Корона скифа (сборник) - Борис Климычев

В 1890 году приезжал Чехов и в это время полицмейстер выпустил книжку «Воспоминания, от Гельсингфорса до Константинополя». Это — о войне на Балканах, в которой Арашаулов участвовал в чине подпоручика. Принес он великому писателю еще и рассказы из жизни городского дна, напечатанные «Сибирском вестнике». Чехов признал рассказы недурственными. Затем они вместе посетили публичные дома на Бочановке. Что там видел Чехов, и воспользовался ли услугами томских вольных дев — истории неизвестно.

— Как поживаете, Владимир Всеволодович? — поинтересовался Потанин. — Занимаетесь музыкой, или же литературой? Или же тем и другим? И то и другое вам должно передаться по наследству от ваших родителей и родичей.

— Я пока ищу себя! — ответил Володя, как и мой спутник — Николай Зимний. Ему труднее, у него нет родителей… Увы, он вырос в приюте, но он на удивление деликатный и интеллигентный человек.

— Вот как? — сказал Потанин внимательно вглядываясь в Колю Зимнего. Вы уроженец Томска?

— Вы угадали.

Да, угадать нетрудно, томичи имеют особенную печать. Может, будет нужна моя помощь?

— Не знаю, не думаю… — смущенно ответил Коля. Он знал, кто такой Потанин. Видел портреты в газетах. Слышал его выступления на митингах. Было неловко обременять собой такого знаменитого человека, и такого уже немолодого. Григорий Николаевич достал записную книжечку, написал свой адрес, вырвал листок и подал Коле:

— Здесь мой адрес. Да, вы молоды, а я, как видите, совершеннейший мастодонт. Но у меня много знакомых, и молодых, и старых. И мы, конечно, что-нибудь придумаем. Я знаю, такие как вы должны вовремя получать опору в обществе. И помочь вам я считаю своим долгом. Обязательно приходите. Не стесняйтесь…

Буддисты продолжали мерно раскручивать молитвенный барабан, колокольцы звенели. Коле почему-то казалось, что в этом барабане вращается его судьба.

Войлочная заимка!

Федька Салов жил теперь на Войлочной заимке, удивляясь поворотам судьбы. Почему оно так получается? Только человек нашел дармовую кормушку, начал вполне самостоятельную жизнь, как сразу является кто-нибудь и заявляет, что за все в жизни надо платить и что Федька сам по себе жить не имеет права.

До того как он попал на постой на Войлочную заимку, Федька просил милостыньку просто: сидел у церкви и ныл:

— Ради Христа, помогите убогому.

За день набиралось на горбушку хлеба да на кружку стенолаза, да на то, чтобы рассчитаться за ночлежку. Он и доволен был.

Но однажды к церковным воротам с треском подкатил на самокате неведомый человек в кожаном шлеме и больших черных очках. Притормозил он так, что передним колесом едва не переехал Федьку. Соскочил с сиденья, отряхнул пыль с сапога и сердито сказал:

— Разве же так просят, Федя? У тебя ж ноги нет, это ж золотое дно! А ты сидишь тут, талы-малы, понт раскинул, как последний партач. Айда на хавиру, прибарахлим, тот еще жох будешь!

Салов ничего не понял, странно было: откуда этот рыжий наглый парень знает его имя?

— Молчишь? По фене не ботаешь? Научим. Я тебе сказал, что зря ты тут губами шлепаешь, задарма штаны протираешь. Пойдем к нам на Войлочную, мы тебя так переоденем, что ты только успевай деньги хватать! Понял? Я — Аркашка — Папан. Тебе тоже кликуху дадим.

— Не хочу я! — сказал Федька, — отвяжись.

Парень тотчас хлопнул его ладонями по ушам, так что Федька оглох, на миг даже ослеп, потом из глаз потекли слезы. Аркашка ухватил его за ворот, подтащил к самокату и скомандовал:

— Позади меня садись на сиденье да костыли крепче держи.

Старушки-нищенки запричитали:

— Ой, да куда же его, убогого?

Они причитали просто так, на всякий случай, по привычке, ибо в глубине души были рады тому, что у них теперь не будет конкурента. Но старушки в своем предположении ошиблись.

Всего через час самокатчик привез Федьку обратно, но теперь Салов был одет в военный мундир, шинель, на груди у него сияли Георгиевские кресты.

Федька постелил шинель, уселся на нее, положил картуз возле себя и принялся озвучивать только, что заученные на заимке слова:

— Братья и сестры! Пострадавшему на германской войне герою, ради Христа нашего! Я это… грудью родину закрыл! Шрапнелью ногу оторвало! Я кровь проливал, босиком по трупам бегал!

Подошел Аркашка, сказал:

— Не бегал по трупам, а от врага по горам трупов к своим пробирался, усек? …Ну, в общем, так, в таком духе… Возьми вот луковицу, как народ к обедне пойдет, ты луковицу раздави и соком глаза натри, про фронт им рассказывай и плачь, и плачь!

— Как? — Да очень просто. Артисты в театрах плачут же? Плачут, потому что жрать хотят. Вот и ты плачь, а то, смотри у меня!

Аркашка укатил, а Федьке что было делать? Стал учиться плакать. И стало получаться. Ему понравилось, он артистом себя почувствовал. Ему-то понравилось, а старушкам — не очень! Они стали гундосить:

— Обман, православные! Он и не герой совсем. Ему, может, поездом ногу срезало, это еще разобраться надо!

Федька вскочил, заревел:

— Ах вы, сикухи! Меня кайзер газом травил, мне снарядом ногу отшибло! Мне от царя-батюшки крест даден! Как сейчас перетяну по дурной башке костылем! — и замахнулся. Старухи увидели, что Федька трясется весь, слезы текут, и слюна брызжет. И умолкли нищенки. А шут его знает? Может, и правда, на войне пострадал. Да вот просить-то рядом с ним плохо. Вся крупная деньга Федьке идет. А им теперь только мелочь перепадает, и то не всегда.

Кормили на заимке Федьку хорошо и выпить давали. Но иногда ему было там страшновато. В доме Ивана Бабинцева, кряжистого, угрюмого, старого мужика жили главные томские воры. И жил там не кто иной, как Цусима, от которого Федька еле спасся, когда был вроде как сумасшедшим и забрел за самогоном на таежную заимку. Цусима теперь, к счастью, его не узнал. Времени много прошло, да и прежде Федька был на двух ногах.

Воры нередко устраивали сходки, на которых разбирались непонятные Федьке дела. Говорили вроде бы по-русски, но понять что-либо было невозможно. Однажды во время разборки Бабинцев подошел к одному из воров сзади и вонзил ему финку под лопатку. Тот издал хрюкающий звук и свалился под стол. Никто не кинулся упавшего поднимать, все продолжали курить, пить вино и разговаривать, как ни в чем не бывало. Только один из воров отпихнул мертвое тело подальше под стол, чтобы его не было видно. Федька тогда подумал, что у колдуна-то было куда безопаснее, чем на этой заимке. Но он понял уже, что отсюда, как от колдуна, не убежишь. Эти — найдут, со дна моря достанут. И зарежут, как пить дать. Вот влип, так уж влип!