Одиссея Грина - Филип Фармер

Пинкертон Легран бледнеет. Он давится, расплескивает из стакана все виски и заказывает еще, хотя хватил уже достаточно. Он нажимает на клавишу фидо, чтобы передать это сообщение вне всякой очередности. В штабе мигают огоньки, прерывисто звенит гонг; шеф просыпается так внезапно, что падает со стула.

Эксипитер тоже слышит все это, но сидит собранный, мрачный и сосредоточенный, словно диоритовая скульптура любимого сокола фараона. Одержимый единственной страстью, он не отвлекается на разговоры о затоплении всего Лос-Анджелеса, даже если это собираются устроить на самом деле. Напав на след старого Виннегана, он намеревается использовать Чиба в качестве отмычки. Одна мышка — так он называет преступников — приведет к норке другой.

— Когда, ты думаешь, мы сможем начать? — спрашивает Хьюга Уэллс-Эрб Хайнстербери, авторесса научно-фантастических рассказов.

— Недельки через три, — говорит Чиб.

Шеф Бюро вовсю проклинает Леграна, потревожившего его покой. Тысячи юношей и девушек выпускают пар в разговорах о диверсиях, убийствах и восстаниях. Он не понимает, почему эти молодые подонки так любят трепаться о всяких таких вещах, начиная с того времени, когда им разрешается поступать так, как им же заблагорассудится. Если бы у него были развязаны руки, он просто бросил бы их в тюрьму и слегка потоптал бы.

— А когда мы это сделаем, мы уйдем в большой мир, — говорит Красный Ястреб, и глаза его блестят. — Я точно говорю вам, ребята, что жить в лесу свободным человеком — это вещь! Вы все гениальные личности, не то что прочие бесцветные типчики.

Красный Ястреб истово верит во все эти разговоры о разрушении Лос-Анджелеса. Он счастлив, потому что на лоне матери-природы он тоскует по интеллектуальной компании, хотя он и не признается в этом. Другие дикари могут услышать оленя за сотню ярдов, услышать в кустарнике приближение гремучей змеи, но они глухи к поступи философии, ржанью Ницше, грохоту Рассела, трубным звукам Гегеля.

— Неграмотные свиньи! — говорит он громко.

— Что? — спрашивают все остальные.

— Ничего. Послушайте, ребята, вы должны знать, как это великолепно. Вы же были в КВСПМ.

— Я был в группе «Четыре-Эф», — говорит Омар Руник. — И подцепил сенную лихорадку.

— Я работал над вторым дипломом магистра искусств, — говорит Гиббон Тацит.

— Я был в отряде КВСПМ, — говорит Сибелиус Амадей Иегудиил, — но мы выбирались наружу только тогда, когда играли в палаточный лагерь, но это бывало не так уж и часто.

— Чиб, ты был в Корпусе. Ведь тебе там нравилось, правда?

Чиб кивает, но говорит:

— Быть неоамериндом — значит тратить все свое свободное время на то, чтобы просто выжить. Когда я буду рисовать? И кто будет смотреть картины, если даже я выкрою на них время? Так или иначе, для женщины или ребенка это не жизнь.

Красный Ястреб явно удивлен. Он заказывает виски с П.

Пинкертон Легран не собирается выключать фидо, хотя мочевой пузырь у него буквально лопается. В конце концов он направляется в комнату, которую обычно не минует ни один посетитель. Красный Ястреб, пребывающий в отвратительном настроении по причине усекновения его мечты, вытягивает ногу. Легран резко останавливается, но все же спотыкается. Бенедиктина тоже вытягивает ногу, и Легран летит носом в пол. У него больше нет причин идти в туалет, разве что умыться.

Все, кроме Леграна и Эксипитера, смеются. Легран вскакивает, сжимая кулаки. Бенедиктина, совершенно игнорируя его, подходит к Чибу; ее подруги идут следом. Чиб застывает на месте.

— Ты подлый совратитель! — говорит она. — Ты говорил, что только пальчиком потрогаешь!

— Ты повторяешься, — говорит Чиб. — Сейчас важно другое: что делать с ребенком?

— Почему тебя это заботит? — спрашивает Бенедиктина. — Ты сам превосходно знаешь, что он, может быть, даже и не твой!

— Было бы лучше, — говорит Чиб, — если бы это было не так. Но и в этом случае ребенок имеет право голоса. Он может захотеть жить, даже если матерью будешь ты.

— В этом-то отвратительном мире! — кричит она. — Я сделаю для него доброе дело — лягу в больницу и избавлюсь от него. Из-за тебя я упустила такой случай на Народном Фестивале! Там будут представители фирм звукозаписи со всего света, а я не смогу петь для них!

— Врешь ты все, — говорит Чиб. — Ты же оделась для выступления.

Лицо Бенедиктины краснеет, глаза расширяются, ноздри раздуваются.

— Ты мне все испортил! — Она переходит на крик. — Эй, слушайте все, кто слышит! Этот великий художник, этот прыщ на ровном месте, божественный Чиб, не способен к эрекции, пока не ляжет в постель!

Друзья Чиба недоуменно переглядываются. О чем орет эта дуреха? Что тут необычного?

Из дедушкиных «Отдельных высказываний»:

«Некоторые из черт религии Любви Любить, вызывавшей в двадцать первом веке отвращение и поношение, стали в наше время обычным делом. Любовь, любовь, любовь. Физическая и душевная! Недостаточно просто целовать и обнимать своих детей. А вот простые упоминания при ребенке о гениталиях способны выработать любопытные условные рефлексы. Я мог бы написать об этом книгу и, пожалуй, напишу».

Легран выходит из ванной. Бенедиктина дает Чибу пощечину. Чиб отплачивает ей той же звонкой монетой. Гобринус откидывает вверх часть стойки и устремляется вперед, крича:

— Пойсон! Пойсон!

Он сталкивается с Леграном, который врезается в Белу, которая визжит, разворачивается и даст Леграну пощечину, которую тот сразу же ей возвращает. Бенедиктина выплескивает стакан П в лицо Чибу. Тот с воплем подпрыгивает и замахивается на нес. Бенедиктина пригибается, кулак проносится у нее над плечом и попадает в ее подругу.

Красный Ястреб вскакивает на стол и кричит:

— Я дикий зверь, наполовину аллигатор, наполовину…

Стол, поддерживаемый слабым антигравитационным полем, не может выдержать такую тяжесть. Он наклоняется и скидывает Ястреба в толпу девушек, и все они валятся на пол. Его кусают, царапают, а Бенедиктина из всех сил давит ему на мошонку. Он вопит, корчится от боли и в конце концов ударом ноги отшвыривает Бенедиктину на стол. Стол уже успел занять свое прежнее положение, но теперь снова опрокидывается, сваливая Бенедиктину на другую сторону. Легран, прокладывающий путь к выходу сквозь толпу, падает и теряет несколько передних зубов, налетев на чье-то колено. Выплевывая кровь и зубы, он прыжком поднимается на ноги и ударом кулака валит с ног ближайшего к нему человека.

Гобринус палит из ружья, которое выбрасывает тоненький лучик яркого света. Он ослепляет галдящих людей и таким образом приводит их в чувство, пока они вновь не получают способность видеть. Луч висит в воздухе и сияет, словно

ЗВЕЗДА НАД БЕДЛАМОМ.

Начальник полиции разговаривает по фидо с человеком, находящимся в уличной будке. Этот человек выключил видеоэкран и изменил свой голос.

— Они там, в «Тайной Вселенной» вышибают дух друг из друга.

Начальник стонет: Фестиваль только что начался и вся полиция там.

— Спасибо. Ребята уже едут. Ваше имя? Я буду рекомендовать вас для награждения Гражданской медалью.

— Что? А потом и меня приметесь трясти? Я вам не стукач, просто выполняю свой долг. А кроме того, я не люблю Гобринуса и его посетителей. Это сборище снобов.

Начальник отдает приказ подавить беспорядки, откидывается на спинку стула и, потягивая пиво, наблюдает за операцией по фидо. Что случилось с этими людьми? Они словно разом сошли с ума.

Завывает сирена. Хотя полицейские сдут на абсолютно бесшумных электрических трициклах, они не порвали с вековой традицией издали предупреждать преступников о своем появлении. Правильно их кличут болванами. Пять трициклов появляются перед открытой дверью «Тайной Вселенной». Полицейские слезают с седел и начинают совещаться. На них двойные цилиндрические шлемы черного цвета с алой отделкой. По некоторым причинам они носят защитные очки, хотя скорость их транспорта не превышает пятнадцати миль в час. Их куртки сшиты из черного меха, похожего на шерсть медвежонка, плечи украшают огромные золотистые эполеты. Шорты их — из пушистой ткани цвета электрик. Шнурованные ботинки — черные и блестящие. Они вооружены электрическими дубинками и ружьями, стреляющими резиновыми шариками.

Гобринус загораживает вход.

— Эй, впустите нас! — говорит сержант О’Хара. — У меня нет ордера, но я могу мигом получить его.

— Если вы войдете, я на вас пожалуюсь, — говорит Гобринус. Он улыбается. Хотя в правительстве засели отпетые волокитчики, и он отчаялся получить разрешение на легальное открытие таверны, правда и то, что правительство, скорее всего, поддержит его иск. Вторжение в частное владение — это не пустячок, на который полиция может наплевать.