Тень над Вавилоном - Дейвид Мейсон

– Ну пока куда-либо переезжать я вроде бы не планирую… – Снова закусив губу, она подумала, что это заявление могло бы быть преуменьшением века. – Ну конечно же, я останусь, большая ты прекрасивая обезьяна. – Джулиет проморгала глаза и, приподнявшись на одном локте, с шутливой серьезностью помахала пальцем перед его лицом: – Но при одном условии. Ты будешь нарушать это свое правило только со мной, понятно?

– Годится! – счастливо согласился Джонни и, поцеловав девушку, вновь ощутил нежную свежесть ее губ. Тонкий аромат достиг его обоняния, и он глубоко втянул воздух носом: – М-м-м, Джули, чем это таким приятным ты надушилась? Ты уверена, что это не наркотик?

Довольная, девушка издала легкий вздох.

– Никакие это не духи, дорогой, – прошептала она мечтательно в его ухо. – Это просто я сама.

Очарованный, он снова обнял ее покрепче. Она восхитительна, в который раз подумал он. Наверно, я сплю, наверно… Зазвонил телефон, и Джулиет беспокойно шевельнулась. Джонни состроил раздраженную гримасу.

– Пусть себе звонит, чертова штука! Аппарат все запишет. – Он не мог вспомнить, включил ли автоответчик. Паршиво, если нет. Однако кто же это, черт побери, может быть?..

– ГОСПОДИ! – Он сел в кровати и едва уловимым движением оказался на ногах.

Пораженная, Джулиет обнаружила, что лежит, распластавшись на спине. Боже, подумала она, как быстро он двигается. Словно кошка…

– Эй, Джули! Марк! Как насчет Марка?! Вот же дерьмово – несчастный простофиля будет здесь с минуты на минуту!

– Успокойся, любимый. – Взорвавшись от смеха, она затянула его обратно в постель. Теперь настала его очередь удивляться. – Я сказала успокойся, Джонни, ну? Марк никуда не идет. По крайней мере, со мною уж точно. – Она хихикнула. – Все в порядке. Я позвонила ему сегодня днем на работу и дала отставку.

– Сделала что? Тогда, какого… – На его лице постепенно отразилось понимание. – Ты хочешь сказать, что устроила весь этот… ты, маленькая волоокая развратница! – Джонни снова улегся, опершись на один локоть, его глаза медленно блуждали по стройной фигуре Джулиет.

Свободной рукой он нежно накрыл ее грудь, приложил свои губы к губам девушки и притянул к себе, целуя ее глаза. Мысли Джулиет вновь разбежались в восхитительном беспорядке, когда он приблизил губы к ее уху, пробормотав между поцелуями:

– И как давно ты замыслила этот план, милая, испорченная, правильная девчонка?

Она прижалась к нему теснее. С самого начала, потрясающий ты мужик, хотела сказать она. Все было ясно с того самого момента, когда я впервые тебя увидела. Но мне нужно было разобраться, кто ты есть на самом деле, прежде чем совершить еще одну ошибку, и потому я носила старую мешковатую одежду и вела себя неинтересно, чтобы ты не обратил на меня внимания только за внешность… И ты был со мной таким милым, таким заботливым, таким искренним, добрым и хорошим… Твоя улыбка, глаза… Какая-то боль в их глубине, ты старше своего возраста и в то же время мальчишка – слегка обескураженный мальчишка, рассказывающий мне о своем правиле касательно жиличек… Вот как давно, мысленно закончила она. Но она знала, что никогда этого ему не скажет, ибо, поступи она так, и он, возможно, переменится…

– Тебя устроил бы неожиданный приступ помешательства?

– Нет, не устроил бы. А что бы случилось… ну, если бы ничего не случилось?

– О, я бы просто сидела весь вечер рядом, стараясь выглядеть понесчастнее, и разглядывала твою спину, когда ты бы не видел, до тех пор пока ты не снизошел бы и не сводил бы меня поужинать сам. – Она снова хихикнула и нежно обвилась вокруг него. Через несколько секунд ее рука уже ласкала его затылок.

– Джонни?

– По-прежнему здесь, волоокая, – пробормотал он.

– У тебя есть еще правила, которые мы могли бы нарушить? – Ее рука двинулась вниз.

– Боюсь, что только одно. – Его руки ласкали ее плечи и спину, а потом пальцы легко пробежались вниз по позвоночнику. – Нарушим его снова?

– Да, пожалуйста!

Когда его руки и губы начали двигаться по ее телу, мысли Джулиет стали растворяться в волнах экстаза, и ей послышалось, что Джонни что-то нашептывает ей на странном, незнакомом языке. Она ничего не могла понять из того, что он говорил, но слова звучали так щемяще прекрасно, что каким-то образом она уловила – ей открывается его душа:

– Ма шукани, ма шука аль-уйюн аль-мадахханиин, ашек эйлан ва даим аль-айям, ма шукани, ма шука патифа…

Когда он вновь овладел ею, Джулиет дала волю слезам радости, теперь уже не сдерживаясь, она громко вскрикнула, когда стала с ним единым целым; наступило полное, безграничное затмение высочайшего свершения. В эти мгновения она осознала. Вскрикивая и содрогаясь в горячечном, всепоглощающем беспамятстве, она чувствовала, что сердце ее заходится от огромного счастья, какого она раньше никогда не испытывала. Наконец-то она полюбила. Совсем потеряв контроль над собой, впервые в жизни Джулиет Шелли была по уши влюблена.

7

– Так почему они с этим мирятся? Почему они терпят его, позволяют навлекать на себя одну за одной катастрофы?

– О, черт, Эд, это обширный вопрос – мы могли бы обсуждать его часами. Просто сказать, что он правит с помощью страха и лжи, убийств и дезинформации, было бы лишь половиной ответа. Это слишком упрощенно, хотя и ясно, что так. Именно излишнее упрощение отчасти объясняет, почему Запад совершал столь грубые ошибки на протяжении всех этих лет. – Джонни сделал паузу, чтобы затянуться сигаретой, и продолжал.

Хауард позволял ему говорить, впитывая информацию. Он подумал, что Джонни хороший рассказчик и, совершенно очевидно, знает предмет. Работал магнитофон, и ему не нужно было ничего записывать самому – при необходимости он смог бы всегда прослушать то, что говорилось. Хауард обнаружил, что рассказ Джонни по-настоящему интересен не только с профессиональной точки зрения.

– … поэтому, давай на минуту разберемся с вопросом о правде. Это ключевой момент, ибо недопонимание этого понятия весьма распространено. Представители Запада, в особенности мы, британцы, а с недавнего времени и американцы тоже, лгали, обжуливали и эксплуатировали этих людей годами – фактически с тех пор, как впервые с ними столкнулись. Они считают нас ворами, грабителями и лжецами, готовыми опрокинуть и уничтожить их культуру. И по большей части они правы. У нас принято считать арабов двуличными и отсталыми. Сложился некий стереотип одетого в нечто вроде грязной ночной рубашки, завшивевшего, злобного и вероломного жулика, который повсюду таскает кривой нож и выглядывает, в чью бы спину его всадить. Черт побери, да мы видим это во всех фильмах, не так ли? Значит, это должно быть правдой, ведь так? Конечно, то и дело появляется герой в чистом бурнусе, эдакий пустынный шейх. И конечно, нам нравится именно он. Почему? Потому, как мы считаем, что он исповедует западные моральные ценности, думает, как мы, и научился этому у нас. Засранцы! Мы не могли бы ошибаться сильнее. Сначала мы учились у него и у его народа, а не наоборот. Их культура гораздо старше и благороднее нашей. Черт возьми, да само понятие рыцарства – благородно вести игру и не добиваться победы любой ценой – родилось у арабов, а не здесь, в Англии, как мы наивно представляем. И они по-прежнему пытаются жить по этим канонам. Пытаются все, начиная от самого униженного и самого бедного. А продолжаем ли мы жить согласно этому кодексу? Черта с два!

Поэтому, когда среди них поднимается кто-то подобный Саддаму – сильный мужчина – и обо всем об этом им говорит, они ему верят. Потом он им объясняет, как он собирается с этим поступить – какими славными будут победы над эксплуататорами, какой триумф ожидает арабскую культуру, ну и прочее в том же духе. И они ему верят. Они ему верят, потому что хотят верить. И это отчасти является ключом к разгадке: для араба правда чаще всего та, какой он эту правду хочет видеть – они не делают ударения на беспристрастной аккуратности в оценке фактов, на том, что мы притворно подчеркиваем в отношениях с людьми. И если уж на то пошло, правдивы ли наши политики? Да лжецы они хреновы – большинство из них.

Для араба все подчиняется исламу и понятию чести – даже правда, потому что честь для них и является правдой. А в их культуре присутствует столько тонкостей в этом вопросе…

…просто чертовски стыдно, что так часто кажется, будто те, кто поднимается к вершинам власти, являются негодяями и монстрами, лишенными моральных устоев…

Так уж устроен мир, парень, подумал Хауард. Тебе придется еще многому учиться, Джонни, даже в твои двадцать восемь. Но он продолжал сидеть и слушать, как Джонни расписывает огромные различия и сложности арабского мира. Хауард постепенно проникался тем истинным чувством привязанности и глубокого уважения, которое, несколько идеализируя, молодой человек безусловно испытывал к этим людям.