Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

стены и крыши в доме, неслыханном улове рыбы, ценах на зерно. В ответ Толстая не только описывала семейные заботы, но и рассказывала о своих успехах в издании сочинений мужа и о значительных доходах, приносимых этими хлопотами. Обсуждали они и произведения «гениального старика» (так графиня в письмах иногда называла мужа); отзывы Фета — практически всегда восторженные — Софья Андреевна сообщала Льву Николаевичу. Поэт слал своей «подруге» стихи — и посвящённые ей, и просто для прочтения, чтобы узнать её мнение; она, признавая себя некомпетентной, чаще всего ограничивалась похвалами, не решаясь на критические замечания. Заменить переписку с самим Толстым это, конечно, не могло, но давало иллюзию того, что она не совсем прервана.

В декабре 1887 года после четырнадцатилетней ссоры возобновилась старая дружба Фета с Полонским. К тому моменту живший в Петербурге Полонский перенёс едва ли не больше, чем Фет: почти полное игнорирование критикой и читателями, унылую работу в канцеляриях, вынужденное учительство в богатых домах; постоянное безденежье, вынудившее его в 1860 году, после крушения надежд на Кушелева-Безбородко и его «Русское слово», перешедшее во владение Благосветлова, поступить на службу в Комитет иностранной цензуры; смерть обожаемой жены Елены Васильевны и их единственного сына Андрея, прожившего шесть месяцев; тяжёлую травму, приведшую к инвалидности (он мог передвигаться только на костылях, а в конце жизни полностью утратил способность двигаться). В это время жизнь, казалось, налаживалась: по цензуре Полонский дослужился до чина действительного статского советника, от второго брака с француженкой Жозефиной Антоновной Рюльман имел троих детей. Выправилось его литературное положение: как старший поэт он пользовался вниманием и уважением молодых литераторов — Надсона, Гаршина, Чехова. В середине 1887 года литературное общество устроило торжественное празднование пятидесятилетия творческой деятельности Полонского, а годом ранее Академия наук избрала его своим членом-корреспондентом.

Ещё со времени университетской дружбы поэтов сближало не только сходство судеб, но и общность эстетических установок: любовь к красоте, лирическое начало в творчестве (хотя Полонский в значительно большей степени, чем Фет, пробовал себя в эпических — стихотворных и прозаических — жанрах). Многое и разделяло — прежде всего, конечно, общественно-политические взгляды. Полонский, несмотря на неоднократно декларировавшийся им монархизм, был несомненным либералом, верившим в прогресс. В искусстве он не разделял фетовское предубеждение против «тенденции», «мысли» и написал немало вполне «тенденциозных» произведений. Консерватизм Фета, презрение к «общим» и «абстрактным» ценностям отталкивали Полонского, особенно поначалу, не меньше, чем когда-то Тургенева.

Споры между ними возникали по разным поводам — например, при обсуждении вопроса, когда поэтам живётся лучше — при демократии или при самодержавии. 22 июня 1888 года Фет писал другу: «...Мы с одной стороны всюду найдём, что пышно прихотливые, но бесплодные цветы поэзии всюду растут под охранительной сенью самодержавства и тотчас увядают при ослаблении этого принципа... “Служенье муз не терпит суеты...”, но ещё более не терпит демократической дребедени и навозу», — на что Полонский возражал 16 июля: «Писать в последние годы царствования Николая было невозможно. Цензура разоряла вконец» — и приводил примеры того, как тяжело тогда жилось «пишущей братии». В том же письме Полонский выступал в защиту прогресса от консерваторов, подобных его собеседнику: «...Я верю в прогресс — верю, потому что он для всякого народа неизбежен — есть след накопляющихся в нас впечатлений и усилий ума. Хотим мы с тобой прогресса или не хотим, а всё-таки и твоя, и моя поэзия — маленькие толчки к прогрессу». Фет отвечал 26 июля: «Согласен, что и мы с тобою — шаг к прогрессу; но не согласен, чтобы всё человечество безостановочно преуспевало к лучшему»585.

Тем не менее споры никогда не приводили к ссорам и серьёзным неудовольствиям. Всегда уступал намного более мягкий и добродушный Полонский, не столько соглашаясь с другом, сколько завершая дискуссию признанием его права думать так, как подсказывает его жизненный опыт. С самого начала вновь обретённый товарищ дал понять, что будет любить Фета независимо от того, насколько близки их взгляды. Так, 14 июня 1888 года, после первого посещения Воробьёвки, Полонский писал: «...Твои убеждения — не мои, а всё же я люблю тебя и готов с утра до ночи слушать, как ты великолепно хандришь и как образно выражаешь оригинальный склад своих мыслей»586. Периодически складывается впечатление, что Полонский как будто побаивался своего корреспондента, точнее, боялся потерять его дружбу, а потому в нескольких письмах выражал тревогу, не задел ли он Фета слишком сильно. Во всяком случае, Фет чувствовал интеллектуальное превосходство и любовался своими аргументами, поддразнивал Полонского. Никакой правоты в позиции друга Фет не признавал и идти на компромиссы не видел причины.

В разговорах же «профессиональных», касавшихся стихов, которые поэты постоянно посылали друг другу и с увлечением обсуждали, отношения были равными. Эта часть огромной и хорошо сохранившейся переписки представляет собой настоящее пиршество литературных гурманов, знатоков, замечающих тончайшие оттенки слова, не прощающих друг другу любые неточности, погрешности против красоты, побуждаемых общим благоговением перед ней и негодованием против её гонителей. Полонский, уступавший Фету в масштабе поэтического дарования и сам охотно признававший это, обладал не менее тонким, чем у него, критическим чувством. Дружба продолжалась до смерти Фета и имела характер преимущественно эпистолярный. Виделись они за 14 лет всего трижды — один раз в Петербурге и два в Воробьёвке, последний — летом 1890 года, когда Полонский с семьёй провёл в гостях два месяца.

Ещё одно знакомство пришло к Фету из совсем, казалось бы, далёкой социальной сферы — его приятелем стал великий князь Константин Константинович, второй сын великого князя Константина Николаевича и его супруги Александры Иосифовны, внук Николая I и двоюродный брат царствующего Александра III.

Имя это имеет определённое значение не только в истории дома Романовых, но и в истории русской литературы. Принадлежа едва ли не к самой культурной ветви царствующего дома (его отец был не только известным либералом и вдохновителем великих реформ Александра II, но и большим любителем искусства, в первую очередь музыки), Константин имел страсть к поэтическому творчеству, одобрявшуюся не всеми членами августейшей семьи. Не отказываясь от традиционной для Романовых военной службы (вначале он по примеру отца, полжизни возглавлявшего Морское министерство, служил на флоте, затем по состоянию здоровья перешёл в армию и в начальный период знакомства с Фетом командовал Государевой ротой лейб-гвардии Измайловского полка, а в 1891 году стал командиром лейб-гвардии Преображенского полка), великий князь писал стихи, относился к этому занятию очень серьёзно как к