Темные изумрудные волны - Федор Московцев

Собрав группу, Хамхоев направился в свою последнюю поездку.

— Про Лиманского он нам так ничего не выложил, — сказал Иосиф Григорьевич, выключив диктофон.

— Одно из двух: либо он непричастен, либо все следы уничтожены, и нет смысла признаваться. Стервец отпирается, понимая, что его берут на пушку.

— Лиманский имел доступ ко всем ключам, ему никто не был нужен для того, чтобы залезть в ячейку. Странно только, что всё произошло в день похорон.

— Наоборот, Григорьевич — он подумал, что пропажа не сразу обнаружится, что точная сумма похищенного известна одному Кондаурову; вот и решился.

— Будем посмотреть. Чего гадать на кофейной гуще? Вопрос такой: что с этим пиндосом делать?

— Думай сам. Не забывай, он собирался тебя прикончить.

Допив ароматный кофе — адвокат оказался гурманом — они направились к нему, — решать, сколько чашек кофе отмерить ему на этом веку. В гостиной бойцы смотрели боевик по телевизору, и со знанием дела комментировали то, что происходило на экране.

— Сколько можно его колошматить, по моим подсчётам, он уже пять раз должен умереть! Брехня какая-то, — сказал один.

— Для лохов снимали, — ответили ему.

Войдя в спальню, Иосиф Григорьевич, будучи уже за пределами отвращения и ненависти, обратился к Еремееву со следующими словами:

— Завтра мы поедем к нотариусу, ты напишешь дарственную на этот дом. А сейчас расскажи, какими активами располагаешь, я до утра подумаю, что с этим делать.

— Если такой разговор вышел, — побагровел успевший прийти в себя Еремеев, — хрен тебе на постном масле. У тебя есть признание, вези меня в камеру… или кончай прямо здесь.

— И то верно, — посмотрев по сторонам, заметил Иосиф Григорьевич, — не стоит оставлять лишнюю тяжесть на падонкаффских плечах.

И, схватив стоявшую на тумбочке массивную греческую вазу, разбил её о голову адвоката. Не дожидаясь, пока Еремеев придёт в сознание, полковники вышли в гостиную. Там они распорядились провести адвокату дополнительную серию «процедур», затем отвезти его Уварову в гараж, а перед этим обыскать весь дом.

Наутро они приехали в гараж. Поездку к нотариусу пришлось отменить — Еремеев, в полубессознательном состоянии, бился в горячечном бреду. Слушая, как он выкрикивает «Подонки! Придушу всех!», и прочие ругательства, Давиденко вспоминал эпизоды его «адвокатской» практики. Вот парень, приблизившийся к его машине и пытающийся её взломать. Выглянув в окно — Еремеев тогда жил в многоквартирном доме — адвокат выстрелил из ружья по воришке. Попал в голову, затем отправился спокойно спать. Парень скончался на месте. Дело удалось замять. Вот шестнадцатилетняя девочка, найденная на свалке Ангарского посёлка, она была изнасилована и зарезана. Соседи Еремеева показали, что видели, как накануне вечером он вёл её в свой дом. На следующий день их самих — пенсионеров, мужа и жену — обнаружили зарезанными в собственном доме.

Иосиф Григорьевич достал из автомобильной аптечки пачку аспирина, вынул таблетку, и впихнул её в рот Еремееву. Затем вышел из гаража, бросив на ходу:

— Поехали, Слава.

И они отправились к Иосифу Григорьевичу домой — решать, что делать с шестьюдесятью тысячами долларов и двумя слитками золота, обнаруженными в домашнем сейфе адвоката.

На следующее утро они вновь приехали в гараж. Стоял невыносимый запах — накануне никто не подумал о том, что Еремееву необходимо отправлять естественные надобности. Как, впрочем, есть и пить. Сам адвокат, по-прежнему в наручниках, лежал в беспамятстве. Иосиф Григорьевич дотронулся до его лба — лоб пылал, как раскалённая жаровня.

Через два часа привезли доктора, надёжного человека, с которого для пущей надёжности взяли обещание хранить врачебную тайну.

На вопрос «что с ним?» Уваров ответил, что пострадавший случайно сунул себе в ухо острый предмет. Осмотрев пациента, доктор обнаружил распухший висок, увеличенные лимфатические узлы, и мрачно констатировал, что положение больного крайне серьёзное. Скорее всего, воспаление среднего уха, что чревато попаданием инфекции в мозг. Смерть может наступить в любую минуту. Необходимо срочное реанимационное лечение.

Уваров и Давиденко находились в замешательстве. Не дожидаясь их решения, врач сделал инъекцию максимальной дозы антибиотиков.

— Сможешь ли ты сам провести… эти реанимационные мероприятия? — спросил Иосиф Григорьевич.

— Смогу, — ответил врач, понимавший, что неспроста тяжелобольной находится там, где полагается находиться машинам. — Только не здесь. И мне нужно съездить за лекарствами, материалами, инструментами.

Иосиф Григорьевич ответил едва заметным кивком. «Куда везти адвоката? К нему домой? К себе? В загородный дом? Или, чёрт с ним, в больницу? А если выживет… не дай бог… или дай бог… что тогда с ним делать?»

Когда через три часа они вернулись, адвокат уже не дышал. Пощупав пульс, осмотрев склеры, врач констатировал смерть. Он развёл руками, и молча вышел.

— А поговорить? — вырвалось у Иосифа Григорьевича.

Он начал размышлять.

— Отвезти куда-нибудь, затем «случайно» обнаружить, соорудить дело, дать дело нужному следователю.

— Ты понимаешь, какой нам огород придётся городить, и сколько это будет стоить? — возразил Уваров. — И всё ради чего? Чтобы какой-нибудь шустрый оперуполномоченный, или следователь, когда-нибудь докопался до истины? Думаешь, только в нашей епархии умеют разговаривать с трупами?

Иосиф Григорьевич прошёлся по доскам, которыми была забрана яма.

— Бросить в подвал, залить кислотой, забетонировать.

— Тогда уж залить бетоном весь подвал, — продолжил его мысль Уваров.

— И сделать стяжку, поднять пол сантиметров на десять, — закончил Иосиф Григорьевич.

Глава 72

Вперед спешуДрожит от мокрого дождяЛуна на небе одиноко.Ей сверху видится земля,Луна — недремлющее око.И видит все: и смерть, и жизнь,Любовь и нож — ей: «Ну и что же?»Луна ведь, как ни странно, на людей,Луна ведь на людей похожа.Кровью земля обагрена,А я пишу вот эти строки,Земля копейкой сражена,Мы вместе, но мы одиноки.Наркотики, убийства — это жизнь,Для киллеров и мафии, быть может?Они ведь, как ни странно, на людей,Они ведь на людей похожи.Мы хуже дикого зверья,Хотя все от природы строги.Мы все враги, и все друзья,Мы все рабы, и все мы боги.В пороках утонула жизнь.Любовь и нож — нам: «Ну и что же?»Мы все ведь, как ни странно, на людей,Мы все ведь на людей похожи.

Глава 73

Тихо скрипнула дверь, в кабинет вошёл Першин.

— Добрый день, Иосиф Григорьевич! Что-то дверь поскрипывает, может, маслица машинного принести? Для машинки останется.

Давиденко угрюмо посмотрел на вошедшего поверх очков.

— Не для всех тут дверь без скрипа отворяется…

А сам подумал: «Примчался без предупреждения, ишачий хвост, проверить, как жив-здоров».

Растерянно улыбаясь, Першин примостился на стул.

— Просьба есть…

— Видит баранья башка, не просто так пожаловал…

Кроме обоснованной злости, появившейся после покушения, у Иосифа Григорьевича вдруг прорвалось раздражение на замдиректора «ВХК», постоянно досаждавшего его своими просьбами. Видимо, Першин думал, что ежемесячный платёж не отрабатывается на сто процентов, КПД слишком низок, и, появляясь с очередным пакетом заданий, всегда боялся что-либо упустить, считая, что полковник не смеет забыть про него хотя бы на один час. Он был из тех людей, для которых дверь просьб, однажды открывшись, уже не в силах закрыться, так как, подобно голодным баранам, в неё всем стадом врываются их домогательства.

Быстро забыл Першин, как ходил перед Кондауровым на полусогнутых, боясь потревожить хотя бы взглядом.

— Может, я не вовремя, — осторожно спросил замдиректора, всё еще улыбаясь.

— Не вовремя шут собрался прокрасться к чужой жене — бубенцы на колпаке только рассмешили разбуженного мужа.

— Давно не появлялся… то есть… пришёл просить об одолжении, — проговорил Першин, кисло улыбнувшись.

— Одолжила сорока у орла клюв, а вернуть забыла.

— Иосиф Григорьевич, я ведь не просто так хожу… то есть… у нас с вами договор, — пробормотал Першин с последней своей улыбкой.

— Вспомнил про ишачий договор, — зло процедил Иосиф Григорьевич. — Договор заключают равноправные стороны…

Выждав многозначительную паузу, добавил:

— Не веришь, спроси у адвоката. Ну, сбегай к нему, проконсультируйся, ты ведь тоже доёбываешь его своими ишачьими просьбами.

С белым, точно обсыпанным мелом, лицом, Першин аккуратно поднялся со стула, и попятился к выходу.