Трое в одном морге, не считая собаки - Елизавета Михайличенко

А, может быть, у нас не только общие уши и вкусы, но и заниженный порог «допуска смерти»?.. Пристреливал же я в Афгане новый автомат по фигурке старика на ишаке. Вряд ли служит оправданием то, что уплощенная расстоянием, в аляповатом халате, она казалась жестянкой в тире. А потом бугристые потрескавшиеся руки из рукавов этого же халата — к вечеру, когда спустились в кишлак. И «рембрандтовские» глаза. И все. И я уже был плохой солдат, потому что начинал думать, прежде, чем стрелял. И терял те самые доли секунды, из-за которых теряют друзей… Какого черта я это все вспоминаю?.. А-а, это же я перед смертью, как подобает порядочному, жизнь начал вспоминать. «Вам надо исповедаться! Покайтесь в содеянном…»

Очевидно одно, до прихода Ленки Левик эту Шуш не отпустит. Шушукаются, шушукаются… а должно бы быть не до шуток и шашней… не до шашек и шахмат… При чем тут шашки и шахматы? А, это он в дневнике своем сегодня зашифрует: «После игры в шашки…а, мы же в шахматы играли, отец с шашкой наголо взял меня на пушку, но пришла Шуш — для шуток и шашней… шушукались, пока не пришла мамаша…»

Что за маразм — мне намедни помирать, пристало о душе думать, а не о всякой шушере. До старческого сексуального маразма я еще не дошел… и уже не дойду. Почему же мысли о Шуш в башке шуршат и копошатся?.. Может, неспроста? Может, интуиция что-то подшептывает? Скажем, Господь великодушно решил показать мне перед смертью мать моих внуков? Сколько же их будет? Хамеш, шеш, шева, шмонэ, тэша…[45] Шиш!.. Мысли какие-то шепелявые, шуршат, словно пустая магнитофонная лента.

Я стоял у окна, докуривая сигарету, когда понял, что докуриваю последнюю сигарету. Последнюю в пачке. Последнюю. Окурок выпал и летел себе, пока не шмякнулся на темный асфальт, разбрызгав искры, чтобы еще помаячить там, подманивая.

Тут я обнаружил, что последние несколько сигарет я циклился на мантре: «Шла Шуша по шошше и шошала шушку». И вот тут-то у меня «шкурка поднялась». Что это значит, тому, кто не испытывал, объяснить невозможно. У собак, вернее, у их хозяев, это называется «взять след». Полицейская ищейка Боря, боясь спугнуть интуицию, сделал у окна стойку.

Ощущение удачи схлынуло, и на песке осталась элементарная, но здравая идейка, что скорее всего я не расшифровал дневники Левика из-за того, что он уделил в них Шуш должное внимание. Редкая буква «ш» стала частой, и весь частотный ряд за ней сдвинулся…

— Господи! — истово бормотал я, раскладывая листки. — Сделай так, чтобы это был не Левик! А я сделаю все, что ты хочешь… Обрежусь… Кипу нацеплю… впрчем, ханжей тебе и без меня хватает… Ну что я могу сделать?.. Хочешь, я на территориях поселюсь?!

Новый ключ вошел в Левикину шифровку, как в притертый замок. И я прочитал:

«…Не пошел в школу. Нашел девушку. Хорошую. Шушана. Шлялись по шуку. Ее учительша из класса вышвырнула, за то, што шумела и шалила…

…Шуш — девушка ништяк! Не пошли в школу…

…В их школе учительша страшно шпыняет Шуш…

…Ништяк! Папаша шепнул мамаше, што Шушина школьная учительша пришла в миштару, потому што ее школьная подруга-шлюха ушла подшабашить шекелей. Есть шикарная шутка! Шуш будет в штопоре!

…Решили, што шутка хороша. Прошантажируем учительшу. Напишу, што она шлюха, штобы на Шуш не шипела. Што ее пришьют, как шалашовку!

…Шаа шалош.[46] Швырнули учительше наш шантаж в ящик. И пошли шляться по шхуне.[47] Шуш разрешила поцеловать. Вышло в шею. Это што-то! Ошеломительно! Шикарная девушка! Решил, штобы учительше было еще страшней! Напишу, што задушим… Пришел пришпилить новый шантаж на дверь. Помешал датишник в шляпе шахор.[48] У учительши слышался шум. Когда датишник прошел, решил пришпиливать, а дверь нараспашку! Замешкавшись, не отшмыгнул. Вышла роскошная шалава, внешностью почти што Шуш, но шире и крашеная. Шуш лучше. Шалава отшатнулась и ушла. И я ушел, не пришпилил — слишком много датишников и шалав шлялось…

…Шел с Шушей по шошше и шошал Шушку…»

От такого катарсиса я сел на пол, прислонился к стене и впал в нирвану…

Великий Драматург явно испытавал слабость к своему оскотинившемуся персонажу Боре. И, поиграв с ним за «красной» чертой, решил сохранить его для действия за «зеленой»[49]… Но каков Левик! Сукин сын! Пошл не по годам… Шушку… Действительно, кровь не водица… Но не дурак! «Шепелявый» код — зто просто и изящно… Значит, все-таки Ленка. Ну и фиг с ней. А, может, вообще — Кира Бойко? Как было бы мило с ее стороны!..

Нирвана перешла в эйфорию, и с песней «Ам Исраэль хай!»[50] я явился на мирпэсэт — обласкать нашу замечательную молодежь.

Молодежь в ласках извне явно не нуждалась и встретила меня крайне настороженно. Чтобы завязать непринужденный разговор, я спросил Шуш — где, по ее сабровскому мнению, лучше жить — в Иудее или Самарии?

— В Калифорнии, — отрезала она.

Сын подобострастно рассмеялся…

…Вскоре пришли еще трое: реанимированная теща, исцарапанная Ленка и кот.

— Мама отказывалась уходить без него из больницы, — объяснила Ленка, глядя на меня безумными глазами.

Левик перевел. Все посмотрели на кота. Он был зауряден.

— Я за ним по всему двору бегала, — пожаловалась Ленка. — Он нашего «кис-кис» не понимает, шарахается.

Это Левик переводить не стал, а объявил:

— Я ему противогаз сделаю! — и сделал авторский перевод.

— Не болтай глупости! — возмутилась теща. — Лучше придумай, как его назвать…

— Назовем Индикатор. Как его еще называть, — сурово сказал я и посмотрел на тещу буравящим взглядом капитана МГБ Гольдфельда.

Кот хрипло мявкнул и исчез под шкафом.

— Действительно, — согласилась теща. — Назовем его Индикатор. Он так чутко реагирует на гнусные намеки!

СЕЙЧАС ВЫЛЕТИТ ПТИЧКА…

Я вошел в Жекин двор и уселся на ту самую скамейку, на которой встретил начало войны. Во время чрезвычайного положения, когда квартиры полностью укомплектованы слоняющимися от безделья жильцами, а каждая комната — как проходной двор, проходные дворы становятся идеальными рабочими кабинетами.

Было пусто, тихо и сосредоточенно. Подъезды, как пылесосы, втягивали последних прохожих — чем ближе, тем быстрее. И даже Жека, как образцовый обыватель, вписался в рамку окна и слегка почернел на желтом фоне с голой лампочкой, коптя небо.

Вот я и получил возможность не торопясь все спокойно обдумать. Но обдумывать было уже особенно и нечего. К эндшпилю на доске осталось слишком мало черных фигур: Ленка, да Жека с Кирой Бойко в уме. Дневник Левика обелил как его самого, так и «черного» хасида. Террористический «Совет по Чистоте и Вере» в полном составе мирно гонял чаи у меня дома, с очищенной предсмертной исповедью тещей. Несостоявшимся убийцам чай разливала потенциальная. То есть, что значит — несостоявшимся? Первую-то женщину отравила теща. Но не преднамеренно. А двух моих любовниц — Ленка. Что против нее? Яд хранила, за мной следила. Достаточно, чтобы прижать и расколоть. Но, как мать моего сына, она заслуживает не менее бережного отношения, чем какая-нибудь партийная номенклатура. Значит, за нее я возьмусь при полном и окончательном отсутствии альтернатив.

Является ли Жека альтернативой? При наличии воображения — да. Израильский мафиози. Меня ненавидит. Считает вопросом своей уголовной чести отомстить. А тут еще теща «подбрасывает» ему труп, и он как-то узнает, что я занят в расследовании. Следит за мной, обнаруживает двух любовниц. Узнает через своих людей в полиции каким ядом была отравлена первая жертва, «стреляет» дуплетом, и я надолго у параши. А Кира Бойко — исполнительница. А потом прячет ее в «Саудовскую Аравию». Полный бред.

* * *

— А-а…ты… — уныло сказал Жека, — приятнее слышать сирену, чем твой голос… Но учти, в хэдэр-атум я тебя пускать не обязан. И не пущу. Поэтому советую не задерживаться.

Задерживаться, действительно, смысла не имело. С Жекой надо работать быстро и примитивно.

— Киру Бойко вчера видели в городе, — блефанул я. — Зачем врал?

Жека пожал плечами:

— Так только вернулась. Прекрасно отдохнула, заработала, даже поправилась на рахат-лукуме. Между прочим, я ее возвращение рассматриваю как патриотический поступок… Вроде этого дирижера — разорвала контракт и приехала первым же верблюдом…

Неформальность наших отношений была обоюдоострой. Он мог позволить себе надо мной издеваться. Но и я мог себе позволить…

Пока Жека в ванной заговаривал матом кровь из носа, я осмотрелся. Хотя осматривать было особенно и нечего. Квартирка тянула разве что на приют барахтающегося наркомана, а не на логово крутого мафиози. По-видимому, в израильской мафии Жека занимал ту же экологическую нишу, что я — в полиции: «спец по русским олим». Наверное страдает, что ему не доверяют ничего серьезного. Говорят — «савланут»,«леат-леат» и намекают, что ментальность не та. Кстати, о ментальности — это штука интимная. Столь же интимная, как, скажем, место, где хранишь наркотики. В Союзе после трехчасового шмона мы нашли их в футляре от фотоаппарата…