Монашеский Скит - Анатолий Хлопецкий

Наталья терпела, трезвого меня уговаривать пробовала.

Однажды был я со злой похмелюги, а она завелась: «Чего ты себя губишь?! Знаю ведь, любил ты меня… Бросай пить, я к тебе перееду, будем жить как люди».

Тут я не стерпел:

– Убирайся, – кричу, – паскуда! Век глаза бы мои тебя не видали!

Петр судорожно вздохнул, несколько раз перекрестился и шепотом продолжил, склонившись к самому моему лицу:

– Вскоре бельма у меня расти стала. Веришь? На обоих глазах… Доктора говорят, вроде от дурной водки обмен кровообращения нарушился. Я же так думаю: порчу она, ведьма, на меня напустила…

Лечили меня, на операцию в Ростов ездил.

Только через некоторое время на втором глазу опять все по-новому началось. Ну, знающие люди сказали, что отмолить надо. Пошел я по церквам да по часовням. Так и сюда добрался. Взял на себя послух – вроде как отрабатываю свои грехи.

Святые отцы сказали: не глаза, а душу надо лечить!

Покаянием, молитвой, постом, простой работой для ближнего своего. Я же говорю тебе – порча на меня напущена. Иисусе Христе, уж я ли ни каялся, я ли ни унизился! Навсегда здесь остаться зарок давал, ежели исцелюсь. И – ничего.

Только я думаю: не от того святые отцы меня лечат. «Гордыня, – говорят они, – лицемерие, тщеславие, высокомерие… Но главное – безверие».

Мне же кажется – за язык мой невоздержанный меня Господь карает. Только почто же так жестоко?!

Ну, промашка вышла, сорвалось нечаянно…

Неужто я такой урод – хуже других? Ты посмотри на людей вокруг: каждый норовит повыше влезть, всяк свое не упустит. И все им с рук сходит. А мне? Вот скажи, ведь правильно я думаю?!

Я молчал.

«Ничего ты, брат Петр, так и не понял», – вертелось у меня на языке. Его жизнь, действительно похожая на многие, казалась мне ужасающей. Но не слишком ли жестоко излагать свои мысли измученному болезнью человеку? И я был совершенно не готов разбирать вместе с ним его поступки, доказывать их неправоту…

Осторожный стук в дверь выручил меня. Вошедший послушник напомнил брату Петру о том, что пришло время пить целебный отвар. Воспользовавшись ситуацией, я поднялся:

– Ладно, брат, ты, прежде всего, выздоравливай… А там…

– А там что Господь пошлет, – подхватил послушник.

Брат Петр снова откинулся на подушку.

– Так ничего мне не скажешь? Эх, ты! – с укором прошептал он. – И то верно – кому чужие беды болят? Однако выслушал меня, и на том спаси тебя Христос…

Келью брата Петра я покинул в смятении: злился, что Петр навязал мне роль судьи, и стыдно было, что промолчал, ушел, когда человек, может быть, с последней надеждой ожидал от меня помощи…

Разве молчание мое было лучше того рокового слова, которое Петр кинул несчастному Степану?

Умиротворяющая тишина царила за монастырскими стенами. Неслышными тенями скользили люди в монашеских одеяниях. Теплились огни лампадок и свеч в окошках невысоких строений. Изредка налетавший с моря ветер бросал в лицо освежающую ледяную морось. Но в душе моей не было ни мира, ни покоя. Даже влага, приносимая ветром, не охлаждала горящего лица…

Казня себя, пришел я к отцу Дорофею и выложил все, что произошло.

Помолчав немного, он задумчиво сказал:

– Мне кажется, Антропос, тебе следует переговорить с отцом Никодимом. Он окормляет здесь брата Петра. Я попрошу благословения на то у отца игумена, договорюсь о вашей встрече и дам тебе знать.

Пока же скажу тебе так. Человек не должен судить поступки ближнего. Нужно думать о собственной жизни и душе. Сказано ведь, что если погрешность ближнего нарушает твой душевный покой, раздражает тебя, то и ты погрешаешь, а погрешность погрешностью не исправишь… Но ты у нас, как говорится, «чистая доска». Твой собственный житейский опыт словно мокрой губкой стерли. Может, потому и посылает тебе Господь уроком чужую судьбу. Но об этом, если захочешь, Антропос, мы еще побеседуем.

«Если захочешь?» Думаю, отец Дорофей, прекрасно знающий слабости человеческие, был убежден, что продолжение нашей беседы непременно состоится.

Я желал продолжения немедленно!

Но сначала мне следовало встретиться с отцом Никодимом.

Ищи и обрящешь

Чего еще искала душа моя, и я не нашел?..

Екк, 7, 28

Отец Никодим, вопреки моим ожиданиям, оказался молодым рослым монахом с острой рыжей бородкой. Он с большой неохотой согласился беседовать о брате Петре:

– Не мне, грешному, судить ближнего! Но раз отец игумен благословил нашу беседу, скажу, как Господь вразумит. Брат Петр пришел к нам в поисках исцеления глазной немощи. Он долго не соглашался с нами, что причину его заболевания надобно искать не в порче, напущенной извне, а в нем самом. Когда же, наконец, согласился, то устрашился принять истину, что вся его жизнь греховна и следует покаяться, а в дальнейшем – перемениться духовно…

Брату Петру, как всякому человеку, не хочется идти путями тесными. Он нашел для себя объяснение простое и понятное: Господь карает его за неосторожное слово, повлекшее тяжкие последствия! Он решил «договориться» с Господом, взяв на себя послушание. Он хочет «отработать» свой грех и ревностно отрабатывает. Даже будучи больным, пошел за своей вязанкой. Но смысла в своем труде он не видит. Петр убежден, что искупает совершенный грех, и даже дал зарок: если исцелится, то останется у нас навсегда. Но в глубине души он считает свой труд в обители унижением, которое терпит ради телесного исцеления. Он ищет оправдания в глазах других людей, потому и вас умолил его выслушать. Петр ставит себе в заслугу даже то, что осуждает себя и ропщет на Господа, не даровавшего ему за раскаяние и унижение – прощение и телесное исцеление. Нет в душе его покоя и мира! Такая точка зрения, к сожалению, свойственна многим людям, даже тем, которые искренне считают себя христианами.

Гордыня и тщеславие развивались в брате Петре с самого детства. Его тешила мысль о возвышении над остальными людьми. Он не замечал готовности пойти даже на смертный грех ради удовлетворения собственного властолюбия – вот в чем кроется причина и его проступков, и его болезни. Святой преподобный Сергий Радонежский был убежден, что соблазн «первого места» среди людей равен едва ли не самым страшным демоническим соблазнам. Я не исключаю, что брат Петр также несет кару за грехи отца, разорявшего церкви и проливавшего кровь ближних в Гражданскую войну.

– Что же делать ему теперь? – спросил я. – Вы говорите, что нужно переменить всю свою жизнь, но он и переменил ее, придя сюда! Он ведь казнит себя…

– Но он ухитряется гордиться своим раскаянием. Вот, мол, как я себя осуждаю и раскаиваюсь! Перемена в жизни заключается отнюдь не в перемене места. От себя не убежишь и нигде не укроешься, даже за нашими святыми стенами. Да, он переменил образ жизни, но в глубине души считает эту перемену временной неприятностью. Главное состоит в том, что он совершенно не готов в сердце своем смириться с волей Божией, искренне перечеркнуть прежний взгляд на жизнь и впустить Господа в душу. Смирение и кротость – вот чудодейственное лекарство. Только через смирение и любовь возможно исцелить духовные недуги. Лишь искреннее покаяние в настоящих грехах, а не в вымышленных, в которых он считает нужным каяться, спасет Петра.

– Но как отыскать в душе своей смирение и кротость, если жизнь проходила под знаком иных ценностей? В повседневной жизни не очень уважают людей смиренных да кротких…

Отец Никодим усмехнулся:

– В том-то и дело, что большинство людей желают походить на других, стремятся равняться на окружающих. Так легче найти самооправдание. Они, не смущаясь, кричат: «Поглядите вокруг, все поступают, как я». Нужно же, не оглядываясь на других, почаще напоминать себе, что именно ты – человек, созданный по образу и подобию Божию.

Напомню вам очень важные слова из проповеди святителя Иоанна Златоуста: «Скажи мне, кто не называет брата глупцом? А ведь это подвергает огню геенскому. Кто ни смотрел на женщину похотливыми глазами? А это уже совершенное любодеяние; любодей же неизбежно впадает в ту же геенну. Кто ни клялся? А это, конечно, от лукавого; а то, что от лукавого, несомненно, заслуживает наказания. Кто ни завидовал когда-либо другу? А это делает нас хуже язычников и мытарей; а что тем, кто хуже их, не избежать наказания, так это очевидно.

Кто совсем изгнал из сердца гнев и простил грехи всем, против него согрешившим? А тому, что не простивший будет неизбежно предан мучениям, не станет противоречить никто из слышавших имя Христа. Кто ни служит мамоне? А кто стал служить ей, тот уже неизбежно отказался от служения Христу; отрекшийся же от этого, неизбежно отрекся от собственного спасения. Кто ни злословил тайно? А Ветхий Завет таких повелевает лишать жизни.