Повседневная жизнь старой русской гимназии - Николай Шубкин

16 января

Еще 1 июля утвержден новый закон о попечительных советах, значительно расширяющий их компетенцию (право представительства в педагогическом совете, на уроках и на экзамене, право наблюдать за учебной и воспитательной частью, право представлять к назначению и увольнению всех лиц учебно-воспитательного персонала, не исключая и председателя педагогического совета, право обжаловать постановление округа в Министерство), вместе с тем и вообще учебные заведения приобретают некоторую самостоятельность, а педагогический совет имеет в попечительском совете своих представителей и может, следовательно, влиять как на хозяйственную, так и на административную часть учебного заведения. По точному смыслу действию этого закона подлежат все женские гимназии и прогимназии, содержимые на частные средства, появившиеся после его издания, а существовавшие раньше могут или принять его, или остаться при старом положении. Но Министерство, косо смотря на это либеральное детище Думы, стремится ограничить его применение или даже совсем свести на нет, чему, правда, способствует и индифферентизм самого общества. Попечительные советы обеих гимназий даже не заикаются о преобразовании на основе нового закона. Начальница прогимназии, не зная этого закона, посылала членов попечительного совета на утверждение в округ (по новому закону они никем не утверждаются), и округ, ничтоже сумняшеся, даже забраковал одного из них на основании каких-то неблагоприятных сведений из полиции. А на мой запрос в округ о применении этого закона к прогимназии — «ни ответа, ни привета».

17 января

В мужской гимназии только стали налаживаться отношения, опять произошел неприятный инцидент и опять с тем же четвероклассником Б-вым, с которым была история и в ту четверть. Еще в перемену я мирно разговаривал с ним, спрашивая, какой танец он исполняет на вечере у гимназисток, кто еще танцует и т.п. На моем уроке он оказался на чужой парте, и вскоре между ним и его соседом завязался разговор. Я остановил их в шутливом тоне: «Вы думаете, что Т. скучает без С-ва и его надо обязательно занимать?» Через некоторое время разговоры опять возобновились. Я вызвал тогда того и другого, они ничего не могли ответить, не могли даже сказать, о чем спрашивают. Тогда я поставил им по единице и рассадил на разные парты. После урока Б-в вдруг обратился ко мне с запросом, за что им поставили единицы, за ответ или за внимание. Я ответил: «Можно сказать, как угодно, так как и ответа Вами никакого не дано». Б-в стал возражать против этого и в заключение потребовал, чтобы я указал в журнале, за что именно поставлены единицы («Вы должны пояснить…»). Считая такой тон совершенно недопустимым, я прекратил с Б-вым дальнейшие разговоры и заявил, что запишу его в кондуит, что и сделал. Когда после этого я вышел из учительской, Б-в догнал меня, я думал, не с целью ли извинения, но не тут-то было. Спросил грубоватым тоном, записал ли я его, Б-в потребовал, чтобы я дал ему провесть эту запись, так как в ту четверть я записал его якобы неправильно. Возмущенный этой новой выходкой Б-ва, я пошел назад и добавил к своей записи его новое заявление. Потом я ушел в женскую гимназию и не знал, как реагировали на это мои коллеги, но и сам был весьма расстроен, так как у Б-ва и за ту четверть была уже тройка поведения, и теперь дело могло кончиться увольнением. Пришедший на конференцию директор тоже был, видимо, расстроен. После конференции он пожелал поговорить со мной по поводу этого инцидента. Он, со своей стороны, не желая шума с увольнением, определил наказать Б-ва карцером на пять часов. Но из его разговора выяснились и еще некоторые детали, касающиеся отношения ко мне коллег. Они, ничего не говоря мне лично, насплетничали директору, будто ученики худо сидят у меня на уроках и я не могу справиться с дисциплиной.

Пришлось по этому поводу давать ему объяснения, что я не сторонник мертвой дисциплины, чтобы ученики сидели весь урок как какие-то истуканы, но, с другой стороны, не оставляю и без внимания их шалостей, разговоров и т.п., что показывает хотя бы сегодняшний инцидент. По, упрекая меня в излишней мягкости, директор в то же время как будто не прочь обвинять меня и в чрезмерной строгости, так как советовал подтягивать учеников не сразу, а постепенно. Таким образом, не знаю теперь, как себя вести. Не воздействовать на разных Б-вых мерами строгости — значит вовсе распустить их, а если воздействовать, то возникают разные неприятные инциденты, в которых и коллеги, и директор склонны усматривать мою же вину.

Подготовка вечера в пользу раненых

18 января

Единственным моим утешением является восьмой класс. С ними я провожу первый пробный урок в школе, к ним же, как на отдых, иду на последние уроки, отбыв свою очередь в мужской гимназии. Теперь мои восьмиклассницы заняты подготовкой своего вечера в пользу раненых. Хлопот у них с этим вечером много: много и организаторской работы, и подготовка к сценам, к живым картинам, к декламации, к музыке, к пению, к характерным танцам. Нередко теперь и на уроках идет у нас разговор по поводу разных деталей вечера, пробуем иногда те или иные стихотворения для декламации, а две восьмиклассницы составили даже собственные стихотворения на темы войны. Сегодня был на первой репетиции этого вечера, ведшейся под руководством одного артиста-любителя. Эта подготовка к ученическим вечерам едва ли не интереснее, по-моему, самих вечеров. Война положила на эти вечера яркий отпечаток. Цель их теперь не просто веселье, а помощь жертвам войны; содержание, соответственно этому, чисто идейное. Тут и монолог Минина, и Орлеанская Дева, и песни брюссельских кружевниц, и живые картины на темы войны. От тех пошловатых водевильчиков, какие ставились иногда на ученических вечерах два-три года назад («Счастье только в мужчинах» и т.п.), теперь не осталось и следа.

В учебном отношении зато мы ныне в восьмом классе идем гораздо медленнее. По педагогике проходим еще то, что обычно проходили в начале декабря. По словесности до сих пор сидим на Некрасове, так что и на Л. Толстого времени мало останется. Раньше же бывало проходили не только всего Некрасова и Л. Толстого, но еще и Герцена, Глеба Успенского, Чехова. Но тогда я делал весь почти год добавочные уроки. Ныне же нет возможности делать это. да и не хочется и на учениц очень уж налагать: и добрые отношения хочется сохранить, да и военные нужды тоже их отвлекают. Не устраивается поэтому ныне и рефератов, так как настроение какое-то неучебное и желающих читать рефераты в восьмом классе не нашлось.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});