Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо

вином.

– Выпей, мой друг, выпей, – приговаривал бывший диктатор. – И ешь вволю…

Долабелла был голоден, а кровавое зрелище, вместо того чтобы отбить аппетит, возбуждало его: он лишний раз убедился в том, что жизнью и деньгами следует наслаждаться с размахом. Когда-нибудь и ему надо устроить нечто подобное, думал он, но столько рабынь – это дорого, как заметил Сулла. Очень дорого. Его только что назначили наместником Македонии: прекрасная возможность обогатиться и испытать новые ощущения. Он мог бы устроить такое в… Как называется столица Македонии? Фессалоника? Диррахий? Но больше всего его возбуждало не истязание рабынь, а насилие над молодыми мужчинами, которые были рождены свободными или даже принадлежали к местной знати. Над этим следовало хорошенько поразмыслить.

Долабелла взял кусок неведомой снеди, приправленной вкуснейшим соусом, и начал жевать, а Сулла тем временем приказал выпороть рабынь, стоящих у стены. Вкус незнакомого блюда показался Долабелле приятным, хотя и своеобразным.

– Что это? – спросил он.

– Спаржа в устрично-омаровом соусе, – пояснил Сулла. – Отличное возбуждающее средство. И не спеши: впереди мясо. Замечательно приготовленное.

Друзья мирно беседовали, рабыни отчаянно вопили. Метробий покинул жену диктатора, встал, обнажил спину и прошелся по залу походкой развратницы, до смешного преувеличивая женские ужимки. Мим Сорекс оттолкнул рабыню, пристроился позади Метробия и, совершая однообразные движения, на глазах знатных зрителей стал делать вид, что избивает его. Актер, изображавший женщину, смеялся, плакал, что-то выкрикивал и горестно завывал.

Неожиданное представление понравилось бывшему диктатору и его жене – оба засмеялись.

Долабелле пришлись по душе и общество, и обстановка. Как раз то, чего он желал для себя. Он собирался превратить Фессалонику – теперь он был почти уверен, что именно так звучит название македонской столицы, – в свои личные Путеолы. Сидя в атриуме Суллы, он поклялся всем римским богам, что выпорет и изнасилует самых красивых женщин Фессалоники, как только получит власть над провинцией. Однако главная задача на новой должности – хорошенько разбогатеть, чтобы потом наслаждаться деньгами в тишине и покое старой виллы, недалеко от Рима.

Но тут Долабелла вспомнил о том, что хотел выведать у Суллы.

– Скажи, что за поручение ты дал Лукуллу? – спросил он.

Даже в разгар пиршества, устроенного в его честь хозяином всего римского мира, он не забывал об интересе Суллы к происходящему там.

– Мм, – промычал бывший диктатор, задумчиво жуя.

Он колебался, но вскоре принял решение: так или иначе, Рим в его руках. Помпей, его карающая длань, самым решительным образом пресек последнюю попытку свергнуть существующую власть, подавив мятеж Лепида. Ему больше не нужно было кривить душой. Кроме того, в Путеолах, под защитой верных легионеров, он чувствовал себя в полной безопасности и мог поведать Долабелле о своем тайном замысле.

– Я приказал Лукуллу покончить с Юлием Цезарем.

– А я думала, ты спас ему жизнь, – вмешалась Валерия, внимательно следившая за разговором.

– В Риме, притом публично, – напомнил Сулла. – Это был решающий миг: я в то время еще не располагал всей полнотой власти, и многие заступались за этого проклятого племянника Мария. Помню, что я тогда подумал: dum modo scirent eum, quem incolumem tanto opere cuperent, quandoque optimatium partibus, quas secum simul defendissent, exitio futurum; nam Caesari multos Marios inesse[77]. Вот что я им сказал. В свое время я собирался выкинуть это дело из головы, но не хотелось бы покидать сей мир, чтобы потом наблюдать из Аида, как этот мальчишка разрушает дело моих рук. Он по-прежнему проклятый племянник Мария, и я не могу допустить, чтобы меня не стало, а он оставался в живых. Я приказал Лукуллу обставить все так, будто Цезарь пал в бою. Терм на Лесбосе обо всем позаботится. Осада Митилены должна стать началом и концом бурной жизни Юлия Цезаря. Лесбос сделается его могилой.

Он снова расхохотался.

Заразительный смех смешивался с леденящими душу воплями женщин, которых продолжали безжалостно истязать. Сорекс вернулся к своей рабыне и принялся яростно совокупляться с ней. Рыдающая девушка, измученная жестокой поркой, похожая на окровавленную тряпичную куклу, позволяла делать с собой что угодно. Переодетый женщиной Метробий жадно нашарил губами сосок Валерии: жену бывшего диктатора игра явно возбуждала, сам же Сулла веселился и ликовал на этом празднестве крови, боли и похоти.

Долабелла поднялся с ложа:

– Во имя Геркулеса! Позволь мне поднять этот кубок за скорую смерть Гая Юлия Цезаря! Чтобы нам больше никогда не пришлось о нем беспокоиться!

– О, за это я выпью, мой друг, – радостно отозвался Сулла. – Лукулл устранит дерзкого Цезаря, который осмелился бросить мне вызов, а заодно уладит все на Востоке. Затем я отправлю Помпея в Испанию, чтобы он уничтожил Сертория и остальных беглецов. Старый заика ни на что не годен. – Выпивка развязала Сулле язык, и он выложил все, что думал о Метелле. – Таков мой замысел, дорогой Долабелла. А мы с тобой наконец-то расслабимся, я – здесь, в Путеолах, ты – в Македонии. У нас все получится. Я все учел и тщательно продумал.

Несколько часов спустя Долабелла покинул атриум и отправился отдохнуть. Ему должны были привести одну из избитых рабынь, и он предвкушал знатную потеху. Мир, думал он, принадлежит тем, кто может больше других и имеет больше других, а значит, им с Суллой больше никто никогда не помешает. Не посмеет.

Этот Цезарь осмелился пойти против Суллы, когда тот убеждал его развестись с Корнелией, но теперь он исчезнет с лица земли. Таков мир, таким он будет всегда. Свобода для тех, кто правит, для тех, кто начальствует. Остальные – не более чем рабы, прислуга.

Долабелла совсем захмелел.

Привели рабыню со сплошным месивом вместо спины. Девушка дрожала от боли, от страха, от величайшего ужаса.

Долабелла задремывал.

Рабыня забилась в угол и плакала часы напролет, пока изнеможение не пересилило страх и она не уснула.

Главный атриум дома Суллы

Оргия продолжалась.

Ей не было конца.

Сорекс овладел Валерией, которая сладострастно стонала.

Метробий, одетый женщиной, плясал в середине атриума.

Удары плетью сыпались направо и налево.

Рабыни выли от боли.

Сулла бродил между столами, уставленными снедью и вином, шатаясь от выпитого и широко улыбаясь. За время пирушки он покраснел и осунулся. Ноги его заплетались, но он был счастлив быть в своем мире, праздновать великий триумф над всем и вся.

Внезапно подступила тошнота.

Сначала он согнулся от рвотного позыва, затем упал на колени, оперся на одно из лож, и его вырвало.

Между рвотными спазмами он хохотал.

Исторгнув все съеденное за день, он поднялся на ноги и снова направился к столам, ломившимся от