Скуки не было. Вторая книга воспоминаний - Бенедикт Сарнов

Появляется Белла.

БЕЛЛА. Булат! Милый! Я рада помочь тебе чем угодно, но умоляю! Только не это!.. В кабинете я зачахну! Кабинет — это не для нас… Ты, я… Ведь мы являем собою измышление поэзии, её шедевр, в гармонии объединяющий все достоинства души без единого изъяна… Впрочем, если ты мне прикажешь, я готова… Я принесу эту жертву… Я приму любой пост… Я готова распять себя на кресте любой должности, даже самой высокой, чтобы облегчить твою горестную участь бедного сына гармонии…

БЕН. Ну что, скептик? Теперь ты поверил наконец?.. Какое счастье — жить в стране, где все мечты сбываются!

БЕЛЛА. Бен! Это вы?.. Я чувствовала… я знала… Острым проведением лопаток я уловила тонкий сигнал вашего привета, обращенный ко мне!.. Меж нами было нечто вроде вендетты. Я даже посмела однажды, обезумев от сильного чувства и помертвев, как пёс, утративший зрение и слух, вызвать вас на дуэль. Но теперь не время раздоров! Возьмемся за руки, друзья! Забудем наши мелкие распри и сольем в едином порыве наши опустошенные сердца!

Целуются.

Я всегда преклонялась пред вашим драгоценным, тонким и печальным даром, милый Игорь! (Поцелуй.) Я всегда нежно и трепетно уважала вас, милый Бен! (Поцелуй.)

БЕН. Спасибо, дорогая! Я тоже всегда ценил и уважал вас!

Целуются. Появляется служитель Манежа.

СЛУЖИТЕЛЬ. Ну вот… До двух еще далеко, а эти уже строились. (Передразнивает.) «Я тебя уважаю!.. Ты меня уважаешь!..» И где только они её достают, проклятую!..

БЕЛЛА. Вы ошибаетесь, друг мой! Мы кристально и ослепительно трезвы.

СЛУЖИТЕЛЬ. Трезвые… Вижу я, какие вы трезвые… А коли трезвые, так вам тут и вовсе делать нечего… Вы что, выставок не видели, что ли?

БЕЛЛА. Таких — еще не видели! Она предстанет сейчас пред взором ленивых невежд, сверкая и сияя всей небывалостью своих причуд и расцветок.

БЕН. Белла! Не унижайся! Перед кем ты мечешь бисер?

БЕЛЛА. Нет, он поймет! Я умею говорить с народом. Народ неизменно внимает мне своей девственной, чистой, нетронутой душой. (Служителю.) Друг мой! Сейчас распахнутся двери этого храма, еще недавно являвшего собой убогий балаган, и выставка Биргера радугой вырвется из скуки одноцветья и предстанет пред вами подобно фазану, таинственная и ослепительная…

СЛУЖИТЕЛЬ. Ты мне тут не мяукай! Им вот мяукай. А мне — нечего!

БЕЛЛА. Хам!

ИГОРЬ. Не сердись на него, Белла! Твой слог слишком высок для него. Надо проще! Сейчас я ему всё объясню. (Служителю.) Неужели ты не чувствуешь, отец, как он дует, этот ветер… Свежий ветер перемен…

СЛУЖИТЕЛЬ. День нынче ветреный. Это точно… Тем более, граждане, нечего вам тут стоять. Неровен час, еще простынете…

ИГОРЬ (вдохновляясь). Это ветер истории!.. Он дует в наши паруса, отец! Понимаешь? В наши, наши паруса! Стало быть, и в твои тоже!

СЛУЖИТЕЛЬ. Вроде не молоденькие уже, а ровно дети. Ну чистые дети, ей-богу! (Уходит.)

ИГОРЬ (огорченно). Ну вот… Изволь творить с таким народом.

БЕН. Не огорчайся, Игорь! Свежий ветер перемен коснется и его! Пока он еще этого не понимает, но это будет! Будет!

ИГОРЬ. Будет-то — будет… Но когда?.. Через триста лет?

БЕН. Опять… Опять этот проклятый еврейский скепсис! Старик, я не антисемит. Но, между нами, именно за это вас, евреев, и не любят. Перестань ты брюзжать! Поверь моей интуиции! Свежий ветер перемен… Мы с тобой еще почувствуем его, старик…

ИГОРЬ. Безусловно… Конечно… Мы еще почувствуем… Но…

БЕН. Никаких «но»… Не омрачай своим унынием этот великий момент!

ИГОРЬ. Я не омрачаю… я… я тоже счастлив… Ей-богу, счастлив!

Целуются.

БЕН. Игорь Виноградов… Фазиль… Белла… Это только начало!.. Ну-ка, давай вспоминать, кто там еще — в галерее биргеровских портретов?

ИГОРЬ. Алла…

БЕН. Алла получит свой театр. Можешь не сомневаться!.. Миша Левин…

ИГОРЬ. Миша, конечно, станет академиком.

БЕН (презрительно). Академиком… Нет, ты неисправим… По меньшей мере президентом Академии Наук!

ИГОРЬ. Какое счастье!

Целуются.

БЕН. А Эдик Денисов? Ты забыл Эдика!

ИГОРЬ. У Эдика и так всё есть. После его последнего триумфа в Париже ему, по-моему, уже нечего желать.

БЕН. Ну почему? Он может стать директором Гранд-Опера!

ИГОРЬ. Ну, это ты, брат, хватил. Директором Гранд-Опера? Каким образом?

БЕН. По культурному обмену… Ты все-таки так и не понял, в какое время мы живем… Свежий ветер перемен, старик! Горбачев скажет Миттерану, и — всё! Дело в шляпе.

ИГОРЬ. Старик! Ты открываешь мне глаза!

Целуются.

БЕН. Кто там еще у нас остался?

ИГОРЬ. Олег…

БЕН. Ну, с Олегом всё ясно…

ИГОРЬ. Олегу я бы дал «Новый мир».

БЕН. Нет, с журналом Олег не справится. Между нами говоря, у него в голове такая каша… Да и на что ему журнал?.. Олег издаст наконец полное собрание своих сочинений. В двенадцати томах…

БЕЛЛА. С вашим предисловием, Бен! Пристальное чтение волшебных стихов Олега станет легче и благодатней для всех, если вы предпошлете им предысторию заведомой нежности к поэту, к его мятежному и сложному нраву, к его обширному, не простому, нежному и хрупкому дарованию, столь дорогому для тех, кто говорит с ним на одном языке.

Целуются.

ИГОРЬ (Бену, строго). Ну… А ты?

БЕН (смущенно). Что я?

ИГОРЬ. Лентяй паршивый! Если бы ты не валялся все эти годы на диване, да не играл дни и ночи напролет в шахматы, ты бы тоже мог издать двенадцатитомное собрание… А так…

БЕН. А так я издам томов шесть. Тоже неплохо…

ИГОРЬ. Шесть… Интересно, откуда это у тебя наберется шесть томов?

БЕН (неуверенно). Я… я мог бы включить свою переписку с Рассадиным…

ИГОРЬ. Не смеши меня, старик! Ну кому интересна твоя переписка с Рассадиным! Вот если бы… А ведь это идея! (Шепнет ему на ухо громким шепотом.) Войнович!

БЕН (с сомнением). Ты думаешь это возможно?

ИГОРЬ. Уверен!

БЕН. Вообще-то ты прав. Он ведь тоже входит в число биргеровских моделей.

ИГОРЬ. Помяни мое слово, старик! Не пройдет и двух месяцев, и он будет здесь, среди нас!

БЕЛЛА. Володя! Наш дорогой, незабвенный, гордый и застенчивый Володя! Я не могу вам изъяснить, как трогательно и нежно я в нем нуждаюсь! Как горячо, робко, мучительно и больно я его люблю! Неужели это возможно? Неужели он вновь будет с нами?

БЕН. Не только он! И Копелев, и Вася Аксенов, и Эмка Коржавин, и Вика Некрасов… Даже Игорь Голомшток… Все, кого писал Биргер, скоро будут здесь…

ИГОРЬ. И Андрей?

БЕН. Конечно! И Андрей с Марьей…

ИГОРЬ. Да я не про того Андрея…

БЕН. А про какого же?

ИГОРЬ (шепотом). Двойной портрет…

БЕЛЛА. Это будет! Будет! Я чувствую: мы с вами обречены этому счастью! Минет неделя, другая, и все люди, обнимаясь и плача, оповестят друг друга об этой радости!

ИГОРЬ. Нет, это вряд ли… До этого, я думаю, дело не дойдет.

БЕН. А я думаю, что Белла права! Не пройдет и месяца, как он будет в Москве… На худой конец, в Вермонте…

ИГОРЬ. А тот?.. Ну, вы меня понимаете… Тот, кто сейчас в Вермонте?..

БЕН. А его — в Горький. По культурному обмену!

Возникает сначала далекий, потом доносящийся всё ближе и ближе гул голосов.

Все говорят почти одновременно.

— Идут! идут!

— Сейчас начнется!

— Да пустите же! Вы меня задушите!

— Такого скопления машин с иностранными флажками я в жизни не видал!

— Еще бы! Весь дипломатический корпус здесь.

— Говорят, Рейган прилетел. И Маргарет Тэтчер.

— Не может быть!

— Почему не может? Это ведь не какой-нибудь там Пикассо или Шагал! Это Биргер!

ИГОРЬ. Пойдемте, друзья… А то ведь потом нам не протиснуться.

БЕЛЛА. Да, я должна… Нет, это не долг: это зов сердца, веление духа. Сегодня утром, когда до слуха моего донеслось драгоценное имя Бориса Биргера, моя озябшая душа так и встрепенулась… Борис! Милый, несравненный Борис! Как я люблю его! Будь моя воля, я бы всю жизнь смотрела, как он похаживает возле своих дивных полотен, застенчиво объявляя их названья и смысл, ободряя родительским взором соцветья и созвездья красок…