический факультет, он посчитал себя поэтом, участвовал в поэтических сборниках, писал критические статьи, стал своим в литературном мире Москвы, знал всех, сколь-либо значимых литераторов того времени. При подготовке к занятию профессорской кафедры его руководителем был Иван Цветаев, отец поэтессы Марины Цветаевой и основатель московского Музея Изящных искусств, ныне Музея имени Пушкина. Цветаев пригласил его на работу, и в 1911 году Алексей Сидоров стал первым в истории этого музея экскурсоводом. После окончания университета Сидоров остался в нем работать преподавателем. По мнению его племянницы В.С. Сидоровой, Бобринской по мужу, «Алексей Алексеевич принял советскую власть, хотя и без энтузиазма, но с пониманием того, что бороться против неё бессмысленно. Кое в чем новая власть даже импонировала ему, так как дала возможность провести новые идеи в оценке искусства, выдвинуться среди старой профессуры университета». Активность Сидорова был замечена наркомом просвещения Анатолием Луначарским, он привлёк его к работе в наркомате. Одним словом, у большевиков он был на хорошем счету.

В 1919 году при отступлении красных из Харькова был взят в заложники отец Сидорова. Несмотря на все хлопоты Алексея, а за его отца вступился даже один из лидеров большевистской партии Каменев, он был расстрелян. Много десятилетий спустя В.С. Бобринская решилась спросить Алексея Алексеевича о том, с каким чувством он продолжал работать в советских учреждениях после этого расстрела? Тот ответил: «Я никогда не простил революции смерти отца». Даже в этом ответе он был осторожен, обвинив в гибели отца революцию, а не советскую власть.

А советская власть сжимала свои крепкие руки на горле интеллигенции постепенно, год за годом. В годы НЭПа еще иногда можно было глотнуть свежего воздуха. В 1925 году Сидоров с друзьями гостил у Максимилиана Волошина в Крыму, в Коктебеле. Знакомы они были еще с начала 1910-х годов. О том, как жилось Сидорову в Советской России в то время, что чувствовал он, вспоминая прошлое, свидетельствуют его сохранившиеся в архиве стихи, посвящённые Волошину:

«Поймешь ли ты, что значит нам былое,

Забывшим имя и предавшим отчество».

(utoronto.ca>tsq/18/neshumoval8.shtml). То ли снисхождения просил он у сохранившего внутреннюю и бытовую независимость Волошина, то ли понимания. А семейные беды продолжали преследовать Алексея Сидорова. После расстрела отца ушел в белую армию и исчез навсегда его младший брат, Игорь. Другой брат, Сергей, в 1921 году стал священником. Его арестовывали, ссылали. НКВД было что предъявить Алексею Алексеевичу. И в 28-м году, его принудили сделать выбор, за который пусть его осуждают те, кто прошел через подобное и устоял. Я не берусь. Его брат Сергей, испытав лагеря, и в 30-е продолжавший служить нелегальные службы, был в очередной раз арестован в 1937 году. Его расстреляли. Семья сохранила замечательные по духовной силе «Записки» Сергея Сидорова», в наши дни опубликованные. Пространное предисловие к ним, где много говорится и об Алексее Сидорове, написала уже упоминавшаяся мной дочь Сергея Сидорова, В.С. Бобринская (http://krotov.info/history/20/1920/sidorov_03.htm). Вера Сергеевна унаследовала стойкость духа своего отца. Ее мужем стал Николай Николаевич Бобринский, потомок внебрачного сына Екатерины Великой и Григория Орлова. Потомкам русской аристократии в Советской России жилось несладко. Н.Н. Бобринский работал геологом, много писал о своих предках, в 90-е годы активно публиковался. Сегодня граф и графиня Бобринские нашли упокоение на семейном кладбище в родовом имении Бобринских в Богородицке, что под Тулой. Что касается Алексея Алексеевича, то Вера Сергеевна писала о нем так: «Он смог полностью уйти в свою науку, оторвавшись от бушевавшей вокруг него советской жизни. Он понимал, что окружают его ложь и насилие и совершенно закрылся в кругу семьи и немногих друзей». Так, по крайней мере, считала его племянница. Как мало иногда о нас знают даже самые ближайшие родственники.

В 1941-м году Сидорову исполнилось пятьдесят лет, в своей области он был известным ученым, имел широкие связи в кругах московской интеллигенции, как бывшего дворянина, у которого от рук большевиков погибли отец и братья, его не чурались и те, кто жил воспоминаниями о дореволюционном прошлом. Доверия к нему прибавляло и то, что в начале 30-х годов, когда он уже давно числился в агентурных списках, ему не удалось избежать шельмования за «буржуазный» характер его научных трудов». (http://www.compuart.m/article.aspx?id=17999&iid=832). Сидоров извлёк урок и стал в научной работе избегать тем, каким-либо образом связанных с современностью. В НКВД Сидорову присвоили оперативное имя «Старый». Чем он завоевал доверие «органов» к июлю 1941 года, я не знаю и даже, честно говоря, страшусь узнать. К операции «Монастырь» его привлекли, судя по всему, как человека с определённым именем, способного придать дополнительный вес планируемой комбинации. Нужен он был и как осведомитель, связанный с теми людьми в Москве, а их были, конечно, единицы, которых несмотря на монархические взгляды НКВД на всякий случай держал на свободе. Теперь этот случай настал. Была завербована, и привлечена к операции под оперативным псевдонимом «Мир» и жена Сидорова.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});