Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Да, в самом деле жулики… — уныло согласился Огуревич. — Жаль…

— Почему же?

— Они обещали в качестве бонуса похлопотать, чтобы мою школу приняли в международную ассоциацию «Супербрейн», даже показали фотографию… Они сняты вместе с генеральным секретарем ассоциации Хаввой Дудник.

— Знаете, Аркадий Петрович, что я вам скажу, — вставая, холодно произнес Жарынин. — Прежде чем слиться со Сверхразумом, научитесь пользоваться обычными мозгами! Очень советую. Пошли, коллега! — Он обернулся к соавтору. — Перед ужином я хочу немного вздремнуть, а потом: работать, работать и еще раз работать! Или у вас другие планы? — Игровод колко глянул на писодея, изнывавшего от любовной неукомплектованности.

— Нет, — вздохнул Андрей Львович. — Я весь ваш.

Глава 62

Любовь и картошка

— Андрей Львович, вам не кажется, что котлеты стали еще меньше?

— Кажется…

Соавторы после ужина сидели в люксе. Жарынин выспался и теперь был бодр и энергичен, как отставной реформатор. О своей утренней похмельной оплошности, чуть не погубившей «Ипокренино», он, кажется, совсем забыл и, наслаждаясь, курил трубку с голубым фарфоровым чубуком. А вот Кокотов совсем сник и закручинился: к острой клеточной тоске по Наталье Павловне добавились тупые боли под ложечкой, возникшие из-за несвежей подливы, приготовленной еще к позавчерашним голубцам и добавленной на ужин к котлетам для видимой питательности. Но проспиртованному игроводу прогорклая подлива никак не повредила. Изрыгая клубы сизого дыма, он вещал:

— Ну, ничего, ничего! Расправлюсь с Ибрагимбыковым и займусь этим торсионным прохиндеем! Вот она, глумливая логика борьбы: чтобы одолеть крупного вора, приходится объединяться с мелким жульем! На чем мы с вами, коллега, остановились?

— На том, кто отец ребенка…

— Да-а, это вопросец! От кого родила наша красивая и загадочная Юлия? Она ведь у нас мать-одиночка, так?

— Одиночка, — с готовностью подтвердил автор «Преданных объятий».

— Вот и чепуха получается! — воскликнул режиссер, стукнув трубкой по столу так, что табак рассыпался искрами по полировке.

— Почему же — чепуха?

— Потому что красивая и загадочная женщина даже с тремя детьми обязательно кого-нибудь себе найдет, — объяснил Жарынин, сметая горящие крошки в пепельницу. — Я знал одну милую даму, которая три раза была замужем, в каждом браке рожала по ребенку — и ничего: с четырьмя детьми нашла себе нового мужа — депутата, между прочим!

— С тремя детьми, — поправил арифметичный писодей.

— Экий вы педант, Андрей Львович! Одного ребенка, девочку Ниночку, киску, она родила вне браков, по случаю, — понежневшим голосом разъяснил режиссер. — А может, подсунем Юльке мужа? Знаете, бывают такие жизнестрадальцы: больше всего на свете любят брошенных жен подбирать да чужих детей растить… О чем вы думаете?

— Я? М-м… А если наша Юлия никого себе не ищет? Она оскорблена, потрясена изменой любимого. Одиночество — ее ответ вероломству мужчин.

— Не ищет? Тогда ее найдут. Обязательно! — уверенно сказал игровод, засыпая свежий табак в новую трубку цвета спелого персика.

— Да, действительно, — согласился автор «Знойного прощания», вспомнив свою первую жену Елену. — Хорошо, допустим, она не одиночка, но вышла за мужчину, которого не любит. Так иногда бывает.

— Скажите лучше: иногда так не бывает. Обезлюбевший брак — драма миллионов. Ладно, об этом уже есть кино. Как зовут ее мужа?

— Максим, вы же сказали.

— Нет, Максим — отец ребенка. Как зовут мужа? Разница, надеюсь, понятна?

— Понятна. Николай?

— Нелюбимых мужей так не зовут.

— Василий?

— Так зовут сантехника, захаживающего к похотливой домохозяйке.

— Леонид?

— Это имя для гинеколога.

— Константин?

— Костя? Пожалуй… Да, Костя! Он ее боготворит, а она лишь позволяет себя любить. Знаете, есть такие женщины, обладая которыми не обладаешь, в сущности, ничем, кроме семейных обязанностей.

— Знаю. А дети у них есть?

— Конечно. Ниночка.

— Почему Ниночка?

— А вам жалко? Ниночка — и все тут. И вот что еще любопытно: такие женщины, как наша Юлия, обычно страстно, маниакально, до какого-то душевного искажения обожают своих детей. И чем меньше они хотели иметь ребенка, тем сильнее потом его любят! Знаете, у меня был роман с одной милой матерью-одиночкой. Люсей. Мы познакомились, когда я выгуливал Бэмби, моего несчастного Бэмби…

— Почему несчастного?

— А я вам разве не рассказывал?

— Нет…

— Однажды во дворе он увлекся текущими половыми вопросами, помчался за одной привлекательной сучкой и пропал без вести. Маргарита Ефимовна была в отчаянье, но утешилась, как и все женщины: теперь у нас очаровательный миттельшнауцер, и она души в нем не чает.

— Как зовут?

— Не важно. Так вот, Люся, увидев Бэмби, в ужасе подхватила ребенка на руки, и мне пришлось ей объяснять, что бояться надо не собак, а людей. Слово за слово — и я по типовой схеме пригласил ее в Дом кино на закрытый просмотр. На обратном пути она призналась, что никогда еще не встречала такого интересного человека, как я. Люся оказалась очаровательной постельной простушкой. И это было так мило, так диетично, ибо параллельно я ввергся в бурный роман с аспиранткой кафедры теории театра. Как всякая искусствоведческая дама, она обладала изысканно надломленной сексуальностью и устраивала мне в постели декадентские оргии. Подробности, учитывая ваше, коллега, состояние, скромно опускаю.

— А какое у меня состояние? — дрожащим от обиды голосом спросил Кокотов.

— Андрей Львович, крепитесь — помощь придет!

— Не надо!

— Придет. Кстати, Люся жила от меня через улицу в двухкомнатной квартире, а ребенка сдавала с детский сад на пятидневку. В общем, все условия. А чтобы легализовать наши отношения, я, последовав давним советам жены, купил кроссовки, спортивный костюм и начал бегать по вечерам. Возвращался через час-полтора, усталый и довольный. Подозрений никаких, ибо в моем возрасте мужчина после десятикилометровой пробежки и тридцатиминутного секса выглядит примерно одинаково. Идеальная связь, которую можно длить годами, но я выдержал только два месяца. Конечно, влюбленная женщина должна нести милый вздор, но если она все время рассказывает о том, как ее сыночек покушал, покакал, посмотрел или улыбнулся… Это невозможно! Последней каплей стал такой вот случай. Забежав к ней и сбросив кроссовки, я в поту трудился над ее женским счастьем, как шахтер-отбойщик над трудным угольным пластом, а Люся вдруг возьми и захихикай. «В чем дело?» — вскипел я. — «Знаешь, Жарик, — сказала она, заливаясь смехом, — что сегодня учудил Кусик?» — «Что-о-о?» — «Представляешь, он показал пальчиком в свой горшочек и спросил: „Мама, а я тоже сначала какашкой был? Какашкой, представляешь?“»

— И вы расстались? Из-за одного слова? Эту историю вы хотели мне рассказать? — скривил губы автор «Сумерек экстаза», страдая от одиночества и скисшей подливы.

— Нет, другую… После этого к Люське больше не забегал. А вот почему рассталась Юлия с отцом ребенка?

— Пусть тоже расстанется из-за пустяка, глупого слова…

— Дорогой коллега, если вы хотите стать сценаристом, запомните: из-за пустяка расстаются в жизни. В кино, как и в криминалистике, должен быть серьезный мотив!

— Мотив? Может, он к ней, ну… охладел, что ли?

— Как Земфира к Алеко?

— Примерно, — кивнул писодей, вспомнив про Наталью Павловну, страстно обещавшую по телефону: «Жду, жду, жду!»

— Кокотов, о чем вы сейчас думаете?

— О мотиве! — твердо ответил писатель, продолжая мучительно соображать, куда же могла исчезнуть Обоярова.

— А вы никогда не задавались вопросом, почему Земфира охладела к Алеко, а не наоборот?

— Земфира? Она… К ней нельзя охладеть!

— Правильно, коллега, правильно! И наша Юлия не такая! Она из тех сложных и возвышенных женщин, в наготу которых не веришь до последнего момента, да и после момента тоже не веришь, хочется убеждаться вновь и вновь…

— Но тогда почему Максим ее бросил?

— Какой Максим?

— Мы решили, что отца ребенка зовут Максим.

— Лучше — Виталий.

— Но ведь я…

— Не надо лишних слов! Давайте рассуждать: он у нас кто?

— Не знаю, — пожал плечами писатель.

— А вот я знаю: он олигарх, пусть даже районного масштаба. Помните, на заре перестройки была такая повестушка «ЧП районного масштаба»? А потом еще и фильм сляпали! Серега Снежкин. Я заканчивал ВГИК, а он как раз поступил. Лихой, я вам скажу, фильмец. Помните?

— Помню, — сухо отозвался писатель.

(Кокотов, сказать по совести, не любил автора этой повести Юрку Полякова, с которым однажды в хлам напился в нижнем буфете Дома литераторов, а потом долго обнимался в знак вечной литературной дружбы. Андрей Львович сердечно считал его бездарным конъюнктурщиком и удачливым приспособленцем.)