Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Помню, — сухо отозвался писатель.

(Кокотов, сказать по совести, не любил автора этой повести Юрку Полякова, с которым однажды в хлам напился в нижнем буфете Дома литераторов, а потом долго обнимался в знак вечной литературной дружбы. Андрей Львович сердечно считал его бездарным конъюнктурщиком и удачливым приспособленцем.)

— Кстати, как его зовут?

— Кого?

— Нашего олигарха.

— Вы же сказали: Виталий.

— Да, но я назвал его так до того, как мы решили, что он будет олигархом.

— А это меняет дело?

— Решительно! Думайте!

— Семен?

— Нет, это имя для дамского портного.

— Марк?

— Вы еще скажите: Хаим!

— Может, Борис?

— Да, Борис. Это хорошо. Теперь зададимся вопросом, как он стал олигархом?

— Заработал, наверное…

— Ну конечно, купил в переходе у фарцовщика джинсы, потер пемзой, потом удачно перепродал — и так до тех пор, пока не скопил на Тюменский нефтяной консорциум!

— Тогда — украл?

— Нет, нам не нужен бандит в смокинге, наша Юлия не может полюбить такого!

— Значит, удачно женился.

— Умница! Папаша невесты, в прошлом опытный аппаратный мерзавец, сжег партбилет, как Марк Захаров, и принял демократию как родную. Он крутился возле вечно пьяного Ельцина и отхватил себе, скажем, алюминиевый комбинат. Нет, целую отрасль. Допустим, медеплавильную…

— Подождите, я уже ничего не понимаю, — автор «Заблудившихся в алькове» схватился за голову. — Если Борис женился на дочери партократа, при чем тут Юлия?

— Объясняю: прежде чем жениться на дочери партократа, наш будущий олигарх сделал Юльке ребенка. Ясно? Или хотите подробностей?

— Не хочу!

— А вот я как будущий постановщик очень хочу подробностей, и по возможности мелких! Где Боря с Юлей познакомились? Кто они вообще?

— Может, однокурсники? — предположил писодей.

— Неплохо!

— Но тогда зачем вам мой «Гипсовый трубач»? Или он нам вообще теперь ни к чему? — с обидой спросил Кокотов.

— И не надейтесь! Гипсового трубача я вам не отдам. Нет! Он будет у нас стоять… будет стоять, как и у вас, в пионерском лагере, но опустевшем, осеннем… Там живут студенты. Они приехали на картошку, спят в детских кроватках под короткими одеяльцами, дурачатся… Но это уже взрослые люди с проснувшимися телами и пробуждающимися сердцами. Вы ездили в юности на картошку?

— Ездил.

— Ну и как?

— Я сильно простудился. И меня отправили домой.

— Какой же вы кисляй все-таки! А у меня самые лучшие воспоминания остались от тех времен! В сельпо продавались трехлитровые банки «белого крепкого», закатанные, как компот, жестяными крышками. А свежее бескорыстье горячего девичьего тела?! Проголодавшись, мы пекли в золе только что собранную в поле картошечку, пили вино из алюминиевых кружек, переглядывались, напоминая друг другу о случившейся нежности, и пели под гитару:

Вечер бродит по лесным дорожкам.Ты ведь тоже любишь вечера.Подожди тогда еще немножко,Посидим с товарищами у костра…

Именно там, на картошке, и зарождается любовь наших героев. Ах, как я это сниму! Малиновые осенние закаты, рябиновые грозди, случайные взгляды, внезапные касания, первый поцелуй, пахнущий дымком и дешевым вином… Все это мы возьмем из вашего «Гипсового трубача». А на последнем курсе Юлия и Борис решают пожениться. И вдруг к ним в группу переводят девицу, дочь того самого разбогатевшего при Ельцине партократа. Как мы ее назовем? Думайте, мне нужно имя разлучницы!

— Ирина?

— Нет. Ирина не может быть разлучницей. Ирина — это строгая жена, бьющая мужа по щекам.

— Виктория?

— Теплее.

— Ксения?

— Да, именно — Ксения! Она приезжает в институт на роскошной машине. Марка?

— «Крайслер»? — покраснев, предложил автор «Кандалов страсти».

— Дорогой мой, наша история начинается в те времена, когда подержанная «тойотка» с правым рулем казалась «Роллс-Ройсом». И вот наш Борис идет в институт, предвкушая встречу с Юлией, но вдруг замечает у ворот сумасшедшую тачку. Из нее выпархивает Ксения — загорелая девушка с молодой грудью, устремленной в прекрасное завтра. Конечно, проще сделать ее богатой дурнушкой, знаете, такой накрашенной игуаной от Диора. Но это, коллега, будет поддавком. А искусство не терпит поддавков! Нет, Ксюша у нас привлекательная, даже неглупая, но она из тех девиц, у которых в лице то же самое, что и в трусиках. По молодости это даже мило — заводит с полоборота, но с возрастом превращается в бедствие. У меня была одна такая подружка. И знаете, где она больше всего любила?..

— Меня это не интересует! — ответил писодей костяным голосом.

— Понимаю. Поговорим о Боре. Он у нас кто? Из какой семьи? Скорее всего, Боря честолюбив и беден…

— Как Лева?

— Умница, коллега! Отдадим Борьке биографию Левушки, отдадим вместе с мамой, которая трясется над ним, как моя Люська над своим Кусиком. Маму сыграет Ирка Купченко. Наш Борис красив, словно юный черт! Кудрявый, мускулистый, голубоглазый мерзавец. Ксения влюбляется в него без памяти, начинает делать глупости, нелепо навязываться, но ему нужна только Юля, он не замечает новую однокурсницу. Отчаявшись, Ксюша, а она привыкла к тому, что все ее желания мгновенно удовлетворяются, рассказывает о своем горе отцу, буквально рыдает у него на плече… В детстве папа дарил ей такие куклы, что подружки плакали от зависти. А в школьные годы привозил из загранки такие портфели и пеналы, что даже учителя сбегались посмотреть. Понимаете ход мысли, коллега?

— Еще бы! Она хочет, чтобы папа подарил ей Бориса, как куклу. Ну, вроде Кена, друга Барби…

— Верно! И этот прожженный повелитель «вертушек» поджидает нашего героя у ворот института, сажает в машину и делает предложение, от которою Борис не может отказаться. Ну, допустим, будущий тесть обещает прямо из-под венца отправить новобрачных на стажировку в Чикагскую высшую экономическую школу. Для бедного парня — это гарантия жизненной победы. Тогда, в девяностые, любого дебила с американскими корочками сразу министром назначали. Оттого мы теперь в такой общенациональной заднице, мой друг! Западничество для России — это способ геополитического суицида.

— Неужели — Сен-Жон Перс? — тонко уточнил Кокотов.

— Возможно. Теперь, конечно, ситуация улучшилась: чтобы сделать карьеру, достаточно родиться в Питере. Но вернемся к нашему герою. В нем борются два чувства: страсть к нашей Юлии и честолюбие. Он выбирает последнее. И знаете, кто подталкивает его к этому?

— Кто?

— Мать. Ирка Купченко! Она намыкалась в интеллигентной нищете и желает сыну другой судьбы. Наступает момент, когда Боря должен признаться во всем Юлии, которая как раз накануне поняла, что беременна, и хочет сообщить милому о его скором отцовстве. И вот они готовятся к роковому свиданию. Она, радостно смущенная, изнутри светящаяся грядущим материнством… Вы замечали, коллега, у беременных особенный взгляд?

— Замечал, я бы назвал его внутриутробным.

— Неплохо! Итак, она прихорашивается перед зеркалом, красится, ну, в общем, чистит зубным порошком тапочки…

— Какие тапочки? — оторопел писодей.

— А я разве вам не рассказывал?

— Не-ет.

— Ну что вы! Во ВГИКе у нас вел семинар Евгений Иосифович Габрилович. Великий Габр! Ему было за семьдесят, и, как многие старые люди, он жил прошлым, а в настоящее выходил, точно в булочную из своей антикварной квартиры. И вот однажды мы разбирали сценарий про современную советскую женщину-руководительницу. И Габр говорит автору: «Что это она у вас все руководит и руководит? Она же женщина! Покажите это! Покажите, как она собирается на свидание: накручивает волосы на папильотки, гладит чулки, чистит зубным порошком тапочки…» Мы рухнули, хохочем, а мэтр не понимает. Действие происходит в семидесятые, а зубным порошком белые спортивные тапочки чистили в тридцатые… Габр перепутал эпохи. С тех пор у нас это стало поговоркой…

— А что же Борис? — поинтересовался писодей.

— А он, изменщик, наоборот, страдает, мучается. Бреясь, старается не глядеть себе в глаза. Стыдно! Он смутно догадывается, что совершает, может быть, самую страшную ошибку в своей жизни. Но уже ничего не может поделать: свадьба назначена, гости приглашены, вызов из Чикаго лежит на комоде, политый счастливыми слезами Ирки Купченко. У вас, Андрей Львович, так бывало: вы понимаете, что делаете глупость, но остановиться не можете?

— Бывало… — вздохнул автор «Роковой взимности».

— У меня тоже. Много раз! Ах, как я это смонтирую, параллельно: мужчина и женщина собираются на свидание. Потом долго, возможно даже в рапиде, они едут навстречу друг другу. На ее лице играют блики великой тайны будущего материнства, и чем ближе она к месту встречи, тем светлее ее взгляд. А у него все наоборот: он мрачнеет, приближаясь к пункту своего неизбежного предательства. Кстати, где у них свидание?