Когда я уйду - Колин Оукли

Я ставлю коробку с крекерами назад на стойку. Почти половина благополучно перекочевала в мой желудок. Но я по-прежнему умираю от голода. А потом вспоминаю про стейки, которые купила у мясного прилавка. Большие, красные, на косточке, с белой каемкой жира.

У меня текут слюнки. Не помню, когда в последний раз ела мясо.

Я открываю морозилку и вынимаю белый бумажный пакет, который Сэмми положила на вторую полку, а не в отделение для мяса.

Конфорка со щелчком загорается синим пламенем, и я накрываю ее чугунной сковородой. Оставляю стейки шипеть и фырчать на горячей сковороде и иду в гостиную. Хочу музыки и водки. Не обязательно в этом порядке. Водка была моей обычной выпивкой на последнем курсе. Водка и «Ред булл». Клюквенная. Водка и «Рейнбоу спрайт».

Но сегодня я наливаю неразбавленный «Абсолют», который мы держим для вечеринок, в высокий стакан, с выгравированной буквой R. Набор из четырех стаканов был свадебным подарком от тетки Джека.

Я набираю в рот прозрачной жидкости и начинаю кашлять и задыхаться, когда она прожигает дорожку вниз по моему горлу.

– Дейзи?

Джек стоит в арочном проеме между кухней и гостиной. Я не слышала, как он вошел.

– Готовишь стейки?

Я киваю. Глаза по-прежнему слезятся от водки.

Его лицо сразу гаснет, и все, о чем я думаю: не знаю, как, но он, должно быть, понял, что случилось со мной сегодня. Огненный скан ПЭТ. Четыре месяца. Все сырные крекеры, которые я только что съела.

Может, потому что связь между нами так глубока. Так сильна. И это облегчение. Потому что до этого момента я понятия не имела, как ему сказать.

Но больше мне не придется думать о том, как все сказать. Потому что он знает.

– Океееееей.

Он хмурится.

– Что сказал доктор? Я звонил тебе последние три часа.

Он не знает.

Я делаю еще глоток водки. На этот раз жжет меньше.

Он уставился на меня, очевидно, пытаясь сложить пазл, в который попал. Почему жена, которая годами не ела мяса, неожиданно жарит стейки в десять вечера в понедельник?

Именно так работает его мозг. Вечно трудится, стараясь понять. Его мозг – причина, по которой он три раза подряд завоевывал первое место на исследовательском симпозиуме ветеринарной медицины. Его мозг хорош для цифр, рассуждений и вычислений. Мой мозг, очевидно, годен только на то, чтобы выращивать опухоли.

Пока я размышляю, что ответить, неожиданно вспоминаю историю с герметиком и конвертиком и рассказываю ему.

Как и ожидалось, он смеется.

Потом я на одном дыхании выпаливаю все, что сказал доктор Сандерс. А может, и ошибаюсь. Может, вообще не дышу.

Он прекращает смеяться.

И кроме потрясенного молчания дом наполняется смрадом сгоревшей плоти. Я забыла про стейки.

Глава 5

Я просыпаюсь без двух минут три. Ощущение такое, словно рот набит ватой, а за ухом долбит острая боль.

Вода. Мне нужна вода.

Я вылезаю из постели и вслепую пробираюсь на кухню в темноте. Нащупываю ручку холодильника. Когда открываю дверцу, яркий свет на мгновение меня ослепляет.

Я жмурюсь, и пульсация в голове становится еще острее.

Дурацкая водка.

Я выпила еще два стакана, пока Джек трижды заставлял меня повторить все, сказанное доктором Сандерсом. Джек никогда не сталкивался с пазлом, который не может сложить, так что я понимаю: он пытается получить все члены уравнения, чтобы вычислить значение «икс».

– Ну конечно, ты пойдешь на операцию, – сказал он скорее себе, чем мне. – И химию. Что он там сказал насчет клинических методов? Какие именно?

Когда в ответ я что-то стала объяснять заплетавшимся языком, Джек сел на диван и открыл мне объятия. Я забралась в них, положила голову ему на грудь и закрыла глаза. От него пахло енотом.

Я залпом опрокидываю целый стакан воды и наливаю еще. Ставлю кувшин на верхнюю полку и отпускаю дверцу.

Она медленно закрывается с тихим «ХЛЮП».

Хотя в кухне гуляет сквозняк, а на мне только длинная футболка и трусики, все равно невыносимо жарко. Пол манит меня, как бассейн в солнечный летний день, и я позволяю своему телу погрузиться в лужу. Вытягиваюсь и прижимаюсь щекой к холодной плитке.

Сомон. Так называл этот цвет риелтор.

– Аутентично испанскому дизайну. Не Сальтильо, но очень хорошая имитация.

Когда мы вечером вернулись в его квартиру, Джек рассмеялся.

– Кухня розовая. Мы покупаем дом с розовой кухней.

Лунный свет сочится в окна над раковиной. Я смотрю на черную канавку под шкафами, где скапливаются грязь, старые овсяные хлопья и шерсть Бенни, пока я раз в неделю не изгоняю все веником.

Замечаю оранжевую «Фрут Лупс». Должно быть, уронил Джек за завтраком. Я могла бы еще поверить, что у меня опухоль размером с маленький шарик. Но апельсин? Невероятно. И я говорю это не просто так. Думаю, что слово «невероятно» употребляется слишком часто. Люди говорят «это невероятно», имея в виду самые обычные вещи. Мама считает невероятным, когда видит в реальном времени кого-то с другого конца света, а наш ведущий еще и говорит с ним.

– Совсем как в «Джетсонах»[10], – послала она мне мейл, когда обнаружила систему видеочата на четыре года позже, чем вся страна. Но скайп – всего лишь следующий логический шаг в технологическом прогрессе. Ничего необыкновенного и непредвиденного.

Я с опухолью размером с цитрус и метастазами по всему телу? Это и есть самое точное определение невероятного.

Неестественного.

Абсурдного.

Нереального.

Как невероятна история из мыльной оперы о младенцах, которых перепутали в больнице.

Мой мозг замирает, обдумывая это.

Иногда младенцев путают в больницах. Собственно говоря, доктора постоянно ошибаются. Несколько месяцев назад я читала историю в «Афинс бэннер геральд» о том, как житель Атланты подал в суд на «Фултон Мемориел» за то, что ему ампутировали здоровую ногу. Из-за бактериальной инфекции ему предстояла ампутация правой ноги. Но медсестры случайно подготовили к операцию левую. Вошедший в операционную хирург не подумал еще раз проверить карту пациента, а сразу приступил к операции.

Я сажусь.

Если случается нечто подобное и в таких масштабах, значит, анализы могут перепутать. Верно? Верно? Верно?

Должно быть, так и вышло. Доктор Сандерс показал мне не тот скан ПЭТ. И МРТ. А одна из его пациенток сегодня спокойно заснет, думая, что у нее всего лишь небольшая опухоль в груди, от которой можно отделаться небольшой операцией.

Что-то отпускает у меня в груди, и я глубоко, облегченно вздыхаю. Стоит, пожалуй, разбудить Джека и сказать ему.

Я делаю усилие, чтобы встать, но бремя открытия тянет меня вниз. Руки начинают дрожать, а пульсация в голове возобновляется с новой силой.

Пот пробивается через поры. Меня обуревает жалость к бедной женщине, которая спокойно спит, не подозревая об ошибке, которая может изменить всю ее жизнь.

Я позвоню доктору Сандерсу утром. Он будет путаться в словах:

– Не представляю, как это случилось, Дейзи.

Но его извинения закончатся на счастливой ноте, вместо грустного «Мне так жаль!».

А потом он тоже замолчит, поняв, что это означает для пациентки, которую я никогда не встречала, но с которой связана навеки ужасным поворотом судьбы. И мы оба подумаем об одном и том же: хотя новости замечательные для меня, где-то в этот момент находится женщина, оказавшаяся на самом дерьмовом конце закона Ньютона.

На каждое действие имеется равное противодействие.

Я буду жить.

Это означает, что она умрет.

Джек очень крепко спит. Я часто подшучиваю, что если наш дом, как в «Волшебнике страны Оз», поднимет и унесет торнадо, он будет храпеть и ухом не поведет. Но сегодня, стоило притронуться к его руке, как он открывает глаза.

– Дейзи, – шепчет он.

Его кожа еще теплая со сна, и я не снимаю руку с его плеча.

– Что, если это ошибка?

Едва слова слетают с языка, я понимаю, как ребячески-отчаянно они звучат. И убежденность, которую я чувствовала на полу кухни, покидает меня так же быстро, как воздух – легкие боксера, получившего удар в солнечное сплетение.

Джек с трудом садится и, прислонившись спиной к белой панели изголовья, которое я нашла на гаражной распродаже вскоре после нашего переезда, тянется ко мне.

– Иди сюда, – приказывает он. Я зарываюсь носом в его подмышку второй раз за ночь. И затем я просто рассказываю Джеку все, объясняю свою теорию.

Ампутированная нога.

Перепутанные младенцы.

Другая, мирно спящая женщина.

Когда я замолкаю, Джек прижимает меня к себе.

– Может быть, – шепчет он в мои волосы, но не потому, что считает это правдой. Он шепчет это потому… А что еще ему сказать?

Я отчетливо понимаю, хоть и не верю в это, не верю по-настоящему, отчаянно хочу, чтобы поверил Джек. Хочу, чтобы он подпрыгнул, захлопал в ладоши и подтвердил – да! Конечно! Все это ужасная ошибка! Не та, над которой мы будем смеяться через десять лет. Боже, нет, конечно. Но та, о которой мы думаем, как об ужасном дерьме, случившимся с нами. Вроде того, как если бы наши машины сломались одновременно или подвал опять затопило.