Бородинское поле - Иван Шевцов

Все это происходило на глазах Макарова, и он очень пожалел, что не был в числе четырех офицеров, снявших с петель ворота. Но ему хорошо запомнилось взволнованное, растроганное лицо маршала и блеснувшие благодарной влагой непокорные глаза.

В четвертом часу пополуночи Глеб Трофимович захлопнул книгу и, прежде чем выключить у изголовья хрустальное бра, еще раз взял фотографии, присланные из США. В доме и за окном стояла глубокая тишина. Александра Васильевна и Лена уже давно спали. Не спеша он рассмотрел фотографию дочери. Дородная блондинка с курносым славянским лицом смотрела уверенно и гордо. "Вся в меня", - приятно подумалось Макарову. Затем он снова взглянул на фотографию первой жены. Как вдруг ему почудилось какое-то едва уловимое движение на скорбном лице Нины Сергеевны, движение, похожее на мгновенно пробежавшую тень. И теперь в печальных и строгих глазах ее он увидел непреодолимую боль и тихую досаду, обращенную именно к нему, ее первому мужу. Он не чувствовал за собой никакой вины и все же испытывал необъяснимую, подсознательную неловкость. Подумалось: "А ведь не написала мне, ограничилась холодным приветом. А могла бы написать".

3

Глеб Трофимович ошибался: Нина Сергеевна написала. И письмо свое послала в один день с Наташей. Когда Валя Макарова вечером возвратилась домой, письмо, ^адресованное Святославу, лежало в почтовом ящике. Обратный адрес: "США Н. С. Раймон". Святослав еще не возвратился из командировки. Вообще-то Валя не имела привычки вскрывать корреспонденцию мужа, но на этот раз одолело чисто женское любопытство, тем более что, как она догадывалась, письмо не содержало секретов, и Святослав не будет в претензии.

В отличие от письма Наташи письмо Нины Сергеевны было написано от руки, мелким почерком, на четвертушке глянцевой бумаги. К письму была приложена фотография Нины Сергеевны с надписью на лицевой стороне: "Дорогому сыночку Славику от любящей мамы". От этой надписи веяло чем-то кладбищенским - подобные слова можно нередко встретить на гранитных надгробиях. Письмо было написано аккуратным, ровным почерком, без помарок: видно, переписывалось с черновика. И начиналось словами: "Родной мой сыночек, кровинушка моя… У меня уже нет слез, чтоб плакать на радости, - все слезы выплакала в горе. Счастливая судьба и твой брат Виктор помогли мне найти тебя в воскресших - благодарение богу… Я пишу, а рука дрожит, и нет слов у меня, чтоб выразить мою материнскую радость и рассказать о страданиях, которые выпали на мою долю. Как хочется мне поскорее увидеть тебя и обнять, мой милый мальчик, приласкать и приголубить. Узнаю ли я тебя, узнаешь ли ты меня, свою несчастную маму? Виктор рассказал мне, какой ты красавец, богатырь и лицом похож на Виктора, только кость у тебя пошире, отцовская, а глаза - как у брата твоего Виктора - мои. А еще есть у тебя младший брат Бен, Бенджамин. Тот похож на своего отца Оскара и внешностью и характером".

В письме было много эмоций и мало конкретного: о жизни своей Нина Сергеевна ничего не говорила и в то же время просила сына написать ей подробно о себе, о жене и детях - ее внуках. Она хочет выслать им посылку из одежды, но не знает размеров и просит сообщить. И здесь же вскользь, как бы между прочим, заметила, что сама она ни в чем не нуждается и живет в достатке. Было несколько слов о Викторе, о том, что он вернулся из Вьетнама больным, морально надломленным.

"Вот и еще одна свекровь у меня", - с улыбкой подумала Валя, глядя на фотографию Нины Сергеевны. Она хотела позвонить своему свекору Глебу Трофимовичу и сообщить о письме из Америки, но решила, что сегодня уже поздно и позвонит завтра, - в конце концов письмо адресовано Святославу, а он должен возвратиться из командировки только через неделю. Вскоре мысль о письме и ее авторе затерялась под напором других, более важных для Вали дум и размышлений, навеянных днем рождения Олега Остапова.

У Вали было хорошее, приподнятое настроение, и вместе с тем она испытывала тревогу и страх. Она смутно догадывалась, что где-то в глубинах ее сердца рождается чувство к Олегу большее, чем уважение. Чувство дружбы к Олегу родилось у нее давно, еще в годы их совместной работы на строительстве Дворца культуры в Подгорске. Тогда она восхищалась им как зодчим, которому были одинаково чужды как бескрылый шаблон, так и бесплодное трюкачество, когда формалистичное оригинальничание выдавалось за поиск и новаторство. Она разделяла его идейно-эстетические принципы, его взгляды на искусство вообще и архитектуру в частности, последовательность и твердость, с которыми он отстаивал свои позиции. Их объединяло единство вкусов и взглядов. Им было легко работать: Валя понимала Олега с полуслова, Олег понимал Валю. Для нее он был старшим товарищем и авторитетным наставником, с которым можно было советоваться по вопросам сугубо профессиональным. И она советовалась. Каждое его слово ей казалось особенно значительным, полным глубокого смысла, и она покорно следовала его советам. Установились доверительные отношения дружбы, и они мешали переступить рубеж. Он был старше ее на четырнадцать лет, и у нее тогда и в мыслях не было посмотреть на него глазами женщины и видеть в нем не заботливого и внимательного наставника, не уважаемого зодчего, а просто мужчину. Да он и сам для этого не подавал никакого повода. Его жена была родной теткой Святослава, и Валя по примеру мужа называла ее "тетя Варя". Чистая и светлая от природы, добрая и отзывчивая, Валя умела ценить в людях доброту и была бесконечно признательна Олегу за то, что он, поверив в нее, поручил ей, тогда еще желторотой девчонке, такое ответственное и почетное дело, как художественное оформление нового Дворца культуры. Доверил и помог отлично выполнить эту работу. Она везде подчеркивала, что именно Олег Борисович сделал из нее художника-монументалиста, работы которого получили широкое признание. И букет белых роз, подаренный сегодня Олегу, был знаком сердечной признательности и глубокого уважения. Но, как показалось Вале, Олег по-иному воспринял ее розы. Это была отрадная мысль. Она глубоко радовала и волновала, но волновала больше душу, чем чувства, порождая неизъяснимое блаженство. "А может, мне только показалось? - с сомнением спросила себя Валя. - Может, это я хочу чего-то большего, чем дружба?" И тут же, испугавшись такой крамольной мысли, зашептала про себя: "Нет, нет, нет… Дура я, дура".

Это было еще там, на даче, до того, как гости сели за стол. Но "крамольная" мысль продолжала ее преследовать, искушать, и когда разгорелся спор в вишневой беседке, она восхищалась Олегом. Но это еще не был окончательный подход к той запретной черте, у которой заканчивалась дружба и уважение и за которой уже начинались новые отношения. Она с благоговением ловила каждое слово, каждую фразу, произнесенную Олегом, и находила там гораздо больше смысла и значения, чем было на самом деле. Теперь она все исходящее от Олега воспринимала через призму своих чувств, а призма эта все окрашивала в розовые тона. Сегодня она уже не могла прямо смотреть на Олега, потому что взгляд ее был слишком откровенным и выразительным, в нем легко читались ее тайные чувства, и потому ее глаза лишь изредка, как бы невзначай, скользили по Олегу, а лицо при этом смущенно краснело. Олег провожал ее к железнодорожной платформе. Они шли вдвоем тропинкой через рощу, и белые стволы берез излучали мягкое сияние. Валя замедлила шаг, потом остановилась, переводя дыхание от нахлынувших чувств, и теперь уже смело, без боязни, подняла на Олега счастливый взгляд и сказала восхищенно:

- Какая симфония! Смотришь на эти березы - и кажется, музыку слушаешь, и боишься, что вот-вот она кончится.

- А ты обрати внимание на рисунок бересты: у каждого дерева - свой, неповторимый, - сказал Олег. - Деревья, они как и люди: каждое имеет свой характер, свою судьбу. А знаешь, Валенька, ты сегодня похожа на эти березы. Ты самая красивая женщина России. Тебе никто об этом не говорил?

Она молча покачала головой. Умные, полные любви глаза ее светились необъятным блаженством.

- И Святослав тебе об этом никогда не говорил?

- Нет. - И глаза ее, переполненные счастьем, весело, покорно улыбались, а лицо покрыл яркий румянец.

После этих слов почти весь путь до платформы шли молча, избегая рискованного разговора. Она тогда думала о своем муже: да, Слава ей никогда ничего подобного не говорил. Она считала его добрым человеком, умным, эрудированным и, по отзыву сослуживцев, толковым работником и хорошим товарищем. Так оно и было на самом деле. Святослав весь отдавался работе, службе, которой посвятил свою жизнь. По долгу службы он часто бывал в командировках, иногда довольно продолжительных. Человек спокойного, уравновешенного характера, он никогда не срывался ни на работе, ни дома, был всегда ровный и невозмутимый, сосредоточенный и уверенный в себе. В семье у них никогда не было никаких разладов или серьезных ссор. Казалось, все шло ровно, гладко: в доме был определенный достаток, росла дочь Галинка, умная, серьезная девчонка, были друзья - и его сослуживцы, военные, и ее институтские подруги - с разными судьбами. У одной не сложилась семья - разошлись, другого изводили семейные ссоры, третьи не ладили с родителями. У Макаровых же все, казалось, ладно, и Валя никогда не задумывалась, хороший у нее муж или плохой.