Второй пояс. (Откровения советника) - Анатолий Воронин

Сдав дежурному весь свой «арсенал», я почувствовал себя намного спокойней. Теперь меня совершенно не беспокоило, как я проведу свои последние дни в Кабуле. Самое главное для меня теперь было то, каким образом я смогу попасть в дуканы «Шахринау», чтобы прикупить там недостающие бакшиши, которыми в спешке не успел отовариться у себя в Кандагаре. Невольно поймал себя на мысли, что о Кандагаре думаю как о чем-то родном и близком. Интересно, как быстро я смогу от всего этого отвыкнуть?

Вечером того же дня позвонил по телефону, номер которого мне незадолго до своего отъезда из Кандагара дал Мир Акай. Трубку поднял он сам.

— Ассалям малейкум, рафик камандони! Хубасти, четурасти, два мешка дурости — приветствовал я. А чтобы он не утруждал себя вопросами по поводу того, кто его побеспокоил, сразу же представился.

По тому как отреагировал Мир Акай, я понял, что он подумал что его разыгрывают, а после того как объяснил ему, что это действительно я, и звоню ему не из Кандагара, а из Кабула, он разразился тирадой восторженных реплик, после чего сообщил, что на следующий день с утра заедет за мной и мы поедем к нему в гости.

На следующий день все так и произошло.

Мир Акай жил в крупнопанельном пятиэтажном доме, каких не мало было в современном жилом микрорайоне. Дома нас встретила жена командующего — Пуштун. Странное для женщины имя. Супруга была лет на пять моложе своего мужа. Красивые, тонкие черты лица не испорченного дешевой восточной косметикой, большие, карие глаза и пышные, каштановые волосы. Одним словом — красавица.

Пока я гостил у командующего, обратил внимание на то, как Пуштун общается со своим мужем, и понял, что она держит «в узде» своего разлюбезного, не давая ему особо расслабиться. Странно было видеть волевого человека, каковым я знал Мир Акая по Кандагару, на поверку оказавшегося обычным бабским «подкаблучником». Хотя, кто знает, как у афганцев строятся семейные отношения между супругами, ведь за время своего пребывания в этой стране, я видел только видимую часть этих взаимоотношений, причем, не самую лучшую для особ женского пола.

А чуть позже, после того как мы отметили эту неожиданную встречу, Мир Акай раздухорился, и решил свозить меня в гости к своему отцу, жившему отдельно от него в двухэтажном, современном особняке неподалеку от центра города.

Высокий каменный забор, огораживающий большой земельный участок, скрывал от посторонних глаз все, что находилось внутри двора. Когда мы приехали туда на вызванной Мир Акаем царандоевской «Волге» и прошли за большие, металлические ворота, я был сражен красотой зеленых насаждений, произраставших во дворе. Деревья и кусты были рассажены в самых лучших традициях современного ландшафтного дизайна. Особое место в этом великолепии занимал небольшой пруд, по берегам которого с важным видом расхаживали несколько павлинов. Внутренности дома соответствовали его внешнему содержанию. По всему было видно, что в таком доме живет весьма зажиточный афганец, что я незамедлительно озвучил Мир Акаю. Тот только улыбнулся в свои пышные усы, но ничего мне не ответил.

Потом мы сидели в огромной комнате, и пили дорогой коньяк. Отец Мир Акая к спиртному даже не притронулся, ограничившись пиалой с зеленым чаем. Молодой, красивый афганец, периодически появляющийся из боковой двери, бдительно следил за тем, чтобы наши рюмки не пустовали.

Треть комнаты была отгорожена прозрачной тюлевой тканью, за которой я рассмотрел силуэты двух женщин с детьми. Женщины тихо переговаривались между собой, а дети играли друг с другом, и никому из них до нас не было никакого дела. Создавалось такое впечатление, что полупрозрачная занавеска разделяла не просто мужчин от женщин, а два совершенно разных мира, которые никак не желали быть единым целым. Наверняка присутствие этой занавески обуславливалось появлением в доме посторонних людей, и, несмотря на моё дружелюбное отношение к жильцам этого дома, для них я все равно был чужаком.

Прощаясь в тот день с Мир Акаем, я и не предполагал, что встречусь с ним вновь через полутора суток.

В номере гостиницы меня ждала новость в виде лежащей на кровати записки. Я взял её в руки и стал читать. Туман поплыл перед глазами, и я бессильно осел на кровать.

— Кто принёс записку? — обратился я к находившимся в номере двум постояльцам.

— После обеда забежал шифровальщик, спрашивал, где ты, — ответил один из них. — Я сказал, что ты на выезде в городе. Он сначала хотел, чтобы мы тебе передали все на словах, но потом передумал, и написал эту записку.

Я еще раз перечитал текст записки, в которой было написано буквально следующее:

«Держись, бача. Сегодня утром умер твой отец».

Вот так вот, обыденно, небольшой клочок бумаги, и несколько написанных на нем слов, подвели черту в жизни моего семидесяти семилетнего батяни.

Я молча лежал на кровати, заново вспоминая самые яркие моменты собственной жизни, когда в неё вмешивался отец. Точнее сказать — его крепкая рука, которая порола меня как «сидорову козу», когда я делал что-то не так. Что уж греха таить, по молодости я не был тихим паинькой. Соседи не успевали жаловаться моим родителям за те фортели, что мы порой выкидывали вместе с пацанами с нашей улицы. Позже, те же самые соседи были крайне удивлены, когда впервые увидели меня в милицейской форме. Не верили, что меня приняли туда на работу. А одна бабка так прямо и сказала: «Вот таких вот бандитов и берут в милицию. А они потом над народом измываются». Не права она была, ни над кем я не измывался, ни до милицейской службы, ни во время неё. А то, что прописали меня в местные хулиганы, так это, скорее всего оттого, что непримирим я был ко всяким прохвостам и шакалятам, зарабатывавших свой дешевый авторитет за счет тех, кто был слабее их. До крови дрался с этими самодовольными рожами, за что чуть было не был исключен из школы. Рогатки, «поджиги», взрывпакеты, «походы» по чужим дачам за недозрелыми фруктами, купание в реке до посинения, игры в футбол и волейбол от рассвета до заката, ночные игры в «казаков-разбойников» — это и была моя жизнь. Отец работал кочегаром на допотопном, колёсном пароходе, и с ранней весны до поздней осени я его практически не видел дома. Их ржавое «корыто» бесперебойно доставляло продукты питания и прочую «мануфактуру» и «Тройной одеколон» на земснаряды, денно и нощно углублявших фарватер Волги в её низовьях. Это уже потом, когда наступала зима, он уходил в длительный отпуск, и брал меня в «ежовые» рукавицы. Лето же для меня было вольницей.

Так вот, значит, как распорядилась судьба с моим отцом. Я прикинул в уме, когда смогу оказаться в своем родном городе, если самолет на Москву из Кабула вылетит через пять суток. Из столицы до Астрахани тоже дорога не ближняя, пару дней уйдет на то, чтобы доехать до дома на поезде. По всему выходило, что я успевал только к девятидневным поминкам. Однозначно, похороны отца будут проходить без моего участия, и не в моих силах что-либо изменить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});