Teen Spirit - Виржини Депант

Мамаша семьсот пятьдесят раз на семьсот пятьдесят ладов сказала ей, чтобы она шла спать, после чего Нанси встала и перед уходом поцеловала меня, навалившись всем корпусом. Я не очень понимал, как ее обнимать, у нее были габариты взрослой женщины и места, которых не следовало касаться. Мне показалось, она, может, даже и нарочно, чтоб меня смутить, пихала мне в руки свое пышное тело. Я вообразил себя отцом юной извращенки. Представил себе, как однажды, придя из школы, она заявит, что я ее изнасиловал, тогда как я ни о чем подобном и не помышлял. И вот сижу я в тюрьме, без вины виноватый, презираемый сокамерниками, и жизнь моя разбита. Зато в тюрьме я точно начну писать, утешил я себя.

Родители остались наедине. Я ожидал, что мы будем говорить о серьезных вещах, что Алиса расскажет мне о девочке поподробней, объяснит, чего ждет от меня. Или, может, бросится мне на шею, истерзанная тринадцатью годами желания. Но напрасно я рассчитывал на конструктивную беседу, она пригласила меня только потому, что так представляла себе протокол о приличиях в начале третьего тысячелетия: она находит отца своей дочери, зовет его перекусить. Конкретного сказала только одно: она не против, чтобы я заменял няньку по средам во второй половине дня.

На протяжении всего вечера Алиса не спускала глаз с мобильника, нервно теребила сигарету, крутила ее туда-сюда в пепельнице.

— Она хорошо учится? У нее много подруг? Занимается спортом?

Мамаша слушала мою болтовню с тоской во взгляде, но безо всякой растерянности; подперев подбородок рукой и вздернув выщипанные брови, она ждала, что я и сам пойму неуместность своих вопросов.

Она словно бы и не сомневалась, что мое увлечение девочкой скоро пройдет, что та не заслуживает длительного внимания.

— Она спрашивала про меня? Что ты отвечала?

На моем лице, должно быть, читалось волнение, я понял это по откровенно насмешливому выражению в глазах Алисы. Непробиваемая баба: все, что выпирало, выходило за рамки, не укладывалось в определенные понятия, подлежало осмеянию. Она замуровала себя в скорлупку и, в силу воспитания, принимала свое убожество за сословный лоск. В ее семье еще не так давно поднимались на эшафот с заранее заготовленной остротой на устах.

— Во сколько лет она заговорила? А газеты она читает?

О чем бы я ни спрашивал, Алиса сама себе противоречила, путалась, неловко уходила от ответа, если и отвечала, то кратко и уклончиво, а потом переключалась на себя. Я получал три слова о дочери и нескончаемую повесть о матери.

— Чем она интересуется?

— С этого года — мальчиками. Ей надо спуститься на землю, перестать витать в облаках и строить иллюзии.

— Мне как мужчине не слишком-то приятно представлять себе дочь с парнями ее возраста. Но, разумеется, она имеет полное право ими интересоваться…

— Ага! Только они ею не интересуются, в этом вся беда!

— Откуда ты знаешь?

— Ты ее видел?

У нее это вырвалось непроизвольно, но она нисколько не смутилась. Пошла заварила себе еще тимьяну в японском чайничке, стоившем уж никак не меньше минимального пособия.

Тут зазвонил ее мобильник, она примчалась из кухни бегом, схватила его, изменила голос и даже облик, превратившись вдруг в совсем юную девочку, какую я когда-то знал. Чистая фантастика, провал во времени. Прежняя Алиса, ласковая, игривая, глуповатая и порочная, материализовалась у меня на глазах; даже повесив трубку, она еще осталась девчонкой.

— Это мой друг. Он сейчас приедет. Ужин, на котором он был, затянулся.

Как это часто случается с женщинами, она принялась оправдываться, хотя я ни о чем ее не спрашивал:

— Он очень много работает, иногда у него не хватает на меня времени. Понимаешь, он очень независимый человек.

Я взял сигареты и зажигалку и собрался уходить. Она меня удержала:

— Нет-нет, подожди, он непременно хочет с тобой познакомиться.

Мы уставились в телевизор; Алиса каждые пять минут смотрела на мобильник — на случай, если он звонил, а мы не обратили внимания…

Через час примерно я ушел, так и не дождавшись ее дружка. В дверях Алиса бормотала:

— Не знаю, где он застрял…

«Групповуха у него затянулась, а не ужин», — чуть не брякнул я, но осекся: слишком походило на правду, чтоб быть смешным. А, ладно, мне ее все равно не рассмешить.

Двери лифта захлопнулись. Насчет Алисы я правильно подметил с самого начала: в определенном смысле возраст ее не испортил. Что касается, например, желания затеряться у нее между ног, тут, пожалуй, рейтинг ее даже повысился. В ней появилось что-то трагическое, надломленное, делавшее ее хрупкой и желанной. Внизу мне повстречался невысокого роста мужчина, подъехавший на джипе. Я догадался, что это он. Костюмчик безупречный, сам из себя ничего, если кому нравится, чтоб с гнильцой. Он тоже понял, кто я, и мы друг другу слегка улыбнулись. Ничего физиономия, приветливая. Но уж больно тачка здорова, и ботиночки бешеных бабок стоят — от этого меня опять повело.

* * *

Я прошел пешком до станции «Абесс», хотелось домой, к Катрин, было больно, что она не звонит. Я жалел, что уехал от нее, лучше б я приковал себя к оконной решетке. Пришлось бы тогда вызывать спасателей, чтобы они меня освободили и потом забрали, а я бы отбивался и орал не своим голосом. Ей бы это надолго запомнилось. А так получилось слишком просто для нее и слишком несправедливо по отношению ко мне.

Вставляя ключ в замок, я думал: хорошо бы Сандра уже легла — хотелось побыть одному. Ничего подобного, она болтала по мобильнику и при моем появлении шмыгнула к себе в комнату. Я успел заметить, что она недовольна и пытается закруглить беседу, говоря в нос: «Я правда совершенно больна, созвонимся в другой раз». Но собеседник не отставал, и она провисела на телефоне еще по меньшей мере четверть часа.

Я скрутил большой косяк без всякой, впрочем, уверенности, что он мне поможет.

Вошла Сандра: лицо напряженное, на виске бьется жилка. Я ее такой никогда не видел. Она улыбнулась через силу, села со мной рядом и стала как полоумная переключать программы. Мне хотелось наорать на нее, напомнить, что меня, между прочим, бросила женщина и что я вернулся с малоприятного свидания, а потому не обязательно срывать на мне свое дурное настроение. Она сглатывала слюну так, будто вот-вот подавится, я протянул ей свой джойнт, придал голосу жизнерадостности:

— Кто-то портит тебе кровь?

Из глаз у нее неожиданно хлынули слезы, слезы холодной ярости.

— Это был один тип с телевидения. Понимаешь, я работаю над серией передач, мне очень хочется их сделать, и платят хорошо… Мечта, короче. А этот гад там главный.

— Ну?

— Он разговаривает со мной как со шлюхой. Я не знаю даже, что ему отвечать, чувствую себя запутавшейся девчонкой. Я ненавижу себя за то, что хочу сделать эту работу, за то, что не послала его подальше, за то, что он ко мне клеится, что позволяет себе звонить мне в такое время и говорить, какие у меня красивые глаза и как в коротенькой рубашке я могу простудиться, я ненавижу себя, черт возьми, потому что я такое дерьмо…

— Ничего страшного не случилось, Сандра, ну подумаешь, не нашлась что ответить…

Но ее уже развезло. Я ее такой не знал. Я тогда впервые понял девиц, которые страдают от собственной доброты. Раньше я над этим смеялся, но теперь, поглядев на нее, просек, что тут и вправду мрак. Невозможно было ее утешить, отвлечь, объяснить, что ничего особенного не произошло. Она ревела не переставая, а разрядка не наступала. Она расковыривала рану и норовила, чтобы до кости.

— Ага, а если я ему отвечу, он сочтет меня дурой недотраханной, типа, юмора не понимаю… как будто я должна визжать от счастья, когда трехсоткилограммовая туша со свинячьим рылом называет меня «моя милая». Разве мужики готовы подставлять ему свою задницу? И если он скажет: «Ах, какая у тебя попочка!», они что, улыбаться будут? А когда он наконец въедет, что я под него не лягу, тогда как? Я же все наперед знаю: начнет рассказывать направо и налево, что я работаю непрофессионально, что мне того-то не хватает и то-то я не понимаю, в итоге меня выпрут, и я вынуждена буду помалкивать, потому что таковы правила игры, я должна все это кушать из-за того, что у меня есть сиськи… А я хочу сделать эту гребаную работу, потому что мне надо платить за то, се, пятое, десятое и мне все надоело…

Она зачем-то резко встала, стукнулась со всего маху ногой о стол, взвыла и плюхнулась обратно на диван вне себя от ярости:

— Я чувствую себя, блин, по уши в дерьме, я чувствую себя загнанной в угол… Кругом одна мерзость, я сама себе противна.

Ей было так плохо, реально, что я ощутил прилив симпатии к ней, она сделалась мне вроде как ближе, человечней, что ли. Оттого, что жизнь и ей тоже давалась нелегко, сбивала ее с толку и травила душу. Я начал догадываться, что Сандра, строившая из себя преуспевающую даму, внутри чувствовала себя не больно-то уверенно. А если так, то мы и в самом деле могли стать друзьями на равных, мне не нужно было искать, как принизить ее до моего уровня, как сорвать с нее маску, найти больное место и воткнуть туда нож. Я потер ей спину, как маленькой девочке, которая ушиблась: