Бородинское поле - Иван Шевцов

Немного успокоившись, Игорь стал заново вспоминать и анализировать каждый свой шаг, начиная с того момента, когда в его руках оказалась эта злосчастная дрель. И выходило, что опасения его не были безосновательны, он не хотел сверлить. В сущности, он выполнял приказ командира…

В коридоре послышались твердые шаги и негромкие голоса. Собственно, он слышал лишь один голос - мужской, и кажется, знакомый, кого-то напоминающий. Широко отворилась дверь палаты, и следом за сестрой в белом халате вошел Федоров. Вид у него был какой-то растерянный и виноватый, словом непонятный, странный вид.

- Тебя пришли навестить, Остапов, - сказала сестра и, словно спохватившись, спросила: - Как ты себя чувствуешь?

- Хорошо, - кивнул Игорь, настороженно глядя не на сестру, а на старшего лейтенанта Сестра повернулась и ушла, оставив их вдвоем. Федоров воровато посмотрел на закрывшуюся за сестрой дверь и, неловко присев на табуретку возле койки, спросил:

- Ну как ты? Что болит?

Игорь обратил внимание, что и у Федорова, как и у медсестры, голос далекий и слова невнятные. Догадался: со слухом не в порядке. Ответил негромко, без показного бодрячества:

- Нормально. Тут мне делать нечего. Я сказал врачу, чтоб выписывали.

- "Сказал", "сказал"! Ты не спеши. Врачи сами знают, когда выписывать. Ты, Остапов, счастливый, в сорочке родился.

- Как там у нас? - нетерпеливо перебил его Игорь. - Приезжал генерал?

- У нас полный порядок. Представляешь - за ночь мы все исправили, как ни в чем не бывало. И никаких следов. Комар носу не подточит. Подполковник наш не ожидал такого, растрогался старик, молодцы, говорит, ребята, не подкачали. Генералу он, как и положено, доложил о происшествии. Не знаю, какой у них разговор произошел, но, кажется, и генерал остался доволен. Я сужу по тому, как он со мной разговаривал.

- Кто он?

- Ну, естественно, генерал Думчев. Целый час со мной говорил. Я сразу всю вину взял на себя. Сказал: наказывайте меня, потому как я приказал Остапову сверлить. Я доложил, что ты не хотел, сомневался. Я честно доложил. Ты ведь предчувствовал. А? Знаешь, говорят, есть такое предчувствие. Или сон дурной перед этим видел? А? Признайся, Остапов! Ты, конечно, прости меня. Я виноват перед тобой. Это счастье твое, что все так обошлось. Малость оглушило. Но это ерунда, доктора говорят, что все пройдет и слух твой восстановится полностью. Главное, что жив, цел и невредим. А могло… Ты представляешь, что могло? Жуть, кошмар! Представляешь: был человек - и нет человека.

- Мы солдаты. Всякое может случиться. На войне сколько погибло, - ответил Игорь.

- То на войне. Там другое дело. А жертвы в мирных условиях - непростительная роскошь. Какая там роскошь - преступление. Генерал так и сказал мне. Конечно, академия моя на этот раз накрылась. Но я не печалюсь. Все равно от меня она никуда не уйдет. Время еще есть. Я своего добьюсь. Думчев вспомнил и тот случай, когда я от поезда отстал. Говорит: "Тебя судил суд офицерской чести". Ну и что? Судил. Но после того у меня две благодарности. А стрельбы? Помнишь, Остапов, как мы тогда стреляли? Первое место на блюдечке. Это он не учитывает, говорит, Федоров заслуживает наказания. Возможно, я заслуживаю. Но за то, как быстро мы все исправили, за это мне опять же полагается приз. А в итоге? А в итоге нуль, все остаются при своих.

- Это вам нуль, а мне? Что мне причитается? Главный виновник чепе все-таки я.

- Ты? А при чем тут ты? Ты приказ выполнял. Ты действовал в соответствии с уставом. Ты, если по совести рассудить, благодарности заслуживаешь. И генерал Думчев так и сказал: Остапов - герой.

Генерал Думчев этого не говорил - Федоров приврал. Вообще он имел нехорошую привычку все приукрашивать, переиначивать, прибавлять от себя. Да и Думчев разговаривал с ним не целый час, а всего пятнадцать минут. Ругал его, мальчишкой назвал, распущенным, недисциплинированным. Припомнил и случай, когда Федорова судил суд чести. В прошлом году это было. Подразделение ехало в командировку. На одной из станций, во время стоянки поезда, Федоров зашел в вокзальный ресторан. Пообедал с вином, засиделся, когда вышел на перрон, оказалось, что поезд ушел. Следующий поезд ровно через сутки. Захмелевший Федоров особенно не огорчился, пожалуй, даже обрадовался. "Ну отстал и отстал, с человеком всякое может случиться", - легкомысленно рассуждал он. Но сутки надо было как-то коротать. Не болтаться же на вокзале. Вышел в город, потолкался в магазинах. Время тянулось непростительно медленно. Случайно забрел в кино. И там встретил девушку, которая, как он мгновенно решил - а он всегда все решал мгновенно, - послана ему самой судьбой. Это была стройная, рослая, как и сам Федоров, шатенка с растрепанными волосами, небрежно падающими на покатые обнаженные плечи. Легкое пестрое платьице, очень коротенькое, что называется, на пределе, обнажало упругие, кофейные от загара ноги.

Познакомились. Девушку звали Новеллой. Он был в восторге и от девушки, и от ее необычного имени, и от ярко-пестрого коротенького платьица. Между прочим, восторгался он всегда искренне, как все увлекающиеся, легкомысленные натуры. После сеанса они ужинали в ресторане - выпили две бутылки шампанского, ели окрошку, шампиньоны и фрукты. Потом, уже вечером, гуляли в городском парке, ели мороженое, целовались в темных аллеях. Федоров страстно объяснялся в любви, благодарил судьбу и машиниста поезда, от которого он отстал, хотя машинист тот был совсем ни при чем. Все было в розовом тумане, настоящее и будущее. Он рассказывал Новелле о Москве, где жили его родители, о военной академии, которая ждет не дождется, когда осчастливит ее старший лейтенант Федоров. На другой день они снова побывали в городском парке, и он называл Новеллу своей невестой, а затем, в ожидании поезда, сидели в вокзальном ресторане.

К месту командировки Федоров прибыл лишь на третьи сутки, и его одиссея закончилась судом, чести.

Когда подполковник Шпаков доложил генералу Думчеву о взрыве и о том, что авария была быстро ликвидирована, Николай Александрович, вспомнив суд чести, сердито проворчал:

- Опять Федоров!.. Что ж, урок не пошел впрок. Это его рапорт вы мне препроводили?

- Так точно, товарищ генерал. Хочет в академию.

- Он хочет - это понятно. А то, что вы считаете Федорова достойным академии, - это мне совершенно непонятно, подполковник Шпаков.

- Он первоклассный специалист, товарищ генерал.

- И разболтанный зазнайка. Его бы в детский сад, а, не в академию.

- Конечно, мальчишество есть. С возрастом пройдет, я так думаю.

- А я так не думаю, - решительно сказал генерал. - Мальчишки в Отечественную подвиги совершали. Именно мальчишки - в пятнадцать - семнадцать лет. Ответственные задания выполняли. А вашему Федорову нельзя поручить серьезного дела, хотя он давно уже вышел из мальчишеского возраста. Нет, для академии он еще не созрел. Пусть дозревает, а там посмотрим.

Разговор этот происходил в январе. А в апреле и Шпакову, и тем более Думчеву стало ясно, что Федоров не "созрел" и уже не "созреет" никогда.

2

Удивительный это месяц - апрель, ни на какой другой не похожий. Скажем, декабрь мало чем отличается от января и февраля. Природа спит, укрывшись теплым снежным одеялом, кругом белым-бело и морозно. Или зеленый июль и его ближайшие соседи справа и слева, июнь и август, - зеленое море, зреют плоды. Тепло. Апрель не то. Наши предки называли его соковиком - так в старом славянском календаре. Белорусский язык и доныне сохранил это название - соковик. Идет сок, соки земли поднимаются кверху, и все живое оживает, пробуждается; соки бродят, как молодое вино. Соками жизни наполняются природа и люди - пьянящим эликсиром весны и молодости. Тянется сердце к сердцу, уста к устам. Апрель - месяц любви и светлых надежд. Апрельский благовест светлый и чистый, как утренние зори, звонкий и радостный, как первые трели прилетевших птиц.

В апреле Геннадий Федоров получил пылкое и нежное письмо от Новеллы. Она тоскует, она места себе не находит, она грезит им, таким необыкновенным, возвышенным и умным. Им нужно встретиться непременно. О как она ждет этой встречи! Кстати, ее посылают на несколько дней в командировку в небольшой городишко Энск, в тот самый Энск, в районе которого служит он, старший лейтенант Федоров. Счастливый случай, сама судьба протягивает им руку. Хорошо бы там и встретиться. О дне и месте свидания она сообщит.

Апрель бродил в крови Геннадия Федорова. Письмо Новеллы не просто взволновало и обрадовало - оно лишило покоя. А ива-бредина, выпустившая на своих, еще безлистых ветках золотистых мохнатых "цыплят", над которыми солнечным днем роятся пчелы и поет-заливается зяблик, - как пьянит и туманит она молодую душу! И зовет, зовет в неведомое и прекрасное. Звучными сиреневыми вечерами, когда в лесу лопаются почки, а шаловливый серп молоденького месяца цепляется за верхушки деревьев, когда дрозды отбивают вечернюю зарю, Федоров мечтал о предстоящей встрече, теряя всякое терпение. А весна наступила стремительно, бурно. Приближался май, минул срок предполагаемой командировки Новеллы, а от нее ни слуху ни духу. Федоров написал ей письмо: когда же наконец? И совсем неожиданно, скорее, чем думалось, пришел от нее ответ, вернее, коротенькая записка, вложенная в конверт: мол, я уже в Энске, пробуду всего день, нахожусь по такому-то адресу и жду тебя, очень жду.