Ельцин - Тимоти Колтон

Другое следствие только что завершившейся президентской кампании было связано с договором, подписанным в апреле 1996 года Ельциным и Александром Лукашенко и декларировавшим создание межгосударственного Сообщества России и Беларуси. Теперь предстояло обсудить детали соглашения. В первую зиму, пока Ельцин выздоравливал после операции, помощник президента по внешней политике Дмитрий Рюриков разработал договор о «союзе», подразумевавшем более тесное союзничество, чем ожидал президент. Как и Лебедь, Рюриков был уверен, что у него развязаны руки, и опередил события. Он составил документ, который одобрили белорусы и спикер Госдумы России, коммунист Геннадий Селезнев, и, не показав договор своему шефу, сообщил журналистам о том, что Ельцин со всем согласен. Проект договора предусматривал создание двухпалатного союзного парламента (в котором одинаково были бы представлены Беларусь с 10 млн населения и Россия, население которой превышало 140 млн человек), ротацию президентства и референдум по вопросу ратификации договора в течение трех месяцев. Неосоветская, панславянская стилистика договора понравилась Лукашенко, как и возможность участия в политической жизни России, где после своего прихода к власти в Минске в 1994 году он нашел себе приверженцев в провинции. Ельцина же все это совершенно не устраивало. Проект договора никак не согласовывался с его конституцией (возникал второй законодательный орган, новый бюджет, и появлялись сложные вопросы о федеральном устройстве), и он не намеревался с кем бы то ни было делиться властью. Руководителю своей администрации, Валентину Юмашеву, Ельцин сказал, что договор рождает «новую страну», а он уже проходил это в 1990-х годах[1434]. 4 апреля 1997 года Ельцин без церемоний уволил Рюрикова и вскоре назначил его послом в Узбекистан. 23 мая два президента подписали в Кремле весьма размытое соглашение.

Последнее проявление чрезмерной самостоятельности подчиненных произошло снова в сфере национальной безопасности. В июле 1996 года Ельцин, освободив от места Павла Грачева вместе с членами группы Коржакова — Сосковца, назначил министром обороны Игоря Родионова, настоятельно рекомендованного Александром Лебедем. Карьера генерал-полковника Родионова первый раз рухнула, когда в 1989 году солдаты, находившиеся под его командованием, во время демонстрации в Тбилиси убили 20 гражданских лиц. После этого он работал директором Академии Генерального штаба, разрабатывал вопросы военной доктрины и организации, чем и заслужил уважение Лебедя. Ельцин попросил нового министра представить проект военной реформы, желаемым результатом которой был постепенный переход от призыва к профессиональной армии (во время избирательной кампании Ельцин дал такое обещание), сдерживание уровня расходов на оборону и активное развитие воздушно-десантных и мобильных войск. Но Родионов твердо настаивал на призыве, требовал увеличения расходов и попытался передать десантные полки в сухопутные войска. Больше всего Ельцину не нравились выступления Родионова и утечки в прессу, нацеленные, по его мнению, на то, чтобы оказать на него давление через общественное мнение, а также невыполнение министром своего обещания проводить военную реформу без дополнительного финансирования.

В сентябре 1996 года Ельцин, пытаясь ограничить влияние Лебедя на посту секретаря Совета безопасности, создал отдельный совещательный орган, Совет обороны, под руководством Юрия Батурина. Именно на заседании Совета обороны 22 мая 1997 года Ельцин расставил все точки над «i». Заседание, проходившее в беломраморном здании Генерального штаба на Арбатской площади, описано Батуриным и его соавторами в «Эпохе Ельцина»:

«Ельцин… был холодный, суровый и неприступный. Поздоровавшись, предоставил слово министру:

— Вам пятнадцать минут на доклад.

— Пятнадцать минут абсолютно недостаточно, — ответил министр.

— Пятнадцать минут, — повторил Президент.

— Если мы хотим серьезно поговорить о реформе, мне нужно пятьдесят минут, — настаивал Родионов.

— Мы теряем время, начинайте. — Голос Ельцина становился все более суровым.

— В таком случае я отказываюсь делать доклад, — решительно заявил министр.

— Начальник Генерального штаба, пожалуйста, — поднял Ельцин [Виктора] Самсонова.

— Я тоже отказываюсь.

— Игорь Сергеевич Сергеев, — произнес Президент, оговорившись (отчество главкома РВСН — Дмитриевич. — Авт.).

Сергеев встал и, полагая, что ему предстоит докладывать, направился к столу, где сидел Президент.

— Подождите, — остановил его Ельцин. — Принимайте обязанности министра обороны.

— Есть, — коротко ответил Сергеев.

— Виктор Степанович Чечеватов, — тем же уверенным голосом произнес Президент. Он давно знал и уважал этого генерала, прошедшего все ступени службы — до командующего [Дальневосточным] округом. Летом 1996 года принимал его в Кремле как одного из кандидатов на пост министра обороны. — Вы согласны принять должность начальника Генерального штаба?

— Разрешите мне дать ответ после короткого разговора с Вами, Борис Николаевич, с глазу на глаз по окончании [заседания] Совета обороны.

— Хорошо, садитесь.

Президент повернулся к секретарю Совета обороны [Юрий Батурин], сидевшему по левую руку от него, и произнес всего лишь одно слово: „Указы“…

Ю. Батурин вышел, чтобы позвонить в Государственно-правовое управление, занимавшееся оформлением указов. Пока Ельцин произносил свою гневную и не во всем справедливую речь, отчитывая генералов, из ГПУ привезли несколько проектов указов, потому что не было ясности с начальником Генштаба. Высказавшись, Президент направился в кабинет министра обороны для разговора с Чечеватовым, но сразу, на ходу отдал помощнику бланк, где было написано: „Квашнина [командующего Северо-Кавказским военным округом] на беседу“. Для себя он уже решил: Чечеватов начальником Генштаба не будет. Если сразу не согласился на предложение — всё! Второй раз Президент должность не предлагает. Исключений из этого правила он почти не делал.

Вскоре начальником Генерального штаба был назначен Анатолий Квашнин. С новым министром обороны И. Сергеевым Ельцин „сработался“ и всегда относился к нему с большим уважением»[1435].

Ельцин, видимо, почти решил уволить Родионова еще до заседания. Ход совещания убедил его в правильности этого решения, а также принес неожиданные последствия для Генерального штаба[1436].

Лишившись погон, Родионов создал организацию по защите прав отставных офицеров; в 1999 году он был избран в Госдуму от КПРФ. Подобно Лебедю и Рюрикову, у него, вероятно, были поводы считать, что с ним по сути поступили несправедливо. Родионов и Самсонов (и несчастный Чечеватов) больше других имели основания для недовольства тем, как они были наказаны[1437]. Однако все они сами навлекли на себя ельцинский гнев, не разобравшись в нем и покусившись на президентские полномочия. Как говорит пословица, кот из дома — мыши в пляс. Кот вернулся, хотя и ненадолго.

Сразу после победы над Геннадием Зюгановым Ельцин попробовал пуститься в плавание по неспокойным водам культурной и символической политики. 12 июля 1996 года, во время своего вымученного выступления перед несколькими сотнями сотрудников предвыборного штаба на приеме в их честь, Ельцин поблагодарил их за помощь, в чисто свердловском стиле одарил их наручными часами и попросил не успокаиваться сейчас, когда победа одержана. Новой России, сказал он, в отличие от Российской империи и Советского Союза, недостает «национальной идеи» или «национальной идеологии», «и это плохо». Президент попросил всех подумать об этом и пообещал проверить результаты через год, сказав, что идея будет реализована им или после избрания его преемника в 2000 году[1438]. Ельцин назначил совещательный комитет, возглавляемый его помощником по политическим вопросам Георгием Сатаровым, а правительственная «Российская газета» предложила 10 млн рублей (около 2 тысяч долларов) читателю, который напишет лучший очерк на эту тему объемом около семи страниц.

Проект начал задыхаться уже на старте. Сатаров отрицал, что Ельцин хотел официально провозгласить нечто вроде советской руководящей доктрины. Нет, президент имел в виду согласованный процесс поиска идеи, которая уже существовала в умах россиян, а не внедрение такой идеи насильно: «Национальная идея — это то, что не может быть навязываемо государством, а должно исходить снизу, поэтому президент и не говорит: „Я вам дам национальную идею“, а, наоборот, просит: „Найдите ее“»[1439]. В январе 1997 года «Российская газета» присудила предварительную премию филологу из Вологодской области Гурию Судакову за очерк о «принципах русскости»; к этому времени стало ясно, что все это — не более чем упражнение в самолюбовании и нечеткой футурологии. Газета так и не определила окончательного победителя и прекратила принимать работы на конкурс в середине 1997 года. Сатаров предложил комиссии взять за образец послевоенную Германию, где экономическое чудо сопровождалось «национальным покаянием» за нацистский тоталитаризм. Лишь немногие члены комиссии согласились с ним, и было ясно, что в целом ее способность определить, что могло бы быть предметом всеобщего консенсуса в условиях очевидного раскола в обществе по многим важным вопросам, была ничуть не выше, чем у отдельно взятых Ельцина или Сатарова. Спустя год после учреждения конкурса Сатаров опубликовал антологию статей отчасти либерального, отчасти центристского толка. Затем он решил, что написано достаточно, и со временем о комиссии забыли за отсутствием потребности в ней[1440].