Весь Хайнлайн. Чужак в стране чужой - Роберт Хайнлайн

— Он студент-заочник. Забегает, но не надолго.

— Хорошо, если придет, а то я его уже с год не видел.

За столом царила спокойная, непринужденная атмосфера обеда в большой, дружной семье; люди негромко разговаривали, перебрасывались шутками, однако за их беззаботностью ощущалось то же самое, знакомое уже Джубалу предвкушение, то же самое, но многократно усиленное. В какой-то момент по кругу пустили стакан с водой; когда стакан достиг Джубала, он немного отпил и передал его налево, девушке с округлившимися от благоговения и любопытства глазами, и сказал:

— Я предлагаю тебе воду.

— Я благодарю тебя за воду, о… Джубал, — пролепетала девушка (все предыдущие попытки Джубала разговорить ее ни к чему не привели; трепетное создание не могло выговорить больше двух слов подряд).

Когда стакан обошел полный круг и оказался перед пустым стулом, в нем осталось еще с полдюйма воды. Он поднялся над столом, наклонился, словно выливал куда-то воду, и снова опустился — совершенно пустой. У Джубала мелькнула догадка, что это и есть «Причащение Воды» Внутреннего Храма, возможно — даже в его честь. Однако ритуал — если это был ритуал — не имел ничего общего с вакхическими бдениями, о которых говорил Бен. С чего бы это такая сдержанность? Неужели из уважения к «Отцу»?

Эта ситуация раздражала Джубала, сколько он ни убеждал себя, что нужно радоваться, если его предусмотрительно избавили от необходимости отклонять предложение, которое не понравилось бы ему и полвека назад, такие уж у него вкусы и взгляды.

Но кой черт, что же это получается? «И чтоб никто ни слова о коньках — бабуля старенькая и слабенькая, так что это будет просто невежливо. Хильда, ты предложишь сыграть в домино, и мы все тебя поддержим, бабуля обожает домино. А на коньках мы покатаемся как-нибудь в другой раз, верно, ребята?» — так, что ли?

Ну кому, спрашивается, нужна такая заботливость? Джубал почти предпочел бы покататься на коньках — даже ценою сломанной шейки бедра.

Его отвлек от этих невеселых размышлений сосед справа, молодой парень по имени Сэм.

— Это никак нельзя назвать поражением, — говорил Сэм. — Птенец был давно уже готов вылупиться из яйца, так что теперь мы начнем быстро расширяться. Неприятности у нас, конечно же, будут — ну какое же общество не встанет на защиту своих базовых ценностей? А мы расшатываем буквально все основы, от частной собственности до брака.

— И собственность тоже?

— Собственность в ее существующем виде. До настоящего момента Майк покушался всего лишь на доходы горстки жуликов и шулеров. Но что произойдет, когда появятся сперва тысячи, затем десятки, сотни тысяч и миллионы людей, для которых никакие банковские сейфы не являются преградой, так что одна только самодисциплина сможет помешать им взять все, что их душе угодно? Да, конечно же, эта самодисциплина крепче любых внешних ограничений, но какой банкир сможет это огрокать, пока он сам не пройдет по тернистому пути самопознания и самоконтроля — в конце которого он перестанет быть банкиром? Что случится с биржей, когда появятся люди, знающие заранее, как будет меняться курс ценных бумаг?

— А ты знаешь?

— Нет, — качнул головой Сэм, — я этим не интересуюсь. Но вот Сол, это мой двоюродный брат, он уделяет рынку некоторое гроканье, на пару с Алли. Майк сказал им действовать поосторожнее, никаких огромных барышей, к тому же они используют с десяток фиктивных банковских счетов, но при желании любой из достаточно развитых может заработать сколько угодно и на чем угодно — на недвижимости, на акциях, на скачках, на азартных играх, список почти бесконечный. Нет, деньги и собственность не исчезнут — Майк считает эти концепции весьма полезными, — но они радикально изменятся, и людям придется либо изучать новые правила (нелегким трудом, как это было с нами) — либо выпадать в осадок. Что произойдет с «Лунар Энтерпрайзес», когда транспортная связь с Луна-Сити будет осуществляться посредством телепортации?

— Так что же мне, покупать? Или продавать?

— Спроси у Сола. Он может использовать существующие корпорации в своих целях, а может их обанкротить. Или вообще не трогать их еще столетие-другое. Но ты подумай о любой профессии. Что делать учительнице с ребенком, знающим больше нее? Чем займутся врачи, когда люди перестанут болеть? Что произойдет со швейным производством, когда одежда утратит свою обязательность, когда женщины будут меньше увлекаться нарядами (не думаю, чтобы этот интерес исчез когда-либо полностью) и никто не будет стесняться своей голой задницы? Какие формы примет «фермерская проблема», когда сорняки можно будет просто попросить не слишком разрастаться, а урожай можно будет убирать без помощи техники от «Интернейшнл Харвестер»? Неузнаваемо изменятся все — абсолютно все — сферы человеческой деятельности. Подумаем, к примеру, об одном небольшом изменении, которое сильно затронет и брак — в его теперешнем виде — и собственность. Джубал, ты имеешь хоть какое представление, сколько эта страна тратит в год на мальтузианские снадобья и приспособления?

— Имею, Сэм. Около миллиарда на одни только оральные контрацептивы и еще более полумиллиарда на бесполезные шарлатанские средства.

— Да, конечно, я совсем забыл, что ты медик.

— Только так, между прочим.

— Ну и что произойдет с этой промышленностью — и с визгливыми моралистами — когда женщине будет достаточно просто решить, хочет она зачать или не хочет, когда она приобретет иммунитет ко всем болезням, когда ее не будет волновать мнение людей, не ставших еще такими же, как она, когда она будет отдаваться близкому человеку с самозабвением, какое Клеопатре даже и не снилось, а любой мужчина, вознамерившийся ее изнасиловать, умрет — если она так решит — настолько быстро, что и понять-то ничего не успеет? Когда женщина освободится от страха и вины, обретя взамен неуязвимость? Да чего там фармацевтика — содрогнутся и многие другие отрасли промышленности, вкупе с жизненными установками, традиционными учреждениями и людскими предрассудками.

— Я не грокаю эту проблему в полноте, — признал Джубал. — Она слишком мало меня затрагивает.

— Но есть и учреждение, которое ничуть не пострадает. Брак.

— Даже так?

— Именно так. Он не ослабится, но окрепнет, очистится, обретет новую яркость. Яркость? Экстаз! Ты видишь эту женщину с длинными черными волосами, там, на том конце стола?

— Да. Я уже успел восхититься их красотой.

— Она знает, что ее волосы прекрасны, и с того времени, как мы вступили в церковь, они отросли еще на полтора фута. Это моя жена. Чуть более года назад мы жили с ней как кошка с собакой. Она меня ревновала, а я не уделял ей должного внимания, она наводила на меня тоску. Кой черт, я ведь тоже наводил на нее тоску, нас удерживали от развода дети — дети и ее неуступчивость, я знал, что она не отпустит меня без скандала, к тому же у меня не было сил, чтобы строить новую семью, возраст не тот. Поэтому я прихватывал по мелочам на стороне, изредка, когда был достаточно уверен, что это сойдет мне с рук, — у профессора много соблазнов и мало безопасных возможностей, — а Рут чувствовала и тихо ярилась. А иногда и не тихо. Затем мы пришли сюда, — Сэм расплылся счастливой улыбкой, — и я влюбился в свою жену. Лучшая из моих подружек!

Сэм говорил негромко, общий шум явно перекрывал звук его голоса, однако Рут подняла голову, улыбнулась и звонко сказала:

— Не верь ему, Джубал! Я у него где-нибудь на шестом-седьмом месте.

— Не лезь в мою голову, красавица, у нас тут мужской разговор. Не отвлекайся от Ларри. — Сэм швырнул в нее булочкой.

Булочка проделала в воздухе пируэт и чуть не угодила в лоб ему самому.

— Я уделяю Ларри все внимание, какое ему нужно сейчас, а что будет потом, это мы с ним разберемся, — засмеялась Рут. — Джубал, этот гад не дал мне закончить. Шестое место — это прекрасно, этим можно гордиться! Перед тем как мы вступили в церковь, моего имени и вообще не было в списке. А до таких высот, как шестое место, я не поднималась к тому времени лет уже двадцать.

— Дело в том, — негромко пояснил Сэм, — что теперь мы подружились как никогда прежде, благодаря обучению, кульминацией которого стало разделение воды и взращивание близости с другими, прошедшими то же обучение. И мы не одни такие, в группе образовалось несколько прочных пар; как правило, сходятся люди, состоящие в официальном браке. Иногда этого не происходит, но тогда перестройка обходится без страданий, в итоге между «разведенными» устанавливаются теплые, лучшие, чем когда-либо прежде, отношения — как в постели, так и вне ее. Никто ничего не теряет, все только выигрывают. И эти пары необязательно разнополые — вот, скажем, Дон и Джилл, они работают вместе как акробатический дуэт.