Великий мертвый - Андрей Степаненко

Хуан Диас откатился от пушечного колеса и увидел, что сарацины уже вывели из леса дополнительные силы — с копьями, пращами и острейшими обожженными на огне дротиками… очень быстро… слишком…

— Матерь Божья! — панически взмолился он. — Помоги грешным рабам Твоим!

И едва он это произнес, сзади раздалось протяжное улюлюкание. Хуан Диас обернулся и обомлел.

Небольшой, в полсотни человек, отряд мавров налетел в тыл колонны, прямо на них, и, не успел падре вскочить, как его снова сшибли с ног, а горло обхватила тугая петля.

— Ольмедо! — прохрипел он. — Помоги!

Его уже волокли — прямо по земле, и лишь краем глаза падре успел заметить, как яростно орет на пушкарей Меса, показывая пальцем в сторону плененного Диаса.

— Гос-по-ди… при-ми… ду-шу…

И тогда что-то ухнуло, лицо обдало жаром, и все разом остановилось.

* * *

Лишь спустя вечность, не понимая, ни где он, ни что с ним, Хуан Диас все-таки сумел перевалиться на живот, ослабить петлю и, надрывно кашляя, сесть. В глазах плыло.

Он тряхнул головой и, продолжая кашлять, огляделся. Колонна была безумно далеко, в доброй сотне шагов, и вокруг лежали поверженные одним-единственным залпом пушкарей тела мавров.

«Чертов Кортес… — подумал Хуан Диас. — Стратег паршивый… не мог вовремя кавалерию подтянуть…»

Он попытался встать, но его тут же стошнило, и падре, как был, на четвереньках, потащился в сторону своих. А вокруг — впереди, справа, слева, повсюду — невидимые глазу ядра все прорубали и прорубали в рядах врага целые «просеки». И ошарашенные мавры, пытаясь показать, насколько они бесстрашны, бросались вперед, кричали что-то гневное и презрительное, кидали в воздух горсти песка и соломы… и тут же гибли.

Хуан Диас дотащился до пушкарей, все еще кашляя, развязал дорожный мешок брата Бартоломе и достал мех с вином. Ослабил кожаный шнурок. Глотнул. Огляделся.

Монах стоял на коленях, уткнувшись лбом в дорожную пыль, и протяжно, истерично подвывал.

— Сеньора! Наша! Милостивая! Не позволь погибнуть! Не увидев стен! Твоего священного Иерусалима!

Падре Хуан Диас грязно выругался и глотнул еще. Полегчало.

«Иерусалим… — горько подумал он, — где он, этот Иерусалим?»

Ответа не было, и падре вдруг подумал о том, что еще не встретил на этой земле ни одного иудея, — ни в одной из трех экспедиций. Только мавры…

Падре глотнул еще и еще, в голове поплыло, и он как-то особенно ясно осознал, что там, где совсем нет евреев, не может быть и священного города Иерусалима. В принципе.

«Да, и сарацины ли эти дикари? — усмехнулся он. — А если не сарацины, то кто? Китайцы? Русские? Персы?» Падре перебрал всех, кого создал для покорения и постепенного одомашнивания Господь, и понял, что не знает.

* * *

Иц-Тлакоча колотило; руки, ноги, плечи — совершенно помимо его воли — тряслись, как во время сильной болезни. Он впервые увидел Четвероногих и Тепуско, швыряющих большие круглые камни на десять полетов стрелы и был потрясен их яростью и силой. Но самое жуткое, что он понял: мертвецам-кастиланам пленные не нужны. Нет, семь человек они взяли, но приносить их с воинскими почестями в жертву своим богам вовсе не собирались, а, напротив, оставили жить и теперь, как сообщили разведчики, поджаривали им пятки в углях, расспрашивая о чем-то через своего пугливого переводчика.

— Я пойду к ним, — все более мрачнея с каждым криком пленных, повернулся он к вождю города Сентла.

— Они тебя убьют.

Иц-Тлакоч поджал губы.

— Нам нужно собрать своих павших.

— Как хочешь. Ты — военный вождь, тебе и решать.

Иц-Тлакоч глубоко вздохнул, с трудом вытащил из колчана три стрелы с белым оперением, развернул их остриями вниз и, преодолевая дрожь, направился к выходу из леса. Осторожно, так, чтобы не наступить в разбросанные повсюду кишки и оторванные головы, прошел около двухсот шагов и замер, давая время увидеть его и понять, что он пришел говорить.

Вблизи мертвецы были просто ужасны. Заросшие бородами — такими густыми, словно жили уже триста лет, часть — то ли седые, то ли какие-то линялые, с белыми обескровленными лицами они загомонили, начали тыкать в него пальцами, а потом самый главный, подзывая Иц-Тлакоча, махнул рукой.

— Иди сюда, сарацин!

Вождь осторожно шагнул вперед. По правилам они должны были встретиться на середине. Но мертвец, похоже, или не знал правил или уже считал себя победителем.

— Давай-давай, Иц-Тлакоч! — засмеялся предводитель. — Не бойся!

Услышав свое имя, Иц-Тлакоч вздрогнул и вдруг вспомнил эти паршивые пять рулонов полотна и сорок медных топоров, за которые поддался на уговоры Мотекусомы.

«Вонючая лисица! — стиснул челюсти Иц-Тлакоч. — А я ему поверил! Другом своим называл!»

Если бы он поменьше слушал Мотекусому, да вовремя ушел в лес вместе со своими людьми, золотом и едой, мертвецов здесь никто бы не увидел еще восемь тысяч лет.

Преодолевая дрожь, вождь подошел совсем близко и присел, куда указали, — на перевернутый барабан одного из своих погибших воинов.

Мертвецы смотрели на него с откровенным любопытством и нескрываемыми насмешками, но каждый занимался своим делом. Кто-то проверял тетиву маленького металлического лука, а кто-то аккуратно срезал с ягодиц павших воинов его племени тонкие пласты жира и кидал их в уже поставленный на огонь большой котел.

«Неужели едят?» — содрогнулся вождь и тут же понял, что ошибался. Мертвые мочили в растопленном человечьем жире тряпки и с шепотками и начертанием в воздухе креста прикладывали их к ранам — как своим, так и на телах своих четвероногих воинов-соратников.

— Что, Иц-Тлакоч, страшно, когда крестное знамение творят? — рассмеялся предводитель и сел на второй барабан — напротив. — Ничего… сарацин поганый… то ли еще будет! Сеньора Наша Милостивая всех чертей в твоих богомерзких мечетях заставит трястись!

Иц-Тлакоч молчал; он ждал, когда переводчик встанет рядом с предводителем, а пока рассматривал пришельцев и уже видел: кровь была самая настоящая.

«Неправильно их мертвыми называть», — подумал он и тут же сам себя одернул: он еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь убил кастиланина.

Вечно испуганный переводчик поздоровался, и вождь тут же перешел к делу:

— Разреши мне собрать павших воинов.

Переводчик быстро и картаво, словно ворон, затрещал и тут же выдал ответ:

— Давай сначала о перемирии и выплате дани говорить. Нам золото надо. Много золота.

Иц-Тлакоч представил себе, как отнесутся к уплате дани, а значит, и подчинению чужакам, его соплеменники, и покачал головой.