Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо

прав: если мы не нападем сейчас, расчеты проквестора пойдут прахом. А нас с тобой будут судить за своеволие и за невыполнение приказов.

Они знали имя митиленского вождя благодаря тому, что римляне вели с Анаксагором переговоры о сдаче города. Этого так и не случилось, и больше они ничего не слышали о сатрапе. Теперь Цезарь отметил про себя, что им противостоит столь же хитрый, а главное, благоразумный воин, как его дядя Марий.

– Значит, выходим? – снова спросил Лабиен.

Гай Юлий Цезарь провел тыльной стороной левой руки по лбу.

Он вспотел.

Боялся ли он?

Да, боялся.

Но это не нарушало четкий ход его мыслей.

То, что им предстояло, не напоминало ни потешную битву на Марсовом поле, ни упражнения в военном лагере.

Это была война. Настоящая. Без правил и ограничений.

Цезарю впервые в жизни предстояло участвовать в бою.

Ему был двадцать один год.

Лабиен давал указания шести центурионам когорты, а он все еще не мог двинуться с места, неподвижный, застывший.

Он сглотнул слюну. Сципион впервые сражался в возрасте семнадцати лет. И спас собственного отца. А он трясется от страха в ожидании битвы.

Нет, видимо, он не создан для ратных подвигов.

Его судьба – Римский форум, слова, речи, базилики, где отправляют правосудие.

Если, конечно, ему суждено пережить это утро.

– Люди готовы, – объявил Лабиен, становясь рядом с ним.

Но Цезарь молчал и не двигался.

Лабиен понял, в каком он состоянии.

– Я тоже боюсь, – тихо признался он. – Для меня это тоже первая битва. Ты же знаешь. Но пора действовать, друг мой. Нам предстоит испытание. Нас учили сражаться. Это наш удел. Не только сражения, но и они тоже.

Гай Юлий Цезарь молчал, охваченный паникой.

Тит Лабиен не знал, что сказать. Он подумывал о том, чтобы возглавить эти шесть центурий и подождать, пока начавшаяся битва не увлечет его друга. Но именно Цезарь должен был вести людей в бой как военный трибун. А он по-прежнему не мог шевельнуться.

Лабиену пришла в голову спасительная мысль. Он приблизился к Цезарю вплотную и шепнул ему на ухо четыре слова:

– Ты – племянник Гая Мария.

Но даже это, похоже, не сработало: племянник Мария по-прежнему был неподвижен, как статуя, и вместе с Цезарем застыла… вся мировая история.

LXX

Глаза Рима

Путеолы, Кампания, к югу от Рима

78 г. до н. э., за месяц до битвы при Митилене

На закате Гней Корнелий Долабелла прибыл в Путеолы к Луцию Корнелию Сулле. Несмотря на то что он добирался от Остии до местной гавани по морю, а не по суше, путь показался ему тяжелым и утомительным. Как и его покровитель, он любил роскошь и удобства, но поездка был необходима: Сулла вызвал его к себе в Путеолы – добрый знак. Это могло означать только одно: власть. Официально решения принимал Сенат, но все знали, что судьбы Рима вершились на вилле, где уединился Сулла, сославшись на здоровье. На самом деле это был хитроумный ход, позволивший ему укрыться от интриг перенаселенного и трудноуправляемого Рима. Всю власть Сулла передал обновленному Сенату, отменив принятые популярами законы, которые расширяли полномочия других учреждений и лиц – народного собрания, плебейских трибунов. После преобразований всем распоряжался Сенат. Даже сам Сулла в итоге отказался от своей диктатуры, положив конец чрезвычайному положению. Однако, не будучи диктатором, он пристально следил за действиями Сената.

Путеолы – нечто среднее между роскошной виллой и крепостью – было гораздо проще защитить от беспорядков, чем вечно бурлящий, многолюдный Рим. Виллу Суллы, его оплот, охраняли бывалые легионеры, которых бывший диктатор бросил сначала на Митридата, а затем, во время гражданской войны, на Мария. Крошечный городок был полон солдат, и по пути порта до виллы Долабелла пять раз предъявлял письмо с подписью Суллы на сторожевых постах, преграждавших путь к жилищу самого могущественного человека в Римской республике.

Наконец Долабелла добрался до места.

Он миновал громадные деревянные ворота в стене, окружавшей виллу. Полсотни кипарисов тянулись в небо по обе стороны от шедшей в гору извилистой дороги, которая вела к обширной террасе с видом на залив. С террасы открывалось великолепное зрелище: порт Путеол, дома, храмы и большой военный лагерь, где размещалась основная часть войск, верных Сулле. Добраться до него самого в случае беспорядков было бы крайне сложно, если вообще возможно. Бывший диктатор проявил немалую прозорливость, выбрав уединенное место в прибрежном городке, где у него имелся небольшой флот из трирем, всегда готовых к отплытию в какой-нибудь далекий уголок Внутреннего моря, дабы Сулла мог набраться сил, вернуться и возвратить себе власть. Совсем недавно один из консулов, Эмилий Лепид, взбунтовался и перешел на сторону популяров, выступая за принятие законов, противоречащих установлениям Суллы. С подачи Лепида плебсу бесплатно раздавали хлеб, на родину возвращались изгнанники, распределялись земли, некогда взятые в казну и переданные ветеранам, а некоторым популярам полностью возвращали их имущество.

– Минуту, – сказал сопровождавший его раб.

Ожидая, Долабелла вспоминал недавнее прошлое. Его покровитель проявил большую предусмотрительность: руководя событиями из Путеол, Сулла добился того, что сначала Лутаций Катулл, а за ним Гней Помпей разгромили войска, которые мятежный консул Лепид собрал в Италии. Лепид бежал на Сицилию и был убит, а его соратник, подобно многим другим популярам в те годы, отправился искать убежища в Испанию, где Серторий, бывший приближенный Мария, все еще удерживал большую часть земель, на которых вспыхнуло восстание против Рима, несмотря на попытки Метелла покончить с ним.

Долабелла размышлял. Сулла наблюдал за всеми этими потрясениями отсюда, из своего спокойного и безопасного убежища.

– Сюда, славнейший муж. – В зал вошел атриенсий гигантской виллы, из которой управлялся весь римский мир.

Долабелла прошел через несколько комнат, богато украшенных фресками со всевозможными сельскими, охотничьими и любовными сценами, пересек два атриума с портиками и широким имплювием в середине и наконец достиг прихожей, что вела в главный атриум. Двери были заперты.

– Славнейший муж должен подождать здесь, хозяин выйдет к нему. Вот вода и вино, мой господин.

Сенатор Долабелла остался в одиночестве. Он подошел к столу, где стояли кувшины, и налил себе немного вина, разбавив его водой. Как только раб удалился, двери закрылись. Никакие шорохи или шаги не заглушали звуков, разносившихся по воздуху. Долабелла услышал сухие щелчки, после каждого раздавался крик боли. Кого-то наказывали. Он сразу узнал этот звук, поскольку сам частенько приказывал подолгу пороть рабов плетью, если те, как ему казалось, выполняли свои обязанности недостаточно тщательно.

Снова щелчки.

Сухие, четкие удары кожаной