Никон (сборник) - Владислав Бахревский

– Самого-то видала?

– Самого-то? Ты, девушка, слушай, не спрашивай. Договор, значит, сунул мне, а я думаю – дудки. Подпишешь, а как петухи пропоют, все мои наряды пылью развеются. Говорю: «Одежды померить надо, не узки ли?» – «Иди, померь», – отвечает. И – хохот. Хохочет рядом, а по лесу прокатывается.

– Тетя Маланья, и ты не боялась?

– Я и теперь никого не боюсь. Ну, пришла домой. Свое скинула, чертово надела. Все к телу, все к лицу. Смотрю на – не нагляжусь. Слышу, зовет. Опять на конюшню пошла. «Впору?» – «Впору, – говорю. – Только вот сережек золотых, с камушком изумрудом для зеленых моих глаз недостает». Притащил сережки, а я как брошу. «Обман! – кричу. – Камушки-то с гулькин нос!» Подхватил черт сережки и бежать. Другие несет. «Вот, – говорит, – лучше не бывает». Точно! Уж такие пригожие, уж так горят – глазам больно. А он в душу лезет: «Подписывай договор, петухи скоро закричат». Но и я себе на уме. Коль черт спешит, мне спешить не надо. Опять за свое: «Пойду в зеркало погляжусь». Дома сережки нацепила – веришь ли, Анюта, у польского короля такой королевы не бывало. «Ну, – думаю, – не расстанусь с нарядом ни за что на свете». Разделась, серьги сняла да как шастну на чертово добро из кувшина святой водой! Тут и петух запел. Ох и завыло! И в трубе, и на улице, и в лесу. А мне хохотно. Посмеялась, Анюта, я в свое удовольствие. Ни над одним мужиком так не смеялась, как над чертом.

Анюта слушала ни жива ни мертва, но про свое не забыла:

– Как же мне все-таки на суженого взглянуть?

– Мазюню ешь! Отведаешь – скажу.

Кушала Анюта мучицу из репы с патокой со вздохами.

– Не томись уж! – ледяным хохотком хохотнула Маланья. – Средство скажу верное. Не сробеешь?

– Не сробею!

– Лешего надо вызвать.

– Как?

– Лешего вызвать просто. Сложи три бороны шалашиком, сама в шалашик сядь. Все увидишь, а он тебе худого не сделает, не доберется. Бороны-то колючие. Да смотри не молись на ночь. Помолишься – не придет.

Захолонуло сердечко у Анюты, а виду не показывает. Уж больно суженого посмотреть хочется.

3

Луна торжествовала над землей. Ночь расступилась. Белые поля, ликуя, двигались едва приметно. А лес, припорошенный снегом, стоял, как замок, неподвижен и опасен. В нем схоронилась ночь со всеми тайнами, а тайны ночи злы.

Ах, чепуха какая! Ночь прекрасна. Она не оскорбляет глаз нелепым буйством красок. Днем снег слепит. Днем каждая снежинка сияет, будто самоцвет, и невозможно средь обманных россыпей найти алмаз. А ночью – нет обмана.

Не всему известно свету:Под луной обмана нету.Коль алмаз, так уж алмаз,И любовь не для показуИ чужих не терпит глаз!

Ванюшка-леший в поле заигрался. Камушки красивые искал и находил. Ах, как над рекой на круче полыхнуло голубое!

Ванюшка весело покатился на своих кривых по сугробам, по мягкому свежему снежку, прыгая на закорки поземному ветру и пролетая с ним над ложбинками. Никаких следов!

И никто никогда не догадается: алмазы не за тридевять земель, алмазы расцветают на морозе в лунную ночь, и нет ничего голубее и ласковее, чем они.

Ванюшка, горбясь, – лешим тоже бывает холодно, – забежал на кручу, сорвал выросший на юру огромный, в кулак, алмаз, положил его в шапку, а шапка была полнешенька, потер уши, нос, поднял воротник шубейки и увидел дедушкиных лошадей.

Ванюшка, бегая от камушка к камушку, забыл, зачем его послали, а теперь увидел и вспомнил. Кони паслись внизу, за рекой. Они объедали вершинки сугробов, роняя с губ крошечные голубые капельки. Ванюшка обрадовался коням, засмеялся, ухватил пролетавшую мимо вьюгу за космы, и она, повизгивая от боли и обиды, принесла его к лошадям. Тут он отпустил вьюгу. Она бросилась наутек и не заметила, что озорник Ванюшка зажал в кулачке три прекрасных ее серебряных волоска. Вьюга от боли взвилась столбом к луне, обожглась, свернулась в кольца и растаяла, вокруг луны тотчас засияла лунная радуга.

Кони засмотрелись на чудо. Ванюшка, не мешкая, взнуздал их серебряными волосами вьюги и хотел уж было скакать в лес к отцу, к Федору Атаманычу, но неведомая сила потащила его к человеческой деревне. Поскакали!

Ванюшка кое-как пересыпал камушки из шапки в карман шубейки и вцепился в гриву средней лошадки. Лицо обжигал ветер. Лицо у Ванюшки только еще обрастало пушком, не то что у взрослых лешаков: тем не страшен ни ветер, ни стыд. Заросли.

Ветер становился жестче, пронзительней, и вдруг помягчело. Полегчало у Ванюшки на сердце. Придержал лошадей, и они, чтобы сбавить прыть, махнули в небо и падали оттуда, из-под луны, медленно и плавно, как весенний снег, как ребячий сон.

Ванюшка спохватился: в кармане, куда он положил голубые камушки, была дырка, мышка прогрызла – корочку искала. Вот ведь как сплошал! Хоть бы один камушек остался.

4

Сидела Анюта меж борон ни жива ни мертва, а глазами все же постреливала: не затем пришла, чтоб видение проморгать. Только ничего не было. И долго.

А потом будто бы кто на луну шаль набросил. Замутнела.

«Ну, – подумала Анюта, – началось!»

Так оно и было.

Посыпались с неба звезды вдруг. Одна другой голубее. Снег валом пошел. Снежинки возле земли слепились, и увидала Анюта через ворота конюшни белых лошадей в серебряной сбруе.

Тут бы охнуть, да ведь и охнулось бы, только переступила Анюта ногой, а ноге холодно стало. Через валенок холод прошел. Опустила Анюта глаза, и что же? Лежит перед нею голубая звезда величиной с гусиное яйцо, сияет на всю конюшню!

Слышит Анюта голос жалобный:

– Красная девица, отдай мой камушек!

Подняла глаза – он. Маленький, лохматенький, а лицом пригожий. Глаза чернее ночи, губки толстенькие, нос прямой. Как жердочка. По лицу пушок золотистый.

Не испугалась Анюта. Чего уж тут бояться, коль на ночь не молилась. Подняла звездочку – через варежку холодом жжет, – бросила Ванюшке через борону.

Он поймал звездочку, обрадовался, в рукавицу спрятал.

– Неужто с такой звездочкой, – спрашивает, – не жалко расстаться? Любой царь за такую полказны бы отдал.

– Так ведь она ж не моя, – отвечала Анюта.

– И то правда, – согласился Ванюшка. – Я эту звездочку над обрывом сорвал, на самом юру росла. Чем же мне отплатить тебе, красная девица?

– Жениха покажи!

Брякнула, ну и, конечно, покраснела, и Ванюшка тоже зарделся. Совсем молоденький леший.

– Может, чего другого желаешь? Жених объявится, куда ты от него денешься?

Промолчала Анюта, а Ванюшка вздохнул.

И вот будто воздух вдали колыхнулся, как над трубой, когда печь топят. И увидала Анюта всадника. Власть в движениях, но темен конь, и одежды всадника черны. А на груди сияние: то ли солнце горит, то ли рана?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});