Божок - Инна Тронина

Гриша буквально пронзил Самвела взглядом хрустальных, ангельских глаз. Лицо его стало благостным и скучным.

– Они у дочери, в Строгино. Как раз вместе с моими родителями в лифте спускались. Может, и ночевать останутся… Знаете, у нас телефон их дочки есть. Родители звонили, когда Ивану Васильевичу плохо становилось. Это дедушка, старенький. Екатерина Ивановна приезжала. Я позвоню им сейчас и скажу, что вы ждёте. Давайте, поднимемся к нам, и вы поговорите.

– Как тебя звать? – спросил Самвел так, словно видел ребёнка впервые, а не выпасал его три недели.

– Григорий.

– А что ты здесь так поздно делаешь? Не боишься?

Самвел понял, что можно уходить. Этот парень – не тот, кого они ищут. Но что-то его удерживало.

– К ящику спустился – там письмо должно быть. Почему-то нет до сих пор.

Ясный Гришин взгляд не мутился никакими подозрениями. Он действительно был готов вести незнакомого молодого человека к себе, да ещё поздно вечером. И на лифте поднялся бы, в отличие от Липатова, совершенно спокойно.

– Вы не стесняйтесь – я один дома. Мама с папой в театр ушли. А вы, если с дороги, может, кушать хотите? Я вам чаю согрею. А там и соседи приедут. Вас как зовут?

– Да ладно, Гриша, не стоит. Неудобно мне. Кстати, а вдруг я вас обчищу? Вот так, запросто, чай пить ведёшь!

Легонько стукнула дверь, и в подъезд ворвался ледяной ветер. Гриша переступил с ноги на ногу, обдумывая ответ на вопрос симпатичного незнакомца.

Потом, водя пальцем по крышке своего ящика, твёрдо сказал:

– Людям нужно верить, и делать им добро.

– Зачем? – втянулся в пустую дискуссию Самвел.

Вряд ли этот постулат ребёнком был выстрадан. Скорее всего, его воспитали так в семье. В школе сейчас вообще не воспитывают, а просто впихивают в голову программу. А, наверное, малый ходит в церковь – там и нахватался.

– Тогда в Рай попадёшь, – ответил Гриша таким доводом, какого собеседник не ожидал.

Геворкяну стало интересно, что же ещё думает по этому поводу Гриша Сидоров.

– Ты считаешь, что доверять можно всякому человеку? Погоди, не торопись. Может, письмо ещё принесут. Ты больно быстро выскочил. – Самвел почесал пальцем густую смоляную бровь. – Значит, ты доверяешь жуликам, ворам, бандитам? Да?

Гриша смотрел всё так же удивлённо:

– Их только пожалеть можно. Они – овцы заблудшие.

Самвел расхохотался, представив себе Гришу Сидорова в качестве ликвидатора.

Мальчик вздрогнул:

– Что тут смешного?

– После школы куда поступать собираешься, Григорий?

Геворкян оборвал смех, взял мальчика за плечо и повернул к себе. Гриша не сопротивлялся.

– В духовную семинарию хочу. Я и сейчас пою в церковном хоре. А на аэробику я уже не пошёл – времени нет. Мама хотела, но никак не получилось.

– Значит, рок-музыку ты не любишь?

Самвел видел, что это так, но очень хотелось послушать благостные речи.

– Нет, что вы! Бесовское занятие. Они кривляются, как грешники, которых жарят в Аду. Мне их от всей души жаль. Спасать таких нужно.

– А карате тебе зачем?

Геворкян теперь почесал макушку. Пацан оказался довольно-таки содержательным типом.

– Прихожан защищать. Знаете, всякие сатанисты, маньяки терроризируют верующих. На Пасху в Оптиной пустыни трёх иноков убили. Всяко бывает… Или, знаете, у «Белого Дома». Люди молились, а на них – ОМОН, бэтээры… Я должен уметь отвести руки убийцы от жертвы. Или погибнуть, как отец Виктор, с иконой в руках. Он пытался остановить танк…

Гриша, кажется, проглотил слёзы. Он, бедняга, всё ждал дяденьку с запиской для папы.

– Тогда всего тебе доброго. Не надо соседям звонить. Я вовсе не к ним шёл. – Самвел понимал, что откровенность перед Гришей ему боком не выйдет. – Тебя не удивило, что я знаю про карате?

– Да… Удивило, – признался Гриша. – А зачем вам ко мне?

– Ищу мальчика-каратиста, только с другим характером. Для киносъёмок. Пойду, Гриша, поздно уже. Только не приглашай всех подряд в свою квартиру, а раньше времени в Рай попадёшь. Ещё хочу тебя попросить – о нашей встрече никому ни слова. Родители станут волноваться. А ты должен беречь их нервы. Обещаешь?

– Да, конечно. Я бы и так ничего не сказал. Мама очень за меня боится, с папой ругается. Он хочет, чтобы я карате занимался, а мама – нет. Хотя пока всё нормально, но она папу постоянно пилит.

– А тебе самому нравиться карате? – Самвел уже хотел пойти к двери, но опять задержался.

– Нет, – честно признался Гриша. – Я не люблю ни ссориться, ни драться. Мне так трудно бить человека, что потом сердце болит. А как там будешь иначе? – Гриша прижал ладони к щекам и поморщился. – Но папа говорит, что без этого в армии «деды» убьют. А мама сказала, что из духовной семинарии в армию не забирают.

– Тебя очень хвалят в секции, – польстил Грише Самвел. – Как же ты так хорошо успеваешь, и при этом не любишь карате? Этот вид спорта, как никакой другой, требует, чтобы в него вкладывали душу.

– Папа сказал, что мне надо туда пойти. А раз пошёл, изволь хорошо учиться. Может, я чего не понимаю? Взрослым виднее.

Гриша стеснялся разговаривать с чужаком о родителях, но отшить любопытствующего типа не мог в силу природной деликатности.

– Да ты же сам почти взрослый, – удивился Самвел. – Через восемь лет уже сможешь жениться.

– Да, папа с мамой поженились, когда им было по восемнадцать лет, – согласился Григорий. – Перед тем, как ему в армию идти. Папа маме тогда подарил кошку – голубую, абиссинскую. Она и сейчас у нас живёт. Старенькая, правда.

– Кошка у вас? Не собака?

Самвел вспомнил, что в джипе ждут ребята. И, вероятно, начинают волноваться. Он же обещал вернуться быстро.

– Мама собачьего лая совсем не выносит, – пояснил мальчик серьёзно и доброжелательно.

– Ясно. Что ж, Гриша, я бы на твоём месте бросил карате. Негоже святому отцу разбивать кирпичи и переламывать доски. Книг больше читай, думай о жизни. За этим люди к тебе пойдут…

Геворкян потрепал мальчика по голове и направился к двери. Уже с улицы обернулся.

– Да, так ты не жди, иди домой. Не будет никакой записки. Просто ты должен был спуститься сюда – для этого вот разговора. Пока, отец Григорий!

Самвел быстро пошёл к джипу. Мальчик, зардевшись, втянул голову в плечи и, что-то шепча, на цыпочках отправился в лифт. Ему совершенно не было страшно. Поднимаясь на свой этаж, Гриша думал, что с папой надо поговорить, когда тот вернётся из театра. И убедить его в бесполезности дальнейших занятий карате.

– Я же говорил, что не подойдёт! – Саня Кутьин открыл дверцу перед усталым Самвелом. – Два молодых болвана из семьи партийных работников породили такого же третьего. И у всех не хватает.

– Куда-нибудь сегодня едем еще? – Денис Перетягин очнулся от своей чуткой дрёмы, которая всегда одолевала его на стоянках.

– Никуда. Домой. И так два раза одну «тачку» использовали. – Самвел устроился поудобнее, прикрыл глаза.

– К тебе? – уточнил Перетягин.

– К шефу. – Самвел достал свой чудо-блокнот и убрал из списка Григория Сидорова. – Хватит на сегодня этих.

Когда джип поехал по Алтуфьевскому шоссе к Кольцевой автодороге, Геворкян негнущимися пальцами послал не пейджер Махмиева второй отрицательный сигнал.

Темир отложил вновь огорчивший его пейджер, включил бра в форме оплывшей толстой свечи. Потом проверил, на месте ли «ТТ» и закурил. В запасе у Самвела оставалось ещё трое мальчиков, и хотя бы один из них мог пригодиться. Сейчас же Темиру хотелось думать о юной длинноногой фее. Перед тем, как пейджер подал голос, она, почмокивая во сне, сосала мочку уха клиента и обнимала его детскими руками с отменным маникюром.

С такой вот милашкой приятно было спать под вой ветра, в предзимнюю ночь, на шикарной итальянской кровати «Глория». Мебель была сделана из ореха, с арабским орнаментом и хрустальными окошечками на спинках; обита кремово-розовым шёлком.

Темир вздохнул, вытащил руку из-под пышных волос красавицы, назвавшейся Дианой. И, выйдя на пейджер Самвела, дал ему сигнал, приглашающий срочно приехать в загородный дом.

Что ж, девочка подождёт немного – дело прежде всего. С «сутиком» новой, более респектабельной конторы, неприятностей не будет – Темир заплатил за всю ночь.

Махмиев надел шёлковый халат, подпоясался золочёным шнуром с кистями. Он сунул ноги в репсовые домашние туфли. Положил в карман пистолет. Легко ступая по шершавому. Затканному розами ковру, он вышел в соседнюю комнату. Там в любое время суток он принимал самых близких людей. В левой руке Темир нёс плоскую дубовую фляжку с ямайским ромом, под которой так славно беседовать долгой зимней ночью. А девочка – совсем свеженькая, пятнадцать лет всего. Пусть отдохнёт – она уже успела славно поработать.

Темир зажёг швейцарский светильник – «керосиновую лампу», спустился в кресло – мягкое, обтянутое кремовой кожей, и стал ждать Самвела. За окнами вновь летел снег, очищая грешную землю, заметая грязь, гарь и кровь.