Двенадцать цезарей - Мэтью Деннисон

Тем не менее Антоний умер, а Август продолжал жить. Оба обладали талантом, харизмой, богатством. Оба были безжалостными, решительными, дальновидными людьми. Но именно Август в поздний период второго триумвирата в войне с соперниками нажил политический капитал в Риме. Среди его талантов была способность отвечать ожиданиям, которые предъявляются к внешним проявлениям, и это было руководящее правило его принципата, часть той политики, которая сочетает задабривание со своекорыстием. «Любовь ничтожна, коли есть ей мера», — говорит шекспировский Антоний Клеопатре с восхитительной беззаботностью. Август же никогда не был так беспечен. В повествовании Светония его внутренняя политика как принцепса включала восстановление «некоторых древних обрядов, пришедших в забвение, например, гадания о благе государства, должности фламинов Юпитера, Луперкалии, Терентинские игры, Праздник перепутий». Она сознательно охватывала архаичные элементы, «любовное послание» первого служителя Республики ее славному, но исчезнувшему прошлому. Он воссоздавал и ремонтировал храмы, принимал меры для возрождения древних культов. Он стремился возродить престиж жречества и вдохнуть новую жизнь в религиозные обряды, которые должны были совершаться с благоговением и почтением. Его изменения в Терентинских играх в 17 г. до н. э. включали жертвоприношение беременной свиньи Матери-земле — этот акт приписывается Вергилием легендарному основателю Рима Энею[49], — а также «Юбилейный гимн», написанный Горацием специально для этого случая. В начале июня в ясный и солнечный римский день двадцать семь юношей и двадцать семь девушек вознесли молитву в надежде на нравственное обновление: «Укрепи, о богиня, нашу юность и благослови декреты сената, вознаграждающие родительский долг и узы брака, и пусть новые римские законы принесут богатый урожай мальчиков и девочек».[50] Как молитва, эти слова были благочестивыми и уместными, а кроме того — пропагандистскими. Но надежда юношей и девушек была бесплодной и абсолютно бесперспективной, поскольку они хотели регулировать личную жизнь указами и постановлениями.

В предыдущем году принцепс определил курс нравственного обновления. Он сосредоточился не на собственном либидо, а на сексуальных привычках похотливой и распутной римской элиты, пользующейся дурной репутацией. Как объясняет сам Август в «Деяниях», это был законодательный аспект более широкой политики старомодного консерватизма, которая нашла свое физическое выражение в стремлении к религиозному возрождению города. «Внес новые законы, возродил многие обычаи предков, в наш век уже вышедшие из употребления, и сам передал потомкам много достойных подражания примеров».[51] (Он не уточняет характер собственных «достойных подражания примеров».) Инициативы 18 г. до н. э. имели своей целью укрепить преданность жен и повысить рождаемость. Закон lex Iulia de adulteriis coercendis («Об обуздании прелюбодеяний») должен был решить проблему сексуального постоянства замужних женщин и впервые в римской истории делал прелюбодеяние уголовным деянием (разумеется, с более строгим наказанием для неверной жены, которую ждала ссылка, а муж обязан был немедленно начать бракоразводный процесс). Закон lex Iulia de maritandis ordinibus («О браках сословий»), пересмотренный в 9 г. н. э., как и закон Папия Поппея, предусматривал наказание для женатых мужчин и бездетных пар в попытке поднять уровень рождаемости. Очевидно, что у Августа не было желания подавать людям личный пример. Ничто не указывает на то, что его сексуальная жизнь подчинялась правилам, предписанным для остальных, в то время как его брак с Ливией (образец старомодной нравственности, не нуждающийся в реформах) оказался бездетным, несмотря на то что длился более полувека. В первом случае примером лицемерия Августа служила его дочь Юлия, которую он быстро выдавал замуж после смерти первого и второго мужей, Марцелла и Агриппы.

Он вряд ли мог выбрать худший образчик. Красивая, умная, высокомерная и неуважительная, Юлия была абсолютно непригодной личностью для воплощения нравственных норм. Она унаследовала своенравную чувственность, сравнимую с родительской. Ее неблагоразумие имело давнюю историю: будучи замужем за Агриппой, она воспылала страстью к Тиберию, которого в конце концов разочарует их союз. Провинности Юлии состояли как из достаточно продолжительных, так и случайных любовных связей: Сенека говорит о слухах, что по ночам в центре Рима она предлагала себя любому прохожему. Вначале Август сомневался в их достоверности, но затем недоверие сменилось яростью. «В его собственном доме разразилось бедствие, о котором стыдно рассказывать и ужасно вспоминать, — сообщает Веллей Патеркул. — Ведь его дочь Юлия, полностью пренебрегшая таким отцом и мужем, не упустила ничего из того, что может совершить или с позором претерпеть женщина, и из-за разнузданности и распутства стала измерять величие своего положения возможностью совершать проступки, считая разрешенным все, что угодно».[52] Пылающий гневом, пораженный новостями Август обсуждал падение Юлии даже в сенате. Потом выслал единственного ребенка из Рима на вулканический остров Пандатерия в Тирренском море. Несмотря на народные демонстрации в ее поддержку, Август не изменил своего решения. Он больше не видел свою дочь и приказал, чтобы ее тело не хоронили в его мавзолее. Это было жестокое и абсурдное завершение политики, призванной поднять роль семьи, оно служит удивительным доказательством той значимости, которую Август отводил внешним проявлениям (когда это его устраивало) и подчинению общим правилам для собственной семьи.

Когда Юлия попала в немилость, Августу исполнился шестьдесят один год — очень большой возраст для Рима того времени. Почти сорок лет он занимал ведущее положение в римской общественной жизни. Он энергично взялся за восстановление величия империи после катаклизмов затянувшейся гражданской войны, продолжавшейся еще при жизни его «отца». Некоторые его реформы были целесообразными: он установил фиксированные выплаты солдатам и организовал преторианскую гвардию, стремился свести к минимуму коррупцию при выборах, создал новые должности, чтобы большее число людей принимали участие в управлении государством, — инспекторы акведуков, общественных зданий и дорог. Август сформировал романтическое видение Рима и своих предшественников, ввел ношение тоги на Форуме, учил своих дочерей и внучек прядильному и ткацкому мастерству и сам подавал пример семейной любви к матери и сестрам. Он был приветливым и дружелюбным. Светоний пишет, что когда сенатор, которого он едва знал, ослеп и решился на самоубийство, «Август посетил его и своими утешениями убедил не лишать себя жизни». Что более важно, он определял роль принцепса как человека на службе государства — старомодная идея, утверждавшая, что творить добро для большинства людей лучше, чем личное обогащение. По свидетельству того же автора, Августу принадлежат слова: «Итак, да будет мне дано установить государство на его основе целым и незыблемым, дабы я, пожиная желанные плоды этого свершения, почитался творцом лучшего государственного устройства». Личный вклад Августа включал меры противодействия пожарам и наводнениям, восстановление Фламиниевой дороги и беспрецедентную программу общественного строительства. Наблюдатели отмечали, что он устал: поворотным моментом стало падение Юлии. За ним последовали смерти — Гая Цезаря и Луция Цезаря, а затем такое же драматическое изгнание в 8 г. н. э. дочери Юлии — Юлии Младшей. Внучку Августа обвинили в прелюбодеянии, как и ее мать, но в этом случае положение усугубило подозрение в заговоре. В него был вовлечен Агриппа Постум, последний оставшийся в живых сын Юлии Старшей и Агриппы. Затем, на следующий год во время военной кампании в Германии, Квинтилий Вар потерял все три римских легиона, находившихся под его командованием, в битве с германскими племенами в Тевтобургском лесу. Возможно, Август пережил что-то вроде нервного потрясения, хотя со временем, похоже, оправился от него. По свидетельству Светония, «…он до того был сокрушен, что несколько месяцев подряд не стриг волос и бороды и не раз бился головою о косяк, восклицая: „Квинтилий Вар, верни легионы!“»

В Риме очень многое изменилось, но некоторых вещей изменения не коснулись. В сознание римлян глубоко внедрилось недоверие к власти женщин, которое Октавиан использовал для уничтожения Клеопатры. В момент смерти Августа оно нашло выражение в отвратительном эпизоде, который больше подходит для телевидения, чем для истории.

В августе 14 г. н. э. путешествуя по Кампании, император подвергся обострению кишечной инфекции, которая некоторое время его мучила. В результате он страдал приступами хронической диареи, с которой трудно было сладить в дороге или в плавании. Август изменил свои планы и отправился в Нолу. Здесь, в этом доме, в свое время умер его отец, Гай Октавий. Император попросил, чтобы его кровать поставили в той самой комнате, где скончался Гай. Его чувствами управляли скорее инстинкт и ощущение покоя, чем сентиментальность, — это был конец. «Поскольку никакой уход не может помешать велению судьбы, — пишет Веллей Патеркул, — он вскоре, когда рок избавил его от всякой заботы, на семьдесят шестом году жизни возвратился к своим началам, вернув небу небесную душу».[53]