Тайны Парижа - Пьер Понсон дю Террайль

Темно-зеленые обои покрывали стены, стояла кое-какая мебель из черного дуба, а против камина кровать с балдахином. Из-за занавесок виднелось большое распятие из черного дерева. Под распятием находилась чаша со святою водой, а рядом с нею кинжал в стальных ножнах; присутствие оружия рядом с распятием заставляло предполагать какую-то скрывавшуюся тут тайну.

На камине без всяких украшений бюст из белого мрамора заменял часы. Но невозможно было бы определить, кого он изображал, потому что черная вуаль скрывала черты. Направо от камина старик заметил женщину, сидевшую в кресле перед столом, на котором в беспорядке лежали бумаги. Эта женщина, одетая во все черное, была замечательно красива, но красота ее была печальная, строгая и пагубная. Темно-синие глаза горели лихорадочным блеском, густые белокурые волосы падали на плечи беспорядочными локонами. Матовое и нервно-бледное лицо этой женщины, напоминавшее правильностью своих очертаний античные изваяния, выражало скрытое горе и разочарование. Улыбка, еще более горькая, чем у старика, скользила у нее на губах. Наконец, — вещь непонятная! — одна рука ее, замечательно красивой формы, была затянута в черную перчатку, поверх которой был надет стальной браслет. На другой руке, на безымянном пальце, она носила кольцо с алмазом, заключавшим маленькую прядь черных волос. Эту-то руку Дама в черной перчатке — это была она — и протянула своему посетителю.

— А! Это вы, Герман, — сказала она, — вот уже три дня, как я вас жду.

— Сударыня, я хотел узнать все в подробности, — ответил старик.

Злой огонек мелькнул в глазах молодой женщины, и она спросила:

— Ну и что же? Вы узнали все?

— Все.

— Значит, от вас не ускользнула ни одна мелочь?

— Ни одна.

Она подняла глаза на кинжал, находившийся под чашей со святою водой, потом перенесла их на бюст, покрытый черной вуалью, и, наконец, опустила их на алмаз кольца, заключавшего волосы.

— О! — прошептала она. — Мне кажется, что близится час.

Старик услыхал глубокий вздох, похожий на стон, вылетевший из груди молодой женщины.

— Мой старый Герман! — сказала она после короткого молчания. — Завтра мы уедем из этого дома.

— Завтра?

— Да, я переселюсь в отель в предместье Сент-Онорэ. Сделайте соответствующие распоряжения.

— Они уже сделаны, сударыня.

— Все готово?

— Решительно все: лошади стоят в конюшнях, кареты в сараях; обойщики сегодня утром кончили работать, слуги на своих местах, и сверх того паспорта и все бумаги, свидетельствующие, кто мы такие, или, вернее, за кого мы себя выдаем, в порядке.

Старик вынул из кармана объемистый бумажник и положил его на стол.

— Хорошо, — сказала Дама в черной перчатке. — Все это мы рассмотрим завтра, а теперь поговорим о «них».

Она произнесла это слово с таким выражением ненависти, что старик вздрогнул.

— Сударыня, — возразил он, — полковнику теперь шестьдесят восемь лет. Это человек разбитый, дряхлый, он выезжает только в карете, и старость его была бы крайне печальна, несмотря на богатство, если бы он не жил всецело для своего сына.

Лицо молодой женщины омрачилось.

— Где он живет? — спросила она.

— В Пасси, в домике на берегу моря.

— Полковник, значит, не живет со своим сыном?

— Нет, но юноша каждое утро во время прогулки верхом приезжает навестить его. Впрочем, вот подробные сведения об образе жизни, привычках и знакомствах полковника, — сказал старик, положив при этом на стол кипу бумаг.

— Как! — вскричала Дама в черной перчатке, — все эти бумаги касаются одного полковника?

— Нет, тут есть заметки, касающиеся и других. Молодая женщина разорвала шелковую ленточку, которой были перевязаны бумаги, и принялась их перелистывать.

— Хорошо! — сказала она. — Я вижу, что все в порядке; но вы не знаете, однако, мой дорогой Герман, что я хочу поступить с ними, как палач. Самый виновный будет поражен последним.

И, продолжая перелистывать, она заметила:

— Кажется, шевалье счастливейший человек в мире: жена любит его…

Если бы тот, кого Дама в черной перчатке назвала шевалье, находился в ту минуту в этой комнате, он вздрогнул бы, увидав улыбку, искривившую ее губы.

Пробегая содержание бумаг, она продолжала.

— Что касается барона, то он, решив не жениться, ведет самую веселую жизнь холостяка, бывает всюду и большую часть времени проводит за кулисами Оперы. Он тратит две трети дохода на удовлетворение прихотей мадемуазель Розы, первой танцовщицы, в которую влюблен без памяти.

Дама в черной перчатке прервала чтение бумаг и взглянула на своего собеседника.

— Нет ли у вас кое-каких подробностей относительно танцовщицы мадемуазель Розы?

— Да, есть, — ответил он. — Это женщина бессердечная, неприятная, способная на самые гнусные мерзости. Она в прошлом году была причиной дуэли между двумя ее обожателями, из которых один был убит.

— Прекрасно.

— А в тот же вечер, — продолжал Герман, — ее видели с другим, в ложе итальянской оперы.

— Вот драгоценная для нас женщина, которую вы, Герман, не теряйте из виду.

И Дама в черной перчатке снова начала читать:

«У маркиза есть две прелестные маленькие дочери от брака с вдовой барона де Мор-Дье; он был депутатом и ожидает назначения в пэры Франции. В настоящее время он в Париже. Маркиз — хороший отец, хороший муж, но честолюбив, и его успехи как оратора заставляют его стремиться к получению министерского портфеля».

Дама в черной перчатке остановилась и на минуту задумалась, затем продолжала:

«Что касается виконта, то он остался по-прежнему игроком и успел уже промотать наследство, полученное в Англии».

— У него есть основание растрачивать свое состояние, — прошептала молодая женщина, — он походит на осужденного на смерть, наслаждающегося всеми благами жизни накануне казни.

И Дама в черной перчатке снова начала читать:

«Вдова генерала барона де Флар-Рювиньи вышла замуж вторично за Гектора Лемблена и в прошлом году, как говорят, умерла в своем имении Рювиньи, расположенном на берегу моря, в Нормандии. Эта смерть полна таинственности, и самые разнообразные слухи ходят об этом событии».

Обстоятельство это остановило на себе внимание Дамы в черной перчатке.

«Госпожа Лемблен умерла ночью: при ее кончине присутствовал один только ее муж. Тело ее немедленно было положено в гроб и на другой день отправлено в Бургундию для погребения в фамильном склепе.

Прах госпожи Лемблен покоится в парке замка Бельвю, около Мальи ле Шато, в Ионском департаменте, на берегу реки того же имени.