Тайны Парижа - Пьер Понсон дю Террайль

Вид у него был гордый, манеры русского аристократа.

— Извините меня, — сказал он капитану, предложившему ему кресло около камина, — извините, что я прибег к обману, чтобы быть принятым вами.

— Сударь… — остановил его капитан.

— Но я проехал восемьсот лье, — продолжал майор, — из Петербурга единственно затем, чтобы поговорить с вами.

Капитан с любопытством взглянул на своего собеседника.

— Мое имя, равно как и моя особа, незнакомо вам, — сказал майор, — а потому позвольте представиться: я граф Арлев, русский артиллерийский офицер, командир Николаевской крепости на Кавказе.

Капитан поклонился.

Майор, смотревший на него со вниманием, продолжал:

— Я коснусь очень отдаленного прошлого; я считаю это необходимым, чтобы объяснить вам причину моего визита.

— Я слушаю, — ответил Гектор Лемблен.

— Не служили ли вы адъютантом при генерале бароне де Рювиньи? — спросил майор.

Капитан смутился, и майор увидел, как при этом имени смертельная бледность покрыла его лицо.

— Да, — ответил Гектор.

— И вы женились на его вдове?

— Она умерла, — произнес глухим голосом капитан.

— Вот относительно покойного генерала я и пришел навести у вас справки, которые для меня чрезвычайно важны.

— Позвольте мне, — перебил капитан, которого воспоминания о бароне де Флар-Рювиньи привели в сильное волнение, — позвольте мне попросить у вас более определенных объяснений.

— В таком случае потрудитесь выслушать меня, — сказал майор.

Гектор выразил согласие.

— Сударь, — продолжал майор, — барон де Рювиньи в 1834 году был атташе французского посольства в Петербурге.

— В то время я еще не был его адъютантом, — сухо заметил Гектор Лемблен.

— Слушайте дальше… — продолжал русский дворянин. — Генерал, как вы знаете, был человек храбрый, отважный, настоящий рыцарь, в глазах которого военная служба была священна. Император Николай, мой милостивый и всемогущий монарх, предпринял в этом году новый поход против Шамиля и его черкесов и пригласил генерала принять в нем участие. Генерал поспешил испросить разрешение на это у своего посла и присоединился к экспедиции, бывшей под начальством генерала князя К., при котором я состоял в качестве начальника главного штаба. Я рассказываю все это к тому, чтобы вы знали, что я близко был знаком с генералом де Рювиньи.

«К чему же он все это клонит?» — подумал Гектор Лемблен, рассматривая русского офицера с необъяснимым беспокойством.

Майор продолжал:

— Во время этой-то кампании с генералом и со мною случилось довольно странное и положительно романтическое приключение.

Однажды ночью я командовал отрядом, которому было предписано отправиться в горы и атаковать на рассвете лагерь черкесов. Генерал пожелал сопровождать меня; он был в форме французского офицера, при одной только сабле, и ехал рядом со мною, покуривая сигару; ночь была темная, безлунная; мы ехали по оврагу, как вдруг в кустарнике мелькнул свет; свистнула пуля и генерал свалился под лошадь, которая упала, смертельно раненная в лоб. Я испугался, что генерал тоже убит; но он встал цел и невредим и улыбался.

«Ничего, — сказал он мне, — хотя разбойники убили самую лучшую лошадь, которая когда-либо была у меня».

Лошадь, действительно, была великолепная: генерал получил ее в подарок от самого императора Николая.

Пока генералу искали другую лошадь, десять солдат по моему приказанию бросились туда, откуда раздался выстрел; обшарили кусты и нашли там одну только молодую женщину, держащую в руке еще дымившийся карабин, из которого она выстрелила в генерала.

При свете факелов, освещавших нам путь, эта женщина показалась нам сверхъестественным существом. Она не была черкешенкой, а, судя по одежде, скорее московской или петербургской горожанкой; наше удивление достигло крайних пределов, когда она, взглянув на меня, сказала по-французски:

«Извините меня, майор; я не враг русских — я стреляла во французского офицера, но промахнулась, и, как видите, я в отчаянии…»

В то время, как она говорила, генерал смотрел на нее, по-видимому, стараясь что-то припомнить, потом вдруг побледнел и вскрикнул. Генерал, должно быть, узнал эту женщину.

«Майор, — сказал он мне, — не расспрашивайте меня, не требуйте объяснений, но позвольте этой женщине идти, куда она пожелает, и не делайте ей зла».

Я видел, как он дрожит, сидя в седле; волнение, охватившее его, было так сильно, что я боялся за его рассудок. Что касается женщины, которую и не подумали обезоружить, то она презрительно взглянула на генерала.

«Вы неправы, великодушничая со мною, — сказала она, — в этом вы убедитесь через несколько дней».

Она поклонилась мне с изумительной грацией и скрылась в чаще кустарника.

Я был поражен и с удивлением смотрел на генерала.

«Майор, — сказал он мне, — не спрашивайте меня никогда, кто эта женщина и как могло случиться, что я встретил ее здесь, за тысячу лье от того места, где я встретил в первый раз».

«Однако…» — пробормотал я.

«Молчите! — воскликнул он с отчаянием. — Я ничего не могу сказать… теперь, по крайней мере… позднее, быть может, в Петербурге…»

И как бы испугавшись, что он сказал слишком много, генерал пришпорил лошадь.

«Едем!» — крикнул он мне.

Я видел, как он повернул голову, и мне показалось, что он в последний раз взглянул в чащу, где исчезло странное видение.

— Действительно, — прервал капитан Гектор Лемблен майора, — ваш рассказ производит странное впечатление, тем более, что генерал никогда не упоминал об этом случае.

Майор продолжал:

— Я счел себя обязанным не касаться никогда этого происшествия.

Солдаты, свидетели этой необычайной встречи, не знали французского языка, на котором говорила с нами молодая женщина, а потому только генерал и я поняли ее слова; она была молода и прекрасна.

Во время похода я не задал ни одного вопроса генералу, не сказал ни одного слова, которое имело бы отношение к этому странному происшествию.

Шесть месяцев спустя мы ехали обратно в Петербург; генерал получил приказание вернуться во Францию и принять командование полком, находившемся в Африке. Он был в то время еще только бригадным генералом.

Итак, накануне отъезда генерал, живший тогда на набережной Невы, пригласил меня к себе на чай, объяснив, что хочет доверить мне какую-то тайну. В восемь часов вечера я приехал к нему. Он был один и ждал меня. Я никогда не видал человека более сумрачного и озабоченного. Он протянул мне руку и от всего сердца пожал мою.