А потом я проснусь - Алайна Салах

то же. Неужели чего-то пооригинальнее не мог придумать? Например, напомнить, что благодаря его щедрости у меня есть крыша над головой и не приходится спать в переходе с бомжами. Хоть какое-то разнообразие.

— В Иркутске час ночи. Давай завтра продолжим наш увлекательный разговор.

— Алан! — грохочет отец, давай понять, что сворачивает этот бесполезный разговор. — В конце недели будь дома. Предстоит серьезный разговор о твоем будущем. Отговорки не принимаются. Услышал меня? Все, маме трубку передаю.

Мне хочется наговорить ему вдогонку кучу слов, от которых его депутатское эго поежилось бы, и только раздавшийся в динамике голос матери меня останавливает.

— Алан, хороший мой. Как ты там? Я соскучилась. Ты когда домой собираешься?

— Привет, мам. — Я глубоко вдыхаю, перестраиваясь на благостную волну. Если бы не она, мы с отцом,скорее всего, перестали б общаться. Я бы так точно внес его номер в черный список. — У меня все хорошо, и я тоже соскучился. Думал купить билеты в ближайшие пару дней.

— Ой, как хорошо! А то я вчера вашего Лелика видела в фитнес-клубе, так он спрашивал, когда ты вернешься.

— Лелик звонит мне чаще, чем кто-либо, и он точно в курсе всех моих перемещений, — усмехаюсь я. — Обещаю сказать тебе первой.

— Хорошо, — говорит она и понижает голос до еле различимого: — Папа очень злится, что ты не возвращаешься. Хочет о делах с тобой поговорить.

— Я в курсе, мам. — Встав с кровати, я подхожу к окну, второй раз за сутки жалея, что под рукой нет сигарет. Сейчас они бы помогли мне не так раздражаться. — Только у меня уже есть дело.

— Кто спорит, мой хороший? — ласково произносит она, копируя тон из детства, каким она общалась со мной шестилетним. — Ты уж не зли его, ладно? Приезжай. Знаешь же, что папа тебе только добра желает. Как-никак, ты его единственный сын.

Я нащупываю на подоконнике спичку и засовываю ее в рот. И пусть я сделаю все без оглядки на нескончаемые претензии отца, этот разговор все равно меня бесит. Потому и мать мало интересует то, чего хочу я. Даже в возрасте двадцати девяти лет при полной финансовой независимости мне по-прежнему отведена роль марионетки великого Волынского.

10

Ярослава

— Да что ж ты такой тяжелый-то, а? — ворчу я, безуспешно пытаясь снять с ноги развалившегося Тотошку. — Аж лодыжка онемела от твоей тушки. Вот посажу тебя на диету из риса — будешь знать.

Зевнув, Тотошка поворачивается ко мне пузом и демонстрирует свои собачьи причиндалы во всей красе.

— Или кастрирую, — грозно добавляю я. — И переименую в Евнуха.

Сбросив с себя Тотошку и одеяло, я выпрыгиваю из кровати и шлепаю в сторону ванной. Почему-то жутко хочется пить. Неужели безалкогольное пиво так на меня действует? Всего-то полбутылки. Следом семенит Тотошка. За этого я его обожаю: за то, что жить без меня не может.

— И что ты так на меня пялишься? — шутливо огрызаюсь я, стаскивая пижамные шорты. — Тоже зад разглядываешь? Все вы, мужики, походу, одинаковые.

В ответ на это обвинение Тотошка без угрызений совести тыкается носом в сброшенное на пол белье и начинает его обнюхивать.

— Да ты извращенец еще похуже этого Алана, — фыркаю я, раздвигая створки душевой кабины. — Хотя может он тоже таким балуется — кто его знает. С него станется.

Повернув рычаг смесителя, я с наслаждением подставляю голову под струю теплой воды и тут же досадливо морщусь от настойчивого стука. Баба Лида.

— Ты заперлась, что ли там? Вылезай скорее давай!

— А что такое? — выкрикиваю я, застыв с лужицей шампуня в ладони.

— А ты сама как думаешь-то? В туалет я хочу.

— А подождать никак? Мне всего-то минут десять нужно.

— Я и так три дня ждала. Доживешь до моих лет — узнаешь, что какое это великое событие — сходить посра….

— Все, все! — перебиваю я, поморщившись. — Сейчас выхожу.

Лязгая зубами от холода, я заворачиваюсь в полотенце и впускаю бабу Лиду.

— И порося этот тут как тут, — ворчит она, глядя на развалившегося у стиральной машины Тотошку. — Ты опять, что ли, домой под утро припорола? Чуть не пришибла этого козла, когда он ко мне на кровать запрыгнуть пытался.

— Почему сразу под утро? В час ночи где-то.

Баба Лида с подозрением щурится.

— Парня, что ли, себе завела?

— Еще чего! — огрызаюсь я, сгребая Тотошку с пола. — Ты меня из душа вытащила, чтобы допрос устроить?

— Ладно, не ори, — отмахивается она. — Иди лучше жрать. Я там кашу сварила.

Оставив бабу Лиду наедине с ее долгожданным событием, я прямо в полотенце выхожу на кухню и скептически заглядываю в кастрюлю, стоящую на плите. Сморщившись, закрываю крышку. Не буду я есть подгоревшую овсянку. Все-таки баба Лида совсем стала старенькой. Еще пару лет назад готовила так, что ум отъешь, а сейчас то не доварит, то пересолит, то сожжет.

Кашу я выбрасываю, а вместо нее делаю бутерброд с сыром и, устроившись на табуретке рядом с окном, принимаюсь жевать. Надо чуть попозже Инге позвонить, чтобы узнать, чем ее вечер закончился. Обычно она первой звонит ни свет ни заря, набрасываясь с расспросами: где была? кого видела?

Спит еще, что ли? Время-то начало одиннадцатого уже.

Вскочив как ошпаренная, я несусь в свою комнату за телефоном. Вот я тупица! А вдруг с ней случилось что-то? Это ведь совсем на нее не похоже: не начать пытать, было ли у меня что-то с Аланом.

Вытряхнув на кровать нехитрое содержимое сумки, я хмурюсь: кошелек, ключи, гигиеническая помада, пара мятных карамелек, магазинный чек, упаковка влажных салфеток … и все. Телефона нет.

По коже пробегает мороз. Когда я пользовалась им в последний раз? Кажется, это было в такси по дороге к дому Сноба. Беззвучно скулю. Блин, в мобильнике вся моя жизнь. Записная книжка, заметки, фотографии маленького Тотошки… Да и сам телефон. Где взять денег на новый? И главное, нет ни единого шанса найти ту машину. Ее вызывал Алан, а номер я само собой не запомнила.

От досады я луплю себя по голове. Вот и расплата за то, что по ночам таскаюсь с незнакомыми парнями. Помимо той, что Сноб запросто мог