Никон (сборник) - Владислав Бахревский

Никита был мужик шумный и бедный. Оттого, что горячо взял сторону наборщика, мужики заупрямились. Жить под Кучумом не мед, но место нынешнее дедовское, хорошее место, черноземное, да ведь и родное. От добра добра не ищут. И бежать от господина непросто. Искать будут, а найдут – возвратят. Правда, патриарх зовет. И не какой-нибудь – Никон.

– Думать будем, – сказал наборщику Петр. Так сказал, что Федька Юрьев плюнул с досады.

Глава третья

1

Наборщик Федька выбрал для постоя справную избу дьячка. Губа не дура.

Маланья встретила гостя ласково, хлебом и солью, а он в темных сенцах ущипнул ее заговорщицки и получил такую затрещину, что в ушах зазвенело.

Не обиделся, даже наоборот – нахваливал всякие кушанья, на которые Маланья по колдовству своему была мастерица.

Пили бражку и так разошлись, что достал Федька Юрьев из походной сумы редкое заморское вино и, ничего уже не жалея для пира, выставил на стол.

Дьячок Иван, захмелев, жаловался на жизнь. Дескать, в глуши пропадает. Дескать, по его учености служить бы ему на Москве. Да для Москвы на взятки денег нужно много, а где их взять? Приход в Можарах сытный, только денег ни от кого не дождешься. Прихожане за службу живностью платят да хлебом.

Федька слушал ухом, а глядел на Маланью. Глазами поигрывал, пальцами пощелкивал. И она зубы свои белые не прятала, голову в тяжелых косах все закидывала, белой шеей лебединою похваливалась. А глаза – жуть и огонь. Смех в них сидит, и, как ни гляди, как ни пыжься, ничего, кроме смеха.

– Ладно, – сказал Федька дьячку, – поможешь мне мужиков для их же великой пользы с места сорвать, и я тебе помогу.

Дьячок обрадовался и гаркнул Маланье:

– А ну-ка, баба, поднеси гостю вина хмельного с поцелуем!

Усмехнулась Маланья, однако мужа слушается.

Встала перед столом, подняла полную чашу и Федьке подала, он за чашу эту поцеловать ее должен. Сладок должок, ничего не скажешь.

Выпил Федька чашу в один дых, глазами бесстыжими уперся в Маланью и пошел на нее, как волк. А Маланья глядит на него зелеными омутами и ждет. Припал он к ней взаправду. Она ничего, терпит. Только губы будто ледком вдруг подернулись – холодны, но жгут.

Дьячок головой в стол ткнулся и ни туда ни сюда. Спьянел.

Федька покосился на него – и ну обниматься. Только Маланья взяла тут гостя за грудки и отставила, будто вовсе и не человек он, а колода.

Загудела голова у Федьки Юрьева.

– Люба ты мне! – кричит. – Чего тебе за дьячком, пьяницей волосатой, пропадать. Поехали со мной. Озолочу!

Засмеялась Маланья.

– А ты спроси сначала, люб ли ты мне?

– А разве я плох?

Тут Федька грудь выпятил, одну бровь сломал, другую насупил, глаза – соколиками.

Маланья за живот от смеха схватилась. Коль не печь, упала бы. Подбежал Федька к дьячку Ивану, за волосы хвать.

– Продирай глаза! Хочешь завтра же в Москву ехать?

– Хочу в Москву, – мычит дьячок.

– Вот рука моя, а вот бумага. Чтоб без обману, договор напишем. Я тебя в Москву определю, а ты мне за это жену свою отдашь на год.

– Так ведь она ж ведьма! – опечалясь, махнул рукой дьячок.

– Согласен али нет?! – кричит Федька. – Согласен жену свою на год продать мне, Федору Юрьеву, за место в Москве?

– Согласен!

– Руку приложишь?

– Приложу, – и опять головой в стол.

Федька тут же бумагу да чернила достал, намахал договор, сунул перо дьячку, и тот руку приложил.

– Все, – сказал Федька и так вздохнул, будто и не вздыхал никогда, и посмотрел на Маланью. – Моя ты теперича.

Маланья как стояла у печи, так и не пошевелилась. Только губы темными стали, а глаза будто бы посветлели.

– Раз такое дело приключилось, – сказывает, – давай же выпьем с тобой по чарочке, новый мой хозяин. А то сердце у меня, на ваши мужские дела глядя, остановилось совсем. И не прогневайся, для такого случая хочу я выйти к тебе в лучшем наряде, как у боярынь заведено.

Ушла под занавески. В сундуке покопошилась. Поохала. Платьями зашумела. И объявилась вдруг.

Наряд белый и легкий, как облако. Пушистый – на всю горницу. Грудь голая, даже крестика нет, в ушах серьги. Федька таких и на боярынях не видывал. Камни зеленым-зелены, а в глазах от камушков этих у Маланьи зеленые огоньки вспыхнули.

Две чарочки принесла серебряные. Одна пуста, в другой зернышко. Не знаешь про него – не углядишь.

– Давай-ка вино твое заморское, – сказала Маланья. – Сама налью, за хозяином своим новым поухаживаю.

Налила в чарочки вино, поставила перед Федькой.

– Бери, хозяин мой.

Смотрит Федька на Маланью, и в дрожь его бросает.

– Страшно, – говорит, – с тобой, любовь моя, но ведь и весело. В крестьянском платье – барыня, в боярском, польском – царица.

Взял чару, выпил.

– Судьба, – прошептала Маланья и тоже чарочку осушила.

– Про какую ты судьбу шепчешь? – спросил Федька.

– Да про ту, какой не избежать.

И засмеялась Маланья, засмеялась в лицо Федьке. Вскочил патриарший наборщик, а ноги не держат. Поплыла изба, да все скорей, скорей. Крикнуть хотел – нет голоса. Побежал – рухнул.

Маланья взяла со стола договор, достала из сундучка своего зельице, потерла бумагу, и буквы исчезли. Свела все слова, кроме подписей, потом взяла перо и написала новый договор.

Учинивши это, Маланья надела беличью свою шубку, пошла во двор, запрягла в сани лошадь, в сани сложила сначала гостя, потом дьячка. Сунула за пазуху Федьке договор, выехала за село до боярских хором, настегала коняшку и выпрыгнула из саней.

2

Они очнулись разом. Очнулись и схватились за головы – трещало, как на реке в ледоход.

Розовый на утреннем солнце мир не обрадовал. Снег полыхал алым. Как ни жмурь глаза, а все в них неспокойно, зайчики прыгают, хоть в сугроб полезай.

Схватившись за головы, они сообразили, что сидят в санях. Сани стоят посреди поля, в глубоком снегу. И тут они разинули глаза пошире и перекрестились. Лошади в санях не было. Сиганули из сатанинской повозки и увязли в снегу. И рассмотрели наконец картину страшную и удивительную. Снег перед санями был взбит и кровав. Кругом следы.

– Волки! – ахнул дьячок.

– И как они нас не сожрали? – перекрестился Федька Юрьев.

Ему было так тошно, что он обиделся на волков: могли слопать и не слопали.

– Ты дьячок? – спросил он, забираясь в сани и ложась, дабы унять кружение в голове.

– А ты наборщик! – вспомнил дьячок Иван. И тут встало пред ним вчерашнее: и пир, и торг – ведь продал Маланью-то!

С надеждой глянул на Федьку и увидал в Федькиных глазах, что и тот все вспомнил. Наборщик погрозил пальцем дьячку.

– Не отвертишься у меня! Жену твою возьму. Так и знай, косматый!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});