День Литературы 146 (10 2008) - Газета Литературы

И, разумеется, Виссарион Белинский - вот критик по преимуществу, по сути. Когда-то, как и положено молодому славянофилу, я стеснялся его пафоса, публицистической прямолинейности, его революционности. В пику ему я готов был превозносить С.Шевырёва, И.Киреевского, даже В.Майкова. Но потом я перечитал славянофильских классиков и понял: они не были критиками, может быть, потому, что слишком хорошо, слишком покойно, как говаривали в XIX веке, жили. Умны - в высшей степени, куда умнее Белинского. Но он обладал поистине огненным слогом, без которого не достучаться до сердец. А также социальной чуткостью, проще говоря, состраданием к "униженным и оскорблённым". И главное - его статьи - это не свод разрозненных замечаний по тексту (как у всех его современников, исключая Пушкина), а реализация концепции, охватывающей всё творчество разбираемого автора, а зачастую, культурный и исторический контекст.

Из критиков нашего времени большое влияние оказал на меня Вадим Кожинов. Повлиял и Юрий Селезнёв, но больше как личность, борец за Россию, а не как литератор. Сегодня с интересом читаю В.Бондаренко, Ю.Павлова, В.Курбатова. Из другого стана - П.Басинского и А.Немзера. Терпеть не могу развязной болтовни, культивируемой под видом новой критики, в глянцевых изданиях.

Ю.П.: В "Наш современник" Казинцев пришёл с подачи Вадима Кожинова, вашим начальником был Юрий Селезнёв. И Кожинов, и Селезнёв в представлении не нуждаются. Расскажите о том, как складывались ваши отношения с Вадимом Валериановичем и Юрием Ивановичем. Как вы определяете их место в русском патриотическом движении и отечественной критике ХХ века?

А.К.:

Вы справедливо заметили: ни Кожинов, ни Селезнёв в представлении не нуждаются. Другое дело, необходимы масштабные исследования жизни, творчества, идей этих выдающихся деятелей русской мысли.

В краткой беседе я не возьмусь рассуждать о столь значительных личностях. Тем более, с Вадимом Валериановичем меня связывало почти четвертьвековое общение, в двух словах об этом не расскажешь. С Юрием Селезнёвым я общался всего год. Но был покорён его обаянием, смелостью, цельностью.

В конце 80-х я получил в журнале ту самую должность, которую в начале десятилетия занимал Селезнёв. И всегда чувствовал, что на этом месте он, с его опытом, его вкусом к политической борьбе и даже к политически интриге, смог бы сделать куда больше. Иной раз мне кажется, что Селезнёв мог бы переломить общественно-политическую ситуацию и не допустить развала страны. Не дожил…

Ю.П.: Александр Иванович, вы уже более двадцати семи лет трудитесь в "Нашем современнике". Приходилось ли вам как автору журнала наступать на горло собственной песне, высказывать мнение журнала, идущее в разрез с вашим?

И вытекающий отсюда второй вопрос. Можно ли было при Сергее Викулове, а в последние почти двадцать лет Станиславе Куняеве выражать мнение, не совпадающее с мнением главного редактора?

А.К.:

Юрий Михайлович, моя жизнь делится на две равных половины. Из 55 лет 27 с половиной я проработал в "Нашем современнике". За эти годы я так сроднился с журналом, что стал его частью, А "Наш современник" стал не просто частью меня - стал мною.

Конечно, был период "притирки". Когда Кожинов предложил мне работу в "НС", я - издатель самиздатовского альманаха чуть не оскорбился: как это - служить в официальном издании. Но Вадим Валерианович умел убеждать. Через несколько дней после того, как я поступил на службу, состоялось партсобрание.

Я не был членом КПСС, и так и не вступил в неё - был единственным беспартийным куратором идеологического блока в столичном журнале. На что Викулову указывали "инстанции". Но на партсобрании присутствовали все сотрудники. И я был потрясён: партийцы из "НС" говорили то же, что и мы, самиздатовцы, на кухнях. Они верили, что их горькая правда нужна партии и стране.

Присматривался не только я, присматривалась ко мне. Некоторую напряжённость вносило то, что первые несколько лет я печатался в основном "на стороне" - в "Литературной газете", "Литературном обозрении", "Вопросах литературы". Всё издания из "другого лагеря". Я шёл на это сознательно. Мне казалось, что выступать в собственном журнале - это публиковаться "по знакомству". Я хотел утвердиться на чужой территории, доказать, что даже оппоненты вынуждены признать меня, считаться со мной. Тогда ещё борьба между русскими и западническими, а точнее сказать, еврейскими изданиями далеко не достигала нынешнего накала, и такое признание было возможным.

Иной раз публикации выходили боком. В "Вопросах литературы" я напечатал статью о Пастернаке, Ахматовой, Заболоцком и Мандельштаме. Принёс номер в "НС" и похвастался тогдашнему заведующему отделом критики Юрию Медведеву. Тот поздравил меня и, повторяя что-то вроде "Как хорошо, как славно", вышел из кабинета, прихватив журнал.

Через какое-то время меня вызвали к главному. На столе перед Викуловым лежала книжка "Вопросов литературы", раскрытая на моей статье. "Это вы написали?" - зачем-то спросил Сергей Васильевич. По ледяному тону я понял, как обстоит дело, и ответил: "Я, и готов написать заявление об уходе, если публикация вас не устраивает". Сергей Васильевич был боевым офицером, крутым на расправу. Но тут он смутился и почти пробормотал: "Нет, почему же, идите".

Направляя меня в журнал, Кожинов с характерным для него коротким смешком сказал: "Пусть в "Нашем современнике" будет один образованный человек". Некоторые "патриоты" (тут я вынужден взять это слово в кавычки) считают, будто "образованный" - синоним еврея. Убеждён - это тяжкая хула на русского человека: мы объединили гигантскую империю не только силой оружия, но и силой знаний, наглядно доказав окружающим народам своё превосходство в культуре - культуре управления, технической культуре (вооружение, военная тактика и т. д.), культуре духовной.

Как бы то ни было, недоброжелатели нашёптывали Викулову: печатается не там, хвалит не тех, даже говорит на так - не еврей ли?

В "НС" люди делали молниеносные карьеры: взяли рядовым редактором отдела, а через год он - заведующий, через полтора - заместитель главного. Я оставался литсотрудником шесть лет. Однако Викулов и не увольнял меня, хотя обычно он так же легко расставался с работниками, как и возвышал их. На моей памяти состав редакции обновился едва ли не трижды.

Всё изменилось во время поездки в Тверь - то был первый выезд нашего журнала в провинцию. Нас повели в старейший храм города Белая Троица. Пока все слушали экскурсовода, я отошёл в придел - помолиться. И Викулов заглянул туда, наверное, за тем же. Увидел, как я крещусь… Вскоре он назначил меня заведующим отделом, а ещё через несколько месяцев заместителем главного, доверив вести публицистику, то есть определять идеологию журнала.

Разумеется, я проводил "линию Викулова", а затем "линию Куняева". В конечном счете именно главный отвечает за издание, значит, ему и расставлять основные смысловые и художественные акценты. Идеологическая дисциплина - часть корпоративной этики.

Если ты хочешь проводить политику, отличную от той, что наметил главный редактор, лучше подыскать себе другое издание.

В то же время своей позиции я не скрывал, даже когда она не совпадала с мнением Викулова или Куняева. Пытался доказать свою правоту. Иной раз получалось. Так мне удалось преодолеть предубеждение Викулова против Кожинова, возникшее в 1981 году, когда ЦК устроил скандал после публикации статьи Вадима Валериановича "И назовет меня всяк сущий в ней язык…" Я горячо рекомендовал работу Кожинова о нашумевшем романе Анатолия Рыбакова "Дети Арбата". Публикация состоялась и обернулась триумфальным возвращением Кожинова в "НС".

Ю.П.: Вы начинали как поэт. Затем выступали как критик. С 90-х годов выходят ваши последние критические статьи, и вы в третий раз в жизни меняете творческое амплуа. Что побудило вас к этому и не жалеете ли вы сегодня о том, что ушли в публицистику?

А.К.:

Прежде всего, я нe отказываюсь от своих стихов. Но не считаю возможным печатать их сегодня. Дело в том, что значительная их часть - политическая поэзия. В молодости я был убеждённым антисоветчиком. Опять же, не отказываюсь от своих взглядов. То, с чем боролся я и мои товарищи, в конечном счёте, погубило советскую власть и страну.

Но, представляете, если эти яркие - поверьте - произведения опубликовать сейчас? Получится, что я солидаризуюсь с тем дерьмом, кто сделал антисоветизм доходной профессией. Причём, сделал задним числом, когда за это "ничего не будет", напротив, получишь официальное признание, деньги, поездки за границу. Никогда не встану рядом с ними! Пусть уж лучше стихи останутся ненапечатанными. А там, кто знает, может быть, наступит время, когда и о советской эпохе можно будет говорить спокойно, как об истории.

Критикой я занялся для пропаганды поэтов "Московского времени". Мы писали в классической традиции, но даже те немногие читатели, кто мог познакомиться с альманахом, не понимали нас. "Но сложное понятней им" - прозорливо предупреждал Б.Пастернак.