Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего - Константин Романенко

Вопрос, поставленный Сталиным, был предельно обнажен, и ответ от Черчилля пришел через три дня. В нем британский премьер оправдывается, что «нет никакой возможности осуществить такую британскую акцию на Западе (кроме акции в воздухе), которая позволила бы до зимы отвлечь германские силы с Восточного фронта. Нет никакой возможности создать второй фронт на Балканах без помощи Турции».

Черчилль даже не обнадеживал своего союзника, практически признаваясь в бессилии и неспособности руководить ситуацией: «Будут ли Британские армии достаточно сильны для того, чтобы осуществить вторжение на Европейский континент в 1942 году, зависит от событий, которые трудно предвидеть». Даже давая очередное обязательство послать в СССР обещанное ранее вооружение, резину, алюминий, сукно, он ссылается на долгий путь доставки из Англии вокруг мыса Доброй Надежды, через Иран и низкую пропускную способность персидской железной дороги.

Сталин вернулся к диалогу через неделю. В послании от 13 сентября он поблагодарил английского премьера за обещания поставок алюминия, танков и самолетов, но одновременно практически обвинил Черчилля в неисполнении союзнического долга, почти в предательстве. Он пишет «…Вы вновь подчеркиваете невозможность создания в данный момент второго фронта, я могу лишь повторить, что отсутствие второго фронта льет воду на мельницу наших врагов ».

И после этой преамбулы, указав на несостоятельность аргументов британского премьера, он подсказывает неожиданное решение: «Мне кажется, что Англия могла бы без риска высадить 25—30 дивизий в Архангельске или перевести их через Иран в южные районы СССР по примеру того, как это имело место в прошлую войну во Франции (Сталин имеет в виду переброску русских войск во Францию во время Первой мировой войны. – К. Р. )… Мне кажется, что такая помощь была бы серьезным ударом по гитлеровской агрессии».

В исторической науке сложился иллюзорный миф, что Гитлер во Второй мировой войне воевал «на два фронта». Однако если на события того времени взглянуть трезво, а не под гипнотическим наркозом словесной идеологической и пропагандистской мишуры, то станет очевидно, что « второго фронта », сломавшего хребет германской военной машине, не было вообще …

Экспедиционная «возня» англичан в Африке, высадка в Сицилии со стороны союзников лишь имитация участия в войне против Гитлера. Боевые действия в Италии были «дракой» с итальянцами – «друзьями» немцев, но не войной с Гитлером. Даже запоздалая высадка – в последний год советско-германской войны – союзников во Франции уже не была «вторым» фронтом против Германии. Это был фронт против возможного вступления Советской армии во Францию.

Более того, не рассекреченные до сих пор английские архивы заставляют подозревать, что они хранят тайну негласного сговора англичан с немцами еще в 1941 году, как обязательств об отказе от ведения территориальных боевых действий друг против друга. Иначе какой смысл хранить тайну давно минувшей войны?

Черчилль по-человечески чувствовал и прекрасно осознавал двуличность своей политики даже осенью 1944 года. Конечно, он был прагматиком и в порыве благодарной откровенности и признательности написал Сталину: « Именно русская армия выпустила кишки из германской военной машины ». Но это были только слова.

И все-таки дипломатическая активность Сталина не была напрасной. 28 сентября 1941 года для участия в совещании в Москву прибыли делегации США во главе с А. Гарриманом и англичан с лордом Бивербруком. Руководитель Советского правительства принял глав делегаций в тот же день, «он был одет в простой светло-коричневый полотняный костюм без каких либо украшений…».

Миссия прибыла в советскую столицу, когда Сталин уже в полной мере испытал горечь неудач и поражений Красной Армии; как раз накануне немецкого наступления на Москву, но, озабоченный сложным положением своих фронтов, Сталин не терял достоинства. В то же время он и не приукрашивал ситуацию и сразу задал тон начавшимся переговорам.

Как рассказывал Гарриман, «первая встреча проходила в обстановке большой откровенности со стороны Сталина. Он детально описал тактическую обстановку, не стараясь скрыть очевидного факта, что ситуация критическая. Сталин подчеркивал насущную необходимость удержать Москву любой ценой. Хотя он был готов продолжать вести оборонительную войну из-за Урала, если в этом будет необходимость, но он признал, что потеря Москвы, главного нервного центра всех советских операций, существенно бы ослабила любое наступление в будущем. Сталин добавил, что Гитлер ошибся, начав действия на трех фронтах. Если бы он сосредоточил свои силы на наступлении на Москву, то она бы, без сомнения, пала».

В этот момент он не ставил перед главами делегаций вопрос об открытии второго фронта в Европе и заметил, что англичане могли бы послать войска для взаимодействия с русскими на Украине. Но когда Бивербрук указал, что «английские дивизии накапливаются в Иране и что их можно было бы перебросить на Кавказ… Сталин ограничился кратким замечанием, что «на Кавказе войны нет, а на Украине есть». Остановившись на необходимых поставках, он сказал, что «больше всего он нуждается в танках, а затем в противотанковых орудиях, средних бомбардировщиках, зенитных орудиях, истребителях и разведывательных самолетах и, что довольно важно, в колючей проволоке».

Не поддержал он и предложение Гарримана послать американские самолеты через Сибирь, сказав, что это «слишком опасная трасса», и американский представитель воспринял это как нежелание «пойти на риск провоцирования Японии». Тем не менее гости остались удовлетворенными началом обсуждения, и Гарриман пишет: «Бивербрук и я считали, что эта встреча была чрезвычайно дружественной, и мы были более чем довольны оказанным приемом. Свидание продолжалось более трех часов».

Однако продолжение переговоров на следующий день, 29 сентября, неожиданно накалило атмосферу. «Вечером дело шло очень туго, – пишет в своем отчете Гарриман. – Сталин казался нелюбезным, а по временам равнодушным и обращался с нами довольно жестко. Так, например, один раз он обратился ко мне и сказал: «Почему это США могут дать мне только тысячу тонн стальной брони для танков, когда страна производит свыше пятидесяти миллионов тонн?» Когда я попытался объяснить, как много времени нужно, чтобы увеличить производство этого сорта стали, он отмахнулся от этого, сказав: «Нужно только прибавить легирующие сплавы».

Сталин оживился лишь один раз, отреагировав на предложение Гарримана передать 5 тыс. автомобилей «Виллис», спросив, а можно ли поставить больше. Но на вопрос Гарримана, не хотел ли бы он получить обыкновенные броневики для своих войск, Сталин заметил, что броневики – это ловушка и они ему не нужны.

На этом этапе встречи, пишет Гарриман, «Сталин давал понять, что он недоволен нашими предложениями. Казалось, что он ставит под вопрос наше искреннее стремление помогать. Выглядело так, что он предполагал, будто мы хотим добиться разгрома советского строя Гитлером. Он высказывал свои подозрения откровенно, заявив: «Скудность ваших предложений явно свидетельствует о том, что вы хотите поражения Советского Союза».

«Я не знаю, – продолжает Гарриман, – чем это было вызвано: его желанием поторговаться с нами, выудить у нас информацию или же он посоветовался со своими помощниками после первой встречи с нами, а те ему сказали, что наши предложения недостаточны».

Третий участник встречи – Бивербрук тоже отмечает нехарактерность поведения Сталина в этот день. «Сталин был очень беспокоен, – свидетельствует английский посол, – ходил, непрерывно курил и, как казалось нам обоим, находился в состоянии крайнего напряжения». Письмо Черчилля, пишет Р. Шервуд, которое Бивербрук передал ему, «Сталин вскрыл. Однако он даже не взглянул на него и затем оставил его непрочитанным на столе до конца беседы. Когда Бивербрук и Гарриман собрались уходить, Молотов напомнил Сталину о письме Черчилля. Сталин вложил его обратно в конверт и передал секретарю. Во время беседы Сталин трижды звонил по телефону, каждый раз сам набирая номер».

В поведении Сталина таится загадка, поскольку на фронте в этот день ничего значительного не произошло; примечательно, что никто более из писавших объективно о встречах с Вождем никогда не вспоминает его подобной, почти нескрываемой нервозности, а тем более «нелюбезности» по отношению к иностранным представителям.

Да, ничего существенного 29 сентября не произошло. Неприятные события начались на следующий день, когда войска группы армий «Центр» атаковали соединения Брянского фронта и началась битва за Москву. Исторические источники свидетельствуют, что Сталин не мог знать о начале немецкого наступления. Поэтому в его поведении есть что-то мистическое; и либо он все же имел какие-то сведения о германской операции «Тайфун», либо его томило интуитивное пророческое предчувствие…