Повседневная жизнь старой русской гимназии - Николай Шубкин

31 декабря

В женской гимназии в отличие от мужской отношения с моим единственным восьмым классом весьма хорошие. За последние годы мне, кажется, удалось-таки найти надлежащий тон для занятий с девицами этого возраста. Ничуть не понижая своих требований и будучи довольно строгим как учитель, я в то же время стараюсь быть среди них как старший товарищ, и они платят мне сердечным и доверчивым отношением, принимая и двойки как должное, т. е. не обижаясь на них. Часы, проводимые мною в восьмом классе, несмотря на серьезную работу там, являются для меня как бы отдыхом: так весело, просто и непринужденно идет здесь вся работа. И мне глубоко жаль, что это, наверное, уже последний мой восьмой класс, и что теперь, когда мне удалось установить здесь надлежащие отношения, придется бросить эту работу и приспособляться к новым условиям — в мужской гимназии. С моими бывшими ученицами из других классов мне почти не приходится иметь дела, но говорят, что они сожалеют о моем уходе и не совсем довольны преподаванием нового словесника, хотя он требует меньше и более щедр на баллы. Однажды мне это пришлось выслушать и от самих девиц. Группа восьмиклассниц (в том числе и те, что не раз плакали от моих двоек) окружила как-то меня, стали спрашивать кой-каких разъяснений насчет данного им сочинения, упрекали, что я оставил их, и жаловались на преподавание моего заместителя. «Хоть бы с этого полугодия Вы взяли наш класс!» — упрашивали они. Таким образом, со стороны учениц, как настоящих, так и бывших (за некоторыми, впрочем, исключениями вроде Т-кой, оставшейся в седьмом классе на второй год и теперь не здоровающейся со мной), отношение совсем другое, чем со стороны учеников. Но что прямо-таки противно в женской гимназии, так это отношение к преподавательскому персоналу со стороны начальницы и классных дам. И это не мое только субъективное впечатление. Когда на днях спросили знакомые нового словесника, доволен ли он девицами в гимназии, он ответил: «Девицами-то доволен, а вот дамами нет». — «Какими дамами?» — «А классными». Под этим подписался бы каждый из нас, педагогов, присоединив к числу «дам» еще и начальницу. Со стороны этой почтенной компании продолжалась по отношению к учительницам, осмелившимся отказываться от классного наставничества «в пользу» классных дам. прежняя травля. Двусмысленное положение учительниц, полуосвобожденных от этих обязанностей, только способствовало этому. Получались, например, такие сцены. Баллы в свидетельства выставляет классная дама, а подписывает его классная наставница из учительниц. И вот начальница вызывает совершенно не подчиненную ей учительницу и делает замечание, почему в свидетельстве пропущен минус. «Но ведь это же писала классная дама», — возражает учительница. «Но ведь классная наставница Вы, Вы и должны отвечать», — упрекает начальница, которой только этого и надо было. Другую учительницу она почти каждый раз вызывала в гимназию по телефону, когда та несколько опаздывала на урок, а когда учительница, взбешенная таким отношением, обратилась за защитой к директору, начальница назвала ее «наушницей», не считая, очевидно, за наушничество те постоянные доносы на учительский персонал (хотя бы на меня или на М-ну в ту четверть), которые у нее самой (бывшей курсистки!) вошли уже в плоть и кровь. Благодаря ее властной поддержке и бесхарактерности попавшего к ней под башмак директора классные дамы все больше третируют учителей. А попечительский совет, где от педагогического персонала никого нет, заботится тоже исключительно о классных дамах, совершенно игнорируя нужды учителей. Насколько неравноправно распределяются здесь средства между учительской и «классно-дамской» корпорациями, видно из примера других гимназий, более объективно смотрящих на дело. Так, вновь прибывшая из другого города классная дама поразилась обеспеченностью и легкостью труда здешних классных дам, рассказывая, что в К. (где она служила) у каждой классной дамы по два класса, причем оба по сорок человек, за этими классами они не только должны следить, но и помогать отстающим (в целях большей осведомленности они и сидят на всех уроках), и за все это классная дама получает там только сорок пять рублей в месяц. Наши же классные дамы, имея лишь по одному классу и вовсе не занимаясь с отстающими, получают по пятьдесят четыре и более рублей. Зато учительницы там, будучи совершенно освобождены от классного наставничества, получают вознаграждение больше, чем здесь: со средним образованием по 60 рублей за урок (у нас по 45–50), а с высшим по 75 (у нас в младших классах те же 45, а в старших по 60). И при таких-то исключительно благоприятных условиях наши классные дамы еще недовольны своей судьбой (в угоду им с нового года открывается еще новая должность классной дамы, вопрос же об увеличении учительского жалования или хотя бы оплате труда по классному наставничеству даже и не поднимается). Скромная же попытка учительниц обратить внимание на свою судьбу и избавиться хотя бы от бесплатной помощи классным дамам вызвала целую бурю и обратилась в глазах начальства в «бунт» и «ниспровержение». При таких ненормальных условиях, разумеется, не может быть добрых, товарищеских отношений между зазнавшимися классными дамами и обойденным учительским персоналом. Эта-то язва и разъедает нашу гимназию, с которой я так сроднился, но из которой приходится уходить.

Председатель прогимназии

6 января

Теперь остается сказать о прогимназии, где я председательствую. По самой должности с ученицами здесь приходится мало иметь дела. Поближе познакомиться с ними пришлось только во время устройства вечера, бывшею 6 декабря в пользу раненых и запасных (ото был первый здесь платный благотворительный вечер, на котором позволено было участвовать в качестве исполнителей учащимся). Больше приходится зато иметь дела с учительским персоналом. Посещал я и некоторые уроки, после которых делал учительницам кой-какие указания. Слабы оказались уроки только у вновь вступившей на службу учительницы русского языка. Несмотря на блестящий диплом с высших женских курсов, она, что называется, и шагу не умеет ступить. Это, конечно, не ее вина, а результат того странного положения, что в наших высших учебных заведениях, готовящих учителей средней школы, на практическую подготовку к педагогической деятельности не обращается никакого внимания.

Пришлось поэтому давать ей целый ряд довольно элементарных методических указаний и снабдить кой-какими пособиями по методике. Но всего больше вредят делу преподавания те бюрократические порядки, которые так прочно царят в нашем ведомстве. С этими порядками ныне мне пришлось воочию познакомиться. Благодаря обычной путанице в канцелярии попечителя (вследствие которой и я сам с осени едва не остался без места), за одно только полугодие в одной только прогимназии было уже два случая назначения по два человека на одну и ту же должность. Сначала сверх назначенной на должность учительницы истории на эту же должность назначили и другую, хотя последнюю представляли только на географию. Еще ярче проявилась бессмысленная и вредная для дела канцелярщина мри назначении учительницы русского языка. 15 августа занимавшаяся раньше по русскому языку начальница просила назначить вместо нее кого-нибудь другого. А с 16-го она же представила на эту должность некую г. П-ю, весьма интеллигентного и опытного педагога. И вот эти две бумажки об одном и том же пошли разными путями и… даже не встретились. С 16 августа пошла переписка о г. П-й. С нее потребовали прошение, потом марку на прошение, сделали запрос губернатору о ее благонадежности, там тоже «пошла писать губерния». В результате же первой бумаги (от 15 августа) округ стал сам искать кандидаток, нашел такую и назначил ее с 1 октября. В ноябре она явилась к нам (это та самая неопытная курсистка К-на, о которой я писал) и занималась всю вторую четверть. А в конце декабря получили в округе свидетельство о благонадежности П-й и там, нисколько не смущаясь, назначили к нам и ее, хотя ее место было уже давно занято. Теперь идет об этом переписка. А в результате всей этой канцелярской волокиты мы получили неопытную учительницу вместо опытной (притом первую пришлось «выписывать» и оплачивать ей прогоны, вторая же и так живет здесь). П-я же, сверх того, ввиду выставления ее кандидатуры на должность учительницы должна была прекратить возбужденное ею ходатайство об открытии собственной школы и, таким образом, осталось ни при чем. Еще хуже обстоит дело с рисованием, преподавание которого совершенно расстроено из-за обычного нашего тормоза — благонадежности. С осени был допущен к преподаванию его молодой художник, с умением и любовью принявшийся за дело. Но он занимался только до тех пор, пока шла переписка о его благонадежности. Под конец же первой четверти вдруг пришла бумага, что, по сообщению губернатора, он «не может быть терпим на педагогической службе». За что, спрашивается? За какую такую крамольную деятельность? Оказалось за то, что несколько лет назад этот молодой человек (тогда еще совсем юнец) был на маскараде в костюме, изображавшем «свободу слова» (замок на губах). И этого оказалось достаточным, чтобы навсегда закрыть для молодого художника поле педагогической деятельности. Он оказался опасен даже в качестве учителя рисования! А в это время как раз он с обычным усердием хлопотал над декоративной частью устраиваемого прогимназией патриотического вечера. Его сестра держала экзамен на сестру милосердия, чтобы отправиться на войну. А двоюродный брат его немного спустя погиб в Пруссии смертью героя. И все это перевесил в глазах нашего ведомства какой-то маскарадный костюм, в глазах того ультрапатриотического ведомства, которое даже теперь, в разгар войны с Германией, ухитрилось назначить нам в попечители фон Г-мана!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});