Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай

следующем витке подставляет под траекторию движения корабля все новые и новые районы земной поверхности, из которых далеко не все находятся на территории Советского Союза, а главное, далеко не все вообще сколько-нибудь пригодны для посадки космического корабля и последующей эвакуации космонавта. Моря, океаны, горные массивы, джунгли, пустыни – все это в качестве посадочной площадки подходит мало.

– Недаром поется в песне, что, мол, три четверти планеты – моря и океаны, остальное – острова, – сказал позднее по этому поводу сам Титов.

Вот и получилось, что для посадки в дневное время в уже, можно сказать, освоенном для этой цели районе Среднего Поволжья приходилось выбирать: либо один-два, либо семнадцать витков.

Можно было, разумеется, в случае необходимости посадить корабль «Восток-2» и до истечения запрограммированной продолжительности полета, но – с использованием ручного управления (доверие к которому, как помнит читатель, еще только начинало утверждаться), да еще к тому же в случайном районе, где не были заготовлены средства встречи и эвакуации космонавта.

Вот и получалось: лучше всего, чтобы Титов отлетал свои полные космические сутки.

К тому же это обстоятельство, насколько я помню, почти никого из участников пуска «Востока-2» особенно не тревожило. Полет Гагарина подействовал успокоительно – может быть, несколько чересчур успокоительно – едва ли не на всех.

– Теперь окончательно ясно, что человек в космосе может жить. Не так уж страшна оказалась эта невесомость, хоть вы нам тут ею все уши прожужжали, – бодро сказал в те дни один из участвовавших в пуске конструкторов.

– Так совсем уж и окончательно не страшна? – переспросил, покачав головой, стоявший рядом врач, явно почувствовавший, что ответственность за «прожужжание ушей» возлагается присутствующими на его родную медико-биологическую корпорацию.

И, как мы знаем, осторожность медиков оказалась более чем обоснованной. Адаптация в невесомости и реадаптация после возвращения на Землю стали в ряд центральных проблем освоения космоса. И первые сигналы на тему «Внимание – невесомость!» наука получила именно в полете Германа Титова на корабле «Восток-2».

Во время первого витка вокруг Земли он чувствовал себя так же хорошо, как Гагарин. Столь же хорошо прошли и еще несколько витков. Но дальше появились, как говорят в подобных случаях, элементы вестибулярного дискомфорта, а если попросту, по-житейски, то – головокружение и даже поташнивание. Правда, выявилось и одно обстоятельство, весьма обнадеживающее: после того как Титов в полете отдохнул, поспал, наконец, просто немного привык (или, если хотите по-научному, адаптировался) к состоянию невесомости, проявления «космической болезни» заметно ослабились. А раз какое-то (безразлично, какое) явление способно не только усиляться, но и ослабляться, то есть, иными словами, имеет как «передний», так и «задний» ход, значит, борьба с ним небезнадежна, на него можно влиять, им можно управлять, его можно взять в руки. Нужно только разобраться в том, какие факторы это явление подталкивают, а какие тормозят. Разобраться, чтобы по возможности заблокировать первые и всячески поощрять вторые. Словом, можно говорить о какой-то стратегии. Впрочем, это, наверное, справедливо применительно не к одной только проблеме влияния невесомости на человеческий организм…

Но тем не менее первые сигналы, свидетельствовавшие о том, что такое влияние существует, поначалу заметно обескуражили не одного из участников нашей космической программы. При этом – тоже интересная подробность – больше всего приуныли как раз те, кто еще совсем недавно проявлял наиболее безудержный оптимизм («Не так уж страшна оказалась…»).

Вообще колебания, так сказать, средней линии наших воззрений по вопросу «человек и невесомость» – или шире: «человек в космосе» – показались мне впоследствии, когда я попытался их осмыслить, очень интересными не только в узкопрофессиональном, но и, если хотите, в общечеловеческом плане. Если попробовать изобразить эти колебания графически, получится ломаная линия с гималайской высоты пиками и океанской глубины провалами.

Сначала – до полета Гагарина – тревоги, сомнения, опасливые прогнозы, вплоть до устрашающих предсказаний профессора Требста (помните: «космический ужас», «утрата способности к разумным действиям», «самоуничтожение»?..). Конечно, во власти этих тревог пребывали не все. Больше того: те, от кого дальнейший разворот дел зависел в наибольшей степени, эти люди – во главе с Королевым и его ближайшими сотрудниками – проявляли полную уверенность в успехе предстоящего полета. Но и они не могли (да и не считали правильным) полностью игнорировать новизну затеянного дела. Новое – это новое!

Следующий этап – после полета Гагарина – характеризовался, если можно так выразиться, хоровым вздохом облегчения: все в порядке, беспокоиться не о чем, человек в космосе чувствует себя отлично. В общем, ура, ура и еще раз ура!.. Но и на этом этапе существовало дальновидное меньшинство – на сей раз его представляли в основном медики и физиологи, – призывавшее к определенной осторожности в окончательных выводах и к некоторой дозировке восторгов. (Не случайна была реплика В. В. Ларина на первом обсуждении итогов полета Гагарина: «Это за полтора часа…»)

И вот следующий излом нашей воображаемой линии: во время суточного полета выясняется, что организм человеческий все-таки небезразличен к прекращению действия гравитации, действия, на которое он прочно запрограммирован генетически. Для людей, склонных к быстрым переходам от отчаяния к восторгу и наоборот, налицо прекрасная возможность эту склонность проявить.

Не буду подробно рассказывать о каждом следующем изломе зубцов нашего воображаемого графика: и про то, как полеты Николаева и Поповича показали эффективность придуманной «антиневесомостной» методики, и про то, как уточнялись наши знания о ходе процесса адаптации человека в невесомости, и про то, как длительные, многомесячной продолжительности полеты, предпринятые в последующие годы, поставили новую (или, если хотите, показали оборотную сторону старой) проблему – реадаптации человека после долгого пребывания в невесомости. И про то, как была решена целым комплексом средств и эта проблема (сейчас космонавты даже после самого длительного, многомесячного полета, приземлившись, уверенно выходят из корабля и через каких-нибудь несколько дней включаются в нормальный ритм «земной» жизни). Хотя, конечно, никто сегодня не возьмет на себя смелость поручиться, что следующие полеты не вызовут к жизни каких-то новых, до поры до времени неведомых нам вопросов…

Но сейчас я говорю о другом: о том, как причудливо движется вперед и обрастает фактами любое сколько-нибудь сложное исследование – техническое, физиологическое, социальное, словом, любое – и как еще более причудливо «отслеживается» этот процесс в нашем сознании. Как склонны мы бываем абсолютизировать очередную, в общем-то частную, порцию добытой информации. Как сильно зависим в сооружаемых нами прогнозах от того, что называется состоянием вопроса на сегодня. И как непросто выработать в себе это драгоценное для каждого исследователя свойство – умение смотреть вперед… История проблемы «человек и невесомость» дает тому убедительное подтверждение.

…Но