Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

- Об этом мы уже слышали, - сухо прервала ее панна Говард. - Член Бжеская хочет сделать какое-то конкретное предложение. Член Бжеская, предоставляю вам слово.

Кучка бедных женщин, сидевших около печи, стала шептаться.

Из-за занавески показалась Мадзя, красная, как вишенка.

- Я, - начала она, заикаясь, - знаю одну учительницу в Иксинове, панну Цецилию. Панна Цецилия окончила институт, даже с шифром. Она очень способная... но разочаровалась в жизни...

- Я тоже имею право на разочарование, - вполголоса вставила панна Папузинская.

- Так вот панна Цецилия хотела бы стать учительницей в Язловце. Поэтому я обращаюсь к союзу с просьбой устроить в Язловце место панне Цецилии. Фамилию ее я назову в другой раз.

- Дикая претензия! - крикнула панна Папузинская. - Что общего может быть у нас, передовых женщин, с монастырской школой?

- Я решительная противница этих школ, - заявила панна Говард.

- Это очаги предрассудков! - прибавила панна Папузинская.

- Надо раз навсегда добиться, чтобы на наших собраниях мы не слушали метафизических бредней! - подхватила пани Канаркевич.

Смущенная Мадзя спряталась в оконной нише.

- Ах какая ты нехорошая! - шепнула ей Ада. - Почему ты ничего не сказала мне об этой панне Цецилии?

- Я хотела сделать тебе сюрприз, - ответила огорченная Мадзя.

- Вернемся к вопросу о средствах нашей мастерской трикотажных кофточек, которая терпит банкротство, - начала панна Папузинская.

- Уж не потому ли вы все толкуете о банкротстве, что мастерская создана по моей инициативе? - резко спросила панна Говард.

- Меня мало занимают ваши мастерские, - продолжала панна Папузинская, зато гораздо больше средства. Итак, я советую, не знаю уж, в который раз, повысить месячные взносы членов...

- Никогда! воскликнула панна Говард. - Злотый в месяц может заплатить каждая женщина, а ведь наш союз демократический...

- И располагает тремястами злотых в месяц.

- Да, но если бы в союз вступили все наши женщины, у нас было бы три с половиной миллиона злотых в месяц, или погодите... сейчас... тридцать пять на два будет семьдесят, да, у нас было бы в год семьдесят семь миллионов!

На минуту воцарилась тишина.

- Сколько? Сколько? - воскликнула пани Канаркевич, подсчитывая цифры на бумаге. - У нас было бы всего сорок два миллиона в год.

- Ну что вы болтаете? Тридцать пять на два будет семьдесят и дважды...

- Панна Говард, вы не знаете умножения!

- Я не знаю умножения! - подскочила панна Говард.

- Пожалуйста, вот я подсчитала!

- Что мне до ваших подсчетов!

- Да, да, только сорок два миллиона! - раздались голоса в разных уголках зала.

Панна Говард закусила губы и упала на стул.

- Вы хотели бы навязать свою волю даже таблице умножения, - вмешалась панна Папузинская.

- Прошу слова! - снова раздался голос рядом с манекеном для примерки платьев.

- Слово имеет член Секежинская.

- Страшно коптит лампа, - тихо сказала член Секежинская.

Действительно, красное пламя висячей лампы уже доходило до половины зеркала печи, верхушка которой украсилась бархатной шапкой. По всему залу носились хлопья сажи, похожие на черных мушек.

- Ах, мое новое платье!

- Мы стали как трубочисты!

- Ну и прелесть эти собрания, нечего сказать! А я как раз собралась на вечер!

- Почему вы не сказали об этом раньше? - сердито спросила панна Папузинская у испуганной Секежинской.

- Регламент запрещает.

- Что мне до вашего дурацкого регламента, я из-за него новые перчатки испортила.

- Член Секежинская, - с ударением сказала панна Говард, - заслуживает похвалы, она доказала, что мы начинаем приучаться к порядку.

Кое-кто из девиц засмеялся, другие участницы собрания запротестовали.

- Вы со своим понятием о порядке превратите нас в кучу судомоек! крикнула пани Канаркевич.

Хозяйка прикрутила лампу, но женщины уже начали расходиться.

- Позвольте спросить, - скромно начала панна Червинская, - как же быть с нашими работницами? На следующую неделю у нас нет денег ни на продукты для них, ни на поденную плату.

- Подумаешь! - отрезала панна Говард. - На питание в день выходит два рубля, а на поденную плату три рубля. Мы все сейчас сложимся, каждый даст, сколько может, а за неделю соберем остальное по знакомым. Вот пять рублей! Начнут же когда-нибудь покупать кофточки.

Панна Говард положила на стол пятерку, остальные стали шарить смущенно по кошелькам или шептали хозяйке:

- Я пришлю завтра рубль!

- Я принесу в среду пять злотых!

Некоторые клали на стол злотые, однако было видно, как тяжело им расставаться даже с такими небольшими деньгами.

Ада робко подошла к панне Говард и, краснея, стала шептать ей что-то на ухо.

- Панна Сольская, да говорите же громко! - воскликнула панна Говард. Сударыни, можете забрать свои деньги, панна Сольская покупает все готовые кофточки. Это весьма утешительный факт, он доказывает, что у наших женщин начинают наконец открываться глаза.

- Любопытно, что панна Сольская будет делать с тремястами пятьюдесятью кофточками? - с насмешкой спросила панна Папузинская.

- Она уплатит семьсот рублей и на полгода обеспечит наших работниц, высокомерно ответила панна Говард.

- А сама займется продажей кофточек?

- Кофточки могут остаться на складе, - тихо сказала Ада.

- О, я верю, панна Сольская, что вы пожертвовали бы еще семьсот рублей, только бы вас не наделили этой кучей тряпья, которая приводит нас в отчаяние, - съязвила панна Папузинская.

Женщины стали забирать со стола свои деньги. Чем меньше была сумма, тем большая радость светилась на лицах. Только панна Говард не дотронулась до своих денег, а когда одна из женщин протянула ей пятерку, холодно сказала:

- Пусть эти деньги останутся в кассе.

Когда Ада с Мадзей вышли на улицу, Ада была вне себя от восторга.

- Ах, дорогая Мадзя, - говорила она, сжимая Мадзе руки, - как я тебе благодарна! Если бы не ты, я бы никогда не вступила в союз, мне бы это в голову не пришло! Только сейчас я начинаю жить, вижу перед собой какую-то цель, какой-то честный, благородный труд. Какие это все достойные женщины, за исключением каких-нибудь двух крикуний.

- Тебе не нравится панна Говард? - спросила Мадзя.

- Да что ты! Она всегда была чудачкой, но в сущности она хорошая женщина. Но вот эти две ее помощницы, боже мой! Да, Мадзя, знаешь, прибавила она вдруг, - я ведь на тебя сердита! Ну как ты могла обратиться к чужим женщинам с просьбой помочь твоей учительнице, не сказав мне о ней ни единого слова? Ведь у нас в Язловце такие связи, что ей тотчас дадут место. А ты слыхала, что они тебе здесь ответили?

- Я боялась злоупотребить твоей добротой, - смутилась Мадзя.

- Ах вот что! Ты боялась злоупотребить моей добротой! Так вот как ты со мной разговариваешь? Каждый день, каждый час ты приносишь нам в дар частицу себя, ты принесла радость в наш дом, а сама не хочешь принять самой незначительной услуги даже для своих знакомых. Ведь вот что получается.

- Ну, не сердись, Адзенька, я больше никогда так не буду делать.

Они сели на извозчика, который легкой трусцой повез их домой.

- Помни же об этом, Мадзя, помни и больше никогда так с нами не поступай, - говорила Ада. - Ты даже не представляешь, как это меня обидело. Помни, что наш дом - это твой дом и что каждый человек, который интересует тебя, интересует и нас. Запомни это, Мадзя, иначе ты обидишь людей, которые многим тебе обязаны и очень тебя любят.

Они обнялись в пролетке, и мир был заключен.

- А этой панне... забыла, как ее звать...

- Цецилии.

- Панне Цецилии напиши, что место за нею, пусть только недельки две подождет.

- А если сейчас нет свободного места учительницы? - спросила Мадзя.

- Моя дорогая, - с печальной улыбкой ответила Ада, - всегда и везде найдется место для того, о ком попросит Сольский. Я только сейчас начинаю понимать все значение связей и денег. Ах, какая это страшная сила! А Стефек говорит, что есть люди, которые готовы пасть ниц перед денежным мешком, даже если это не сулит им никакой выгоды.

Мадзя с удивлением слушала свою подругу. Никогда еще Ада не была так оживлена, никогда в ее голосе не звучала такая уверенность. Собрание, видно, открыло перед нею новые горизонты, а может, только дало возможность познать могущество денег.

"Тысячу шестьсот рублей она швырнула за один вечер! Обеспечила приют трем старым учительницам и содержание двадцати бедным девушкам", - подумала Мадзя и, глядя сбоку на лицо Ады, которое то и дело освещали отблески уличных фонарей, первый раз испытала то ли чувство страха, то ли стыда за нее.

"Да она и впрямь богачка. Я и впрямь знакома с богачкой, одно слово которой может обеспечить существование десятков женщин! Но я-то зачем состою при ней? Зачем я, учительница, дочь доктора, попала к ней? Ну конечно, затем, чтобы служить другим. И все же как было бы хорошо, если бы все это уже кончилось!"