На день погребения моего - Томас Пинчон

от разума к разуму, не столько благодаря Йелю, сколько ему вопреки. Это относилось к невидимым новым волнам, прежде всего — скрытым в Уравнениях поля Максвелла в течение многих лет, пока их не нашел Герц, Шункичи Кимура, учившийся здесь с Гиббсом, вернулся в Японию, устроился на факультет колледжа Морского штаба и в команде изобрел беспроводной телеграф как раз к началу войны с Россией. Векторы и беспроводной телеграф, скрытая связь.

 Гиббс умер в конце апреля, и посреди всеобщего уныния, царившего на кафедре математики, Кит понял, что это была последняя капля, Йель проявил свою сущность высокомерной технической школы, где учат, как быть Выпускником Йеля, или вообще фабрики по выпуску Выпускников Йеля, джентльменов, а не ученых, исключения были возможны лишь по недосмотру, и сейчас был именно тот случай.

   Факс ничем тут помочь не мог. Кит не знал, как завести об этом разговор, хотя 'Факс предоставлял ему более чем достаточно к тому поводов.

  — За всё то время, пока ты здесь, ты не вступил ни в один клуб.

 — Слишком хлопотно.

 —  Хлопотно?

   Они посмотрели друг на друга, словно были с разных планет.

  —Я хочу сказать — ты тоже можешь оказаться евреем, знаешь ли.

Это ничего не проясняло. В то время в Йеле евреи были экзотическим видом.

В начале своего пребывания в Йеле Кит однажды присутствовал на соревнованиях по легкой атлетике и увидел, как юношу из его группы поздравляли старцы, одетые, как Кит теперь понимал, в дорогие городские костюмы. Они стояли и болтали, непринужденно улыбались, не обращая внимания на молодых атлетов, которые на всеобщем обозрении бегали, прыгали, вертелись и метали диски на темно-зеленом поле, страдая от неожиданных приступов боли и телесных повреждений, стремясь получить предложенное в этот день фальшивое бессмертие. Кит подумал: «Я никогда не буду выглядеть, как этот парень, разговаривать, как он, не буду таким популярным». Сначала это создало ужасное чувство отчуждения, пронизывающее убеждение: из-за того, где и у кого он родился, его никогда не пустят в этот мир видимых привилегий. А потом к нему вернулось благоразумие, и он задал себе рациональный вопрос: «Почему я так сильно этого хочу?», хотя ему несколько месяцев казалось, что его жизнь находится в фазе затмения.

Он начал наблюдать за этим необычным общением в кампусе, в городе, на торжественных церемониях и приемах, вскоре выяснив принципы общения студентов колледжа и стариков, историю успеха которых мальчики хотели повторить. Он считал, что понял.

На занятиях Гиббс, прежде чем приступить к решению задачи, любил говорить: «Мы должны притвориться, что ничего не знаем о решении от Природы». Поколения студентов, и Кит вместе с ними, принимали это метафизическое обещание близко к сердцу. Хотя Векторизм предлагал врата в области, которые агенты Уолл-Стрит вряд ли понимали, не говоря уж о том, чтобы в них проникнуть, повсюду, куда смотрел Кит, были наблюдатели от Вайба, глаза выглядывали из лиственной засады, словно Кит — нечто вроде инвестиции, и ключ к его будущей эффективности можно получить только с помощью ежеминутной слежки, стоит сомкнуть веки, и они могут пропустить что-то важное. Хуже того: если план всё это время заключался в том, чтобы загнать его вглубь его головы, он уже потерял дорогу обратно. Математики того сорта, к которому принадлежал Кит, страдали от противоречивых убеждений, он знал, что ему не нужно далеко уходить от механики данного мира, но в то же время помнил, что цели Вайба, которые Кит мог себе представить, не предусматривают его судьбу в качестве Векториста, а у магната были не столь обширные представления о большой системе Гиббса или высшем потенциале.

— Из-за того, что ты понимаешь эти оторванные от реальности черточки, — брюзжал Скарсдейл Вайб, когда стало понятно, что нежелание Кита стать наследником Вайба — не напускная скромность ради улучшения условий сделки, — ты воображаешь, что лучше нас?

 — Это, скорее, вопрос того, куда они ведут, думаю, — ответил Кит, не желая ввязываться в спор с джентльменом, оплачивающим счета.

 —То есть все остальные, ты хочешь сказать, оказались на обочине этого замызганного Мироздания?

— Разве это я имел в виду? Вот..., — всё еще дружелюбный, он достал блокнот в четырехдюймовую клетку.

—  Нет-нет, не стоит беспокоиться.

—  Здесь нет ничего слишком интеллектуального.

— Молодой человек, я столь же интеллектуален, сколь любой человек, которого вы встретите в этом некогда гордом заведении, которое посещаете.

 И он удалился, оставив за собой яркий след оскорбленной добродетели.

Киту снилось, что они с отцом в городе, который как бы Денвер, но на самом деле не Денвер, в каком-то странном салуне-варьете, где собралось обычное отребье, но все ведут себя неестественно хорошо. Кроме Вебба, который кричал:

— Эфир! Что, черт возьми, я здесь забыл, Тесла мне в печенки! Какое тебе дело до этого Эфира?

 —  Я должен узнать, существует ли он.

 —  Этого никто не должен знать.

 —  Именно сейчас, отец, я должен. Я всегда верил, что дети пришли из Рая...

Он замолчал, надеясь, что Вебб закончит мысль, которую он не смог продолжить, потому что ему вдруг стало очень грустно. Вебб, словно не представляя, что делать с таким воодушевлением, не смог ничего ответить. Все остальные — пьянчуги, погонщики мулов, курильщики опиума и жулики, сидевшие в этом заведении, не обращали на них никакого внимания, предпочитая разговоры на профессиональные темы, сплетни и болтовню о спорте. Он проснулся. На его плече лежала лапа его скаута Проксимуса:

—  Этот профессор Вандерджус хочет тебя видеть в лаборатори «Мажор».

 —  Который час, Прокс?

  — У меня не спрашивай, я тоже спал.

 Всю дорогу по Проспект-Стрит мимо кладбища росло чувство, что должно произойти что-то ужасное. Кит сомневался, что это связано с Теорией света, которой он в этом семестре занимался с профессором, изучавшего ее у Квинке в Берлине, еще до Майкельсона и Морли, поэтому чувствовался явный осадок Эфира. За пределами университета, на юг от Грина, разливая по комнате пиво и для выразительности размахивая треугольным куском итальянской выпечки с сыром и помидором, которая повсюду продавалась в этих окрестностях, старый воробей, слава богу, принадлежал к