Ельцин - Тимоти Колтон

Как назло, трезвость не принесла ему политических дивидендов. Подавляющее большинство россиян и не подозревали о том, что его поведение изменилось, и большая часть авторов, анализирующих то время, пишет о нем так, словно он остался прежним. Скрытность Ельцина и стыд за прошлое мешали ему пускаться в какие-то объяснения. В заключительном томе своих мемуаров он отмечает, что считал недостойным «бить себя в грудь» и каяться в прошлых грехах, а кроме того, многие ему все равно не поверили бы[1426]. Ельцин попал в ловушку, в которую каждого можно загнать вопросом «Когда вы перестали бить свою жену?». Он не мог сказать, что победил свой порок, не признавшись в том, что страдал им в прошлом, а признаваться до своего выхода в отставку он не хотел. Без сигнала президента ни члены правительства, ни кремлевские сотрудники не могли говорить на эту тему. Оставалась она табу и для большинства журналистов.

Изменения к лучшему произошли и в психологическом плане. Усеченный второй срок в целом, как говорила мне его дочь Татьяна, был для него «более спокойным периодом», чем первый[1427]. Ельцин реже испытывал столь свойственные ему раньше перепады настроения, когда он из спящего богатыря превращался в разъяренного тигра. Физическое истощение больше не позволяло перегружаться, а потом страдать от упадка сил: «Я — уже другой „я“. Другой Борис Ельцин. Много переживший, можно сказать, вернувшийся с того света. Я уже не могу, как раньше, решать проблемы путем перенапряжения всех физических сил. Резких, лобовых политических столкновений. Теперь это не для меня»[1428]. Объективно «реформистский прорыв» России, как назвал Ельцин ситуацию в октябре 1991 года, был уже позади. Основы посткоммунистического порядка — хорошо ли, плохо ли — были заложены, а его переизбрание в 1996 году похоронило на этот раз надежды на реставрацию коммунизма. Хотя политические сложности по-прежнему возникали (стоит особенно отметить финансовый кризис 1998 года и попытку импичмента, предпринятую в 1999 году), по остроте они не могли сравниться с запуском шокотерапии, конституционным конфликтом 1993 года, первой чеченской войной или выборами 1996 года. К собственной роли после второй инаугурации Ельцин стал относиться более философски: казалось, он принял тот факт, что основная его работа сделана и оценивать его теперь будет история. Он понимал, что на горизонте завершение карьеры и передача власти — другу или недругу. Вскоре кто-то другой будет открывать цветные папки в кремлевском здании № 1.

С лета 1996-го до весны 1997 года Ельцин руководил страной в реактивном режиме. Помимо непростого восстановления и вынужденного отпуска, он был ограничен необходимостью подчищать хвосты, оставшиеся после избирательной кампании. Следовало вернуться к своим обещаниям и понять, какие можно исполнить, а какие стоит отложить до лучших времен. Предстояло реализовывать мелкие проекты и предоставлять льготы, обещанные во время кампании, что тяжким грузом ложилось на бюджет страны. В 1997 году на федеральные и местные средства началось строительство метро в Уфе и Казани; оно было открыто для первых пассажиров в 2004 и 2005 годах соответственно, а строительство по плану будет продолжаться до 2040 года.

Выплата зарплат и социальных пособий напоминала сизифов труд: стоило закатить этот валун на вершину, как он тут же скатывался обратно. Чтобы дать правительству необходимые средства, Ельцин в октябре 1996 года создал Временную чрезвычайную комиссию по укреплению налоговой и бюджетной дисциплины, которую возглавил премьер-министр. Аббревиатура ВЧК напомнила всем название советской тайной полиции, созданной после революции 1917 года, и должна была символически подчеркнуть серьезность намерений Кремля. Ельцин считал, что проблема решается, но в январе 1997 года он встретился с членами комиссии и узнал, что точного плана нормализации обстановки в государственном секторе так до сих пор и нет. Ельцин пригрозил издать указ о полной выплате пенсий к 1 апреля, но потом скрепя сердце согласился изменить дату на 1 июля[1429]. К 1 июля проблема по-прежнему не была решена. Ценой огромных усилий удалось к концу года снизить уровень невыплаты в экономике примерно до 8 млрд долларов, но в первой половине 1998 года этот показатель снова начал расти. Рядовые граждане и их семьи должны были выживать в меру собственных сил[1430].

Самым срочным и сложным вопросом в президентской повестке дня была Чечня, где военные действия возобновились сразу после выборов. 6 августа 1996 года чеченские отряды под руководством Аслана Масхадова напали на Грозный. Российские войска под командованием Константина Пуликовского перешли в контрнаступление. Когда Ельцин произносил присягу, город горел. 11 августа Ельцин назначил своего соперника по выборам Александра Лебедя личным представителем президента в республике и приказал ему достичь соглашения, которое позволит исполнить обещание о прекращении войны и возврате солдат домой. 30 августа Лебедь и Масхадов подписали соглашение о перемирии в дагестанском городе Хасавюрт; войска генерала Пуликовского на тот момент были окружены и испытывали недостаток боеприпасов и продовольствия. Принимая в мае чеченскую делегацию в Кремле, Ельцин успешно оказывал на них давление, однако на поле сражений высокий боевой дух и мобильность боевиков давали им преимущество над российскими призывниками. По Хасавюртовским соглашениям, окончательное определение статуса Чечни откладывалось до 2001 года и предусматривался полный вывод из республики армии и войск МВД. Ельцин и Масхадов, который к тому времени был избран президентом Чечни, закрепили это соглашение официальным договором 12 мая 1997 года. Чеченцы получили фактическое признание и обещание экономической помощи и избавились от московского влияния. Ельцин купил мир: цена оказалась высокой, но общество в ту пору было готово ее заплатить.

В сентябре 1996 года достоянием общественности стали разногласия по чеченскому вопросу между Лебедем и Анатолием Куликовым, министром внутренних дел, который был близок к премьер-министру Черномырдину и в свое время помог отговорить Ельцина от отмены президентских выборов. Куликов не без оснований полагал, что условия Хасавюртовских соглашений весьма сомнительны и что начало новой войны — это всего лишь вопрос времени. Лебедь еще больше обострил конфликт, сделав выговор внутренним войскам, подчинявшимся Куликову, и попытавшись, как утверждает последний, создать «Русский легион» — элитное воинское подразделение, которое подчинялось бы только ему как помощнику президента по национальной безопасности. Усилить легион предполагалось полутора тысячами чеченских боевиков. Анатолий Чубайс публично поддержал Куликова, за что подвергся жесткой критике со стороны Лебедя[1431].

По мнению Ельцина, генерал в штатском преследовал цели более масштабные, чем Куликов и Чубайс. Лебедь не случайно выбрал для своего демарша именно этот момент. «Все, что происходило в те месяцы в Кремле, было тесно связано с одним очень определенным обстоятельством — моей болезнью». Ельцину не нравилась боевитость Лебедя, а еще больше — его очевидное намерение предстать альтернативой слабому гражданскому лидеру: «Всем своим видом он показывал: президент плох, и я, генерал-политик, готов занять его место… Только я сумею в этот трудный момент говорить с народом». Последней каплей стало сделанное 28 сентября дерзкое заявление Лебедя, что президент должен сложить свои полномочия до полного выздоровления после операции. Ельцин медлил несколько недель, потому что Лебедь «как ни странно… чем-то напомнил [ему его] самого. Только в карикатурном виде»[1432]. 17 октября Ельцин вышел из предоперационного карантина, чтобы уволить Лебедя, и нашел в себе силы записать выступление об этом, показанное в вечерних новостях. В выступлении он сравнивал Лебедя не с собой, а с другим генералом, увлекшимся политикой, — Александром Коржаковым[1433]. Лебедь продержался на своем посту всего четыре месяца. Ельцин, по своему обыкновению, не стал преследовать разжалованного товарища. В следующем году Лебедь привлекал деньги и налаживал связи и в мае 1998 года победил на выборах, став губернатором Красноярского края.

Другое следствие только что завершившейся президентской кампании было связано с договором, подписанным в апреле 1996 года Ельциным и Александром Лукашенко и декларировавшим создание межгосударственного Сообщества России и Беларуси. Теперь предстояло обсудить детали соглашения. В первую зиму, пока Ельцин выздоравливал после операции, помощник президента по внешней политике Дмитрий Рюриков разработал договор о «союзе», подразумевавшем более тесное союзничество, чем ожидал президент. Как и Лебедь, Рюриков был уверен, что у него развязаны руки, и опередил события. Он составил документ, который одобрили белорусы и спикер Госдумы России, коммунист Геннадий Селезнев, и, не показав договор своему шефу, сообщил журналистам о том, что Ельцин со всем согласен. Проект договора предусматривал создание двухпалатного союзного парламента (в котором одинаково были бы представлены Беларусь с 10 млн населения и Россия, население которой превышало 140 млн человек), ротацию президентства и референдум по вопросу ратификации договора в течение трех месяцев. Неосоветская, панславянская стилистика договора понравилась Лукашенко, как и возможность участия в политической жизни России, где после своего прихода к власти в Минске в 1994 году он нашел себе приверженцев в провинции. Ельцина же все это совершенно не устраивало. Проект договора никак не согласовывался с его конституцией (возникал второй законодательный орган, новый бюджет, и появлялись сложные вопросы о федеральном устройстве), и он не намеревался с кем бы то ни было делиться властью. Руководителю своей администрации, Валентину Юмашеву, Ельцин сказал, что договор рождает «новую страну», а он уже проходил это в 1990-х годах[1434]. 4 апреля 1997 года Ельцин без церемоний уволил Рюрикова и вскоре назначил его послом в Узбекистан. 23 мая два президента подписали в Кремле весьма размытое соглашение.